Обуглившиеся мотыльки (СИ) - "Ana LaMurphy" (читать полную версию книги .TXT) 📗
Бонни пропускала их целый день. Напиться и забыться не получилось. От сигарет кружилась голова и тошнило. Несколько таблеток аспирина не облегчали муки. Организм работал на износ. Бедная феминистка была на пределе.
Она вылезла из своего убежища уже когда стрелка часов перевалила за цифру восемь. Именно вылезла. Девушка упала на пол обессиленной куклой, лежала так минут десять, смотря в потолок и пытаясь выдавить хоть слезинку.
Не получалось. Ну, совершенно не получалось.
Дверь была открыта, и холодный ветер швырял по просторам маленького домика-клетки. Бонни лежала на полу, совершенно не волнуясь о том, зайдет кто-то или нет.
Она нашла в себе силы лишь минут через десять-пятнадцать, когда почувствовала, что холод липкими щупальцами дотронулся до всех участков тела. Что ж, если ощущаешь холод, значит все-таки еще жив.
Наверное, жив.
Девушка поднялась, потом остановилась на пару секунд (потемнело перед глазами) и поплелась вниз по лестнице, на кухню. Хотелось закрыть дверь, запереться на все замки и больше никогда-никогда отсюда не выходить. Хотелось уединиться с собой, отдохнуть.
Беннет остановилась в коридоре. Ее единение было нарушено. Снова. Было нарушено Тайлером. Опять. Локвуд стоял в проходе, внимательно смотря на свою знакомую и пытаясь найти причину такого отвратительного внешнего вида.
— Елена нас не простила. Мы поссорились. Она сказала, что ненавидит меня. Это все, что я знаю.
Девушка призраком поплыла на кухню. Она была худенькой, почти хрупкой. И ее состояние было даже хуже, чем когда ее били в каких-то закоулках. Побитая Бонни Беннет теперь была избита и в душе.
Но она больше не зовет на помощь. Она привыкла уже в принципе.
Локвуд закрыл дверь, разулся и прошел на кухню. Бонни сидела за столом, смотрела на греющийся на плите чайник и молчала. Эта девочка была забита в угол, она была истерзана, обругана, измучена.
Тайлер расстегнул куртку, бросил ее на пол и сел рядом. Он серьезно глядел на девушку, научившую его быть вменяемым, понимать, что не всегда важен процесс, что иногда стоит забывать про детскость и чрезмерную веселость. Научившая его выразительно читать стихи…
— Как она узнала? — безучастно спросила Бонни. На самом деле, было плевать, как Елена узнала. Важно то, что уже больше никогда не будет дружбы. Что камень на душе будет таким тяжелым, что идти вперед, к своему будущему, вряд ли получится.
— Я сказал, — тихо ответил Локвуд. — Я люблю ее. Я хотел, чтобы она знала правду.
Бонни усмехнулась.
В комнате царил полумрак. Тени плясали на стенах, чайник свистел на плите, закипая. За окном завывал ветер, и начинал идти дождь. Было холодно. Газ горел синим цветком, освещая полутемное пространство. Бонни забытой куклой сидела за столом, не сводя стеклянного взгляда с плиты. Тайлер глядел на девушку в ожидании ее ответа.
— Она тебя не любит.
Такая реплика была не слишком оптимистичной. Не слишком подходящей. Но Беннет устала. Она забыться хочет. Во сне. Или в алкоголе. Или где-нибудь под ком-нибудь на сиденье какой-нибудь машины. Лишь пусть в ее жизни будет побольше неопределенных местоимений и поменьше мыслей о Елене.
О Тайлере.
Девочка поднимается, устало идет к плите, прихрамывая и дрожа от холода.
— А кого она любит?
— Никого Елена не любит. Любила бы — умела бы прощать… — Бонни выключила газ, потянулась за кружкой. Ей хотелось горло кипятком обжечь и создать иллюзию спокойного вечера. Ей хотелось вырвать из души всю боль, выблевать смолу разочарования. Хотелось просто теплого чая. Теплого и сладкого чая. Как в детстве.
— Но ты ведь не простила отца.
Девушка взяла чайник за ручку, забыв про ухватку. Ошпарилась. Физическая боль на мгновение вернула телу активность. Бонни зашипела, на миг умолкая. Пауза вновь стала размазывать по полу… Потом Беннет оперлась о кухонный стол, опустив голову. Длинные волосы спали с плеч. Пора бы обрезать их.
