Долина забвения - Тан Эми (библиотека электронных книг TXT) 📗
У мистера Минтерна был сын, Джон, на двенадцать лет старше моей матери. Бабушка с мамой переехали к ним в дом, когда маме исполнилось шесть. Большую часть времени Джон проводил в колледже. Но когда матери исполнилось восемнадцать, юноша, который всегда воспринимал ее как младшую сестру, женился на ней, и уже через год на свет появилась я. Вот в каком доме я родилась, и вот какие люди меня растили — никого из них я не смогла бы назвать родственной душой.
Мы жили под одной крышей, но каждый сам по себе. Когда-то дедушка был влиятельным человеком, но, похоже, год за годом он постепенно терял способность ясно мыслить. На званых ужинах он раздавал деловые советы, которые давно потеряли актуальность, но люди были добры к нему и говорили, что он делает это от чистого сердца. А вот моя бабушка ничего не делала от чистого сердца. У нее получалось оскорблять людей с таким видом, будто она желает им только добра. Она была очень хитрой, часто затевала споры с матерью, а когда та выходила из себя, готовая взорваться, будто кипящий котел, отчего на лице и шее у нее проступали красные пятна, бабушка спокойно заявляла, что не видит причины для спора, и уходила. Мы все называли бабушку миссис Минтерн. Даже дедушка. Мать часто злило, что отец никогда не мог рассердиться так же сильно, как она. А отец говорил, что свекровь его не беспокоит, потому что кажется ему забавной, и советовал матери относиться к ней так же. Еще больше мать бесило то, что друзья превозносили отца за его благодушие, которое, как говорила мать, просто было способом не обращать внимания на проблемы, вместо того чтобы их решать. В раннем детстве некоторые черты отца мне нравились. Он был общительным, разговорчивым, людям нравилось находиться рядом с ним, а на меня он обращал особое внимание. Он меня баловал: иногда дарил мне диковины, о которых я долго мечтала, или какой-нибудь их аналог, например, садового ужа вместо редкой ядовитой змеи. Но позднее, как мне казалось, он стал относиться ко мне настороженно, как к бездомной кошке, которая однажды пришла в дом и не собиралась его покидать.
Мама обычно пребывала в одном из двух состояний: она либо была крайне возбуждена, что означало вспыльчивость и несчастье, либо меланхоличной, что означало апатию и опять же несчастье. Но в основном она вела затворнический образ жизни. Она проводила теплые дни в саду, обрезая растения или сажая цветы. Мама разрешила мне выбрать только один вид цветов, чтобы посадить их на солнечном клочке голой земли рядом со столистной розой. Я выбрала фиалки разных видов: фиолетовые с желтым, белые с фиолетовым, розовые с фиолетовым. Эти непослушные цветы пытались занять любое свободное местечко под деревом или кустом. Мать считала их сорняками и безжалостно бы выполола, если б я не напомнила ей, что она сама позволила мне посадить их.
Если бы не этот сад, думаю, мать давно бы уговорила отца оставить семейный особняк и купить один из домов ленточной застройки, которые, словно грибы, выросли почти на каждом холме, по шесть-семь домов в блоке. В меланхоличном настроении она проводила большую часть времени в кабинете, где исследовала мертвых насекомых, застывших в кусках янтаря, отданных ей отцом. Этот янтарь, двадцать два куска, он нашел на заброшенных копях в Гуджарате и распихал по карманам, будто вор. В золотом мире матери жили мухи, муравьи, мелкие мошки, термиты и другие вредные твари. Она могла часами разглядывать их через увеличительное стекло. Если бы я позволила ей самой определять, чем мне стоит заниматься в будущем, я бы оказалась в клинике для душевнобольных.
Она хотела, чтобы с первых своих дней я стала агрессивной маленькой суфражисткой, и назвала меня Лукрецией в честь активистки Лукреции Мотт. Чем старше я становилась, тем меньше мне нравилось мое имя: сочетания звуков в нем напоминали мне слова «лук», «секреция» и «кретин». Вместо него я выбирала между Луцией и Лулу. Мать сказала, что Лулу звучит банально, поэтому это имя я в основном использовала в ее кругу, если только не хотела быть менее банальной, а это зависело от того, с кем я разговариваю.