— Нет, не простила, — пожала плечами Бонни.
— Выходит, что ты тоже не умеешь любить.
Он встал, повернулся к девушке. В полумраке она выглядела совсем обессиленной. Она не шевелилась, словно превратившись в безмолвную скульптуру. Пыльную и никому не нужную скульптуру.
— А я даже рада этому, — она медленно повернулась, уставилась на Локвуда. — Так ведь проще. Никому и ничего не обязан. Вот поеду сейчас в клуб и буду трахаться до утра. И станет плевать на отца, Елену…
Тяжелый выдох. Беннет рада бы устроить новую истерику, рада бы выгнать Локвуда, накричать на него, да не может — обезвожена.
— А на меня? — он смотрел на нее как не смотрел раньше. Смотрел как на девушку, с которой можно было бы согреться, если бы пасьянс их жизни выпал несколько иначе. Если бы раскладка была более удачной.
Бонни. Хорошенькая. Отчаянная. Ищущая тепла. И главное, она может забыться. Она хочется забыться. В Елене нет взаимности, нет страсти, нет влечения. А Беннет — граната. И каждый раз отрывать чеку, чтобы этого опороченного божества разрывало в клочья, было бы не плохой идеей. Было бы увлекательным проектом.
Вот она стоит напротив, смотрит, и ты можешь прочесть лишь одно в ее душе: «Я замерзла».
— Уходи, Тай. Я устала.
Елены в их жизнях больше не будет. Этой роковой суки, которую они хотят и могут любить, ее не будет. Она будет растворяться в Добермане, в своем горе, в отце, в умершей матери — в ком угодно, только не в этих двоих. Они для нее обесценились, подешевели.
— Я люблю ее.
Бонни усмехается, зарывается руками в волосы, замолкает на несколько секунд…
А потом резко подрывается и направляется в зал. Беннет на ходу стягивает с себя грязную футболку и, оставшись в одном лифчике, подходит к шкафу. Тайлер застывает в проходе. Тайлер анализирует взглядом Бонни (она — как способ забыться). А Беннет вытаскивает вещи из шкафа, скидывает их на пол и в темноте пытается найти что-то сносное, не слишком вульгарное. Напяливает на себя какую-то короткую и полупрозрачную футболку, а потом с остервенением пытается расстегнуть ремень на джинсах.
— Что ты собираешься делать? — спрашивает он, шествуя навстречу девушке. Ему не нравится, что Беннет вновь бунтует: у нее ведь эмоции на пределе. Когда их не останется, у Беннет будет нервный срыв, затем — психушка (или клиника) и прочие нерадужные обстоятельства… — Что ты собираешься делать?!
Он останавливается на расстоянии вытянутой руки от нее. Беннет с остервенелостью вытягивает ремень из джинсовых петель и отшвыривает его.
— Трахаться! — громко кричит она, устремляя на парня ошалелый взор. — Ебаться — называй как хочешь! А вообще, лучше проваливай отсюда!
Он хватает ее за запястье, притягивая к себе. Девочка Бонни пытается вырвать руки, но понимает тщетность и глупость этой попытки. Она зло глядит на парня, желая испепелить его, желая вычеркнуть его из своей жизни.
Ты попалась в ловушку собственных аксиом, Бонни. Ты привязалась к тому, кто пытается тебя приручить.
— Все же было хорошо, пока ты не появился! Все было нормально, а потом ты со своей помощью! И все рухнуло! У меня не осталось ни идей, ни веры, ни даже подруги! Я ненавижу тебя! Я тебя видеть не могу!
Она отталкивает его, влепляет ему пощечину, что есть силы. Потом она затихает, вспоминая как ее ударил отец в деканате, потом всплывают все гнусные и отвратительные воспоминания за эту осень.
Потом Бонни ударяет Тайлера еще раз. Со всей силы. Она чувствует, что с ударами наружу просачивается отрицательная энергетика. Находится отток отрицательным эмоциям. Находится путь к освобождению.
Локвуд сжимает зубы и медленно поворачивает голову в сторону ошалевшей девчонки. Та снова замахивается, но ее руку перехватывают, сжимают, заворачивают за спину, а хрупкое тело придвигают к себе. Слишком близко. Слишком отчаянно.
Бонни отрицательно качает головой, силясь заплакать и не в силах сделать этого.
— Ты ведь меня не любишь, — шепчет она, чувствуя, что эмоции на пределе, что вновь требуется выход.