Как я уже упомянула, мать с отцом были свободомыслящими людьми. Это относилось и к тому, что они при мне могли свободно беседовать на любые темы. Отсутствие секретов кому-то могло показаться восхитительным, но мне казалось, что так они пренебрегают мной. Их не заботило мое психическое здоровье, они никогда даже не задумывались о том, что не стоило при мне обсуждать, как мистера Бикинса застукали в мужском общежитии со спущенными штанами. Отец рассказал об этом прямо перед тем, как мистер Бикинс пришел к нам на ужин. Много раз отец показывал свою коллекцию артефактов другим коллекционерам, и по взглядам, которые они на меня бросали, по приглушенному тону разговоров я понимала, что не должна была при этом присутствовать. Когда я была младше, я играла с некоторыми экспонатами в кабинете папы, не зная, для чего они предназначены. Одной из моих игрушек был набор вырезанных из слоновой кости трехдюймовых человечков, на которых были нарисованы пенисы и груди. Позже я узнала, что эти фигурки женщины используют при мастурбации. Несмотря на откровенные разговоры на сексуальные темы, мать с отцом, по всей видимости, не испытывали друг к другу влечения. Они спали в разных комнатах, и за все годы жизни с ними я ни разу не замечала, чтобы они наведывались друг к другу в спальню. Их отношения были похожи на те, которые у них были в детстве: как у брата с сестрой.
До пятнадцатилетнего возраста я не знала, что сексуальные нужды отца были обильны и разнообразны, но он удовлетворял их в другом месте. К тому времени у меня развилась привычка тайком пробираться в кабинет отца и рассматривать его порнографические альбомы, особенно один из них: в синем матерчатом переплете, с пятьюдесятью двумя фотографиями, на которых в различных позах совокуплялись мускулистые мужчины и пухленькие женщины. Надпись на обложке гласила: «Классическая анатомия гимнастики». Я также нашла большую коробку из древесины с наплывами, у которой крышка сдвигалась вбок. В ней лежали любовные письма к отцу, написанные разными почерками, от мужчин и от женщин, в которых описывались сексуальные акты, воспоминания о прошлых или недавних соитиях или предвкушения новых.
Чем больше я их читала, тем больше они расстраивали меня: я долгие годы была лишена его внимания, а он в это время продолжал дарить свою любовь, но другим людям. Любовники называли его Богом Любовного Урагана, Зевцем-Громовержцем, Гигантом Среди Других Членов, Ненасытным Голиафом. Себя они описывали как Пробуждающийся Сладострастник, Ненасытная Вульва, Вибрирующая Вагина. Они очень подробно описывали все детали: длину, толщину и набухание члена, протяженность акта и выносливость обоих любовников. Они говорили о сексе так, как гурманы говорят об изысканных блюдах. Они восхваляли отца за то, как эффективно он вызывал «геологические катастрофы» и «плохую погоду»: «разломы» и «землетрясения», «наводнения» и «торнадо», а также «появление новых островов из океанских глубин». Мне же нужна была от него просто привязанность, но он давал ее чужим людям — так щедро и в таком разнообразии.
Я была в ярости. Мне больше не нужны были его любовь и привязанность. У меня появились собственные нужды.
@@
Для своего первого сексуального приключения я сначала выбрала место, а уже потом парня. Роща находилась в дальнем углу университетской территории, где преподавал отец. Стояла теплая осень, и на кустах гортензии тихо покачивались пышные цветки. Роща напоминала мне декорации к картинам с голыми богами и богинями — прекрасное место для божественного блуда.
В университете учились только юноши, и я получала повышенное внимание, даже если просто сидела неподалеку на лавочке, стоящей под дубом. На факультете меня знали как дочь доктора Минтерна, и поэтому никому не казалось странным, что я часто сижу на скамейке с книгой. Альбом с «гимнастикой» лежал у меня на коленях, и каждому из проходящих юношей должно было казаться, что я что-то читаю или кого-то жду. Некоторые юноши интересовались моей книгой. Первым шести я ответила, что это учебник по основам шитья. Седьмому я игриво ответила:
