Долина забвения - Тан Эми (библиотека электронных книг TXT) 📗

Annotation

Юная Вайолет считает себя настоящей американкой, хотя живет не в США, а в Шанхае начала XX века, где ее красавица-мать, у которой вечно нет времени на дочку, управляет заведением под названием «Тайный нефритовый путь» — «цветочным домом», обслуживающим как мужчин-китайцев, так и уроженцев Запада. Девочка, страдая от одиночества, дни напролет подсматривает за куртизанками, не зная, что ее ожидает такая же судьба, и мечтает узнать хоть что-нибудь о своем отце. Но исполнение этой мечты запускает цепь катастрофических событий. Мир Вайолет рушится, и она, взрослея и подчиняясь суровым обстоятельствам, вынуждена создавать новый. Настанет момент, и она сумеет понять свою мать…

Эми Тан

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Шанхай, 1905–1907 годы

Лулу

ГЛАВА ВТОРАЯ

Шанхай, 1912 год

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Шанхай, 1912 год

Волшебная Горлянка

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Э

Шанхай, 1912 год

Репутация

Покровители и скряги

Иллюзии

Одежда

Случайности

Подготовка будуара

Четыре способа загубить свою карьеру

Подготовка вульвы

ГЛАВА ПЯТАЯ

Шанхай, август 1912 года

Ко мне вернулась неутоленная тоска

1915 год

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Шанхай, март 1918 года

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Шанхай, июнь 1918 года

Март 1919 года

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Шанхай, март 1919 года

Сентябрь 1922 года

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Шанхай, март 1925 года

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Из Шанхая в деревню Лунный Пруд, 1925 год

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Лунный Пруд, сентябрь 1925 года

@История о Руке Будды, рассказанная Помело

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Сан-Франциско, 1897 год

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Сан-Франциско, 1897 год

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Шанхай, сентябрь 1897 года

Сан-Франциско, март 1912 года

Март 1914 года

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Между Рукой Будды и Шанхаем, июнь 1926 года

Октябрь 1926 года

Шанхай, 1929 год

Март 1939 года

БЛАГОДАРНОСТИ

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

Эми Тан

Долина забвения

Посвящается родственным душам —

Кати Кэмен Голдмарк и Чжэну Цао

Годы — зыбучий песок, влекущий меня в неизвестность,

Проваливаются планы, рушатся строки и фразы,

идеи смеются и ускользают.

Только главная моя тема, героическая неистовая душа,

не ускользает,

Наше «я» не рухнет — ибо это есть истиннейшая идея, та,

что всего надежней.

От политики, от успехов, сражений, от жизни что

в конце концов остается?

Если видимости исчезают, что надежно,

кроме нашего «я»? Уолт Уитмен. «Годы — зыбучий песок»

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ТАЙНЫЙ НЕФРИТОВЫЙ ПУТЬ

Шанхай, 1905–1907 годы

Вайолет

В семь лет мне было точно известно, кто я такая: я — настоящая, стопроцентная американка по происхождению, манерам и речи, а моя мать Лулу Минтерн — единственная белая женщина, которая содержит в Шанхае цветочный дом^[1] первого класса.

Мама назвала меня Вайолет в честь мелких цветов — фиалок: она их очень любила в детстве, когда жила в Сан-Франциско — городе, который я видела только на открытках. Со временем я возненавидела свое имя. Куртизанки произносили его как шанхайское слово «вие-ла» — так местные говорят, когда хотят от чего-то избавиться. «Вие-ла! Вие-ла!» — звучало везде, где бы я ни появлялась.

Мама взяла себе китайское имя Лулу Мими, похожее по звучанию на ее американское имя, и с тех пор заведение стало известно как «Дом Лулу Мими». Но западные клиенты знают его под английским названием, сложенным из значений иероглифов ее имени: «Тайный нефритовый путь». Не было другого цветочного дома, который обслуживал бы и китайских клиентов, и чужеземцев, многие из которых были богатейшими западными торговцами. Так мать довольно экстравагантным образом нарушала запреты обоих миров.

В цветочном доме матери для меня заключался весь мир. У меня не было друзей-ровесников — ни среди местных, ни среди маленьких американцев. Когда мне исполнилось шесть лет, мать отправила меня в Академию для девочек мисс Джуэлл. В ней было всего четырнадцать учениц, но все они оказались очень жестокими. Матери некоторых из них не хотели, чтобы я училась в Академии, и их дочери, сговорившись с остальными девочками, подстроили так, чтобы меня исключили. Они говорили, что я живу в «обители греха и порока», и что никто не должен даже прикасаться ко мне, чтобы моя грязь не пристала к ним. Они пожаловались учительнице, что я постоянно ругаюсь бранными словами, хотя я всего один раз сказала что-то подобное. Но сильнее всего оскорбила меня девочка постарше, с глупыми кудряшками. На третий день учебы, перед уроками, я шла по коридору, когда она быстрым шагом подошла ко мне и громко — так, чтобы ее слышали учительница и младшие девочки, — сказала:

— Ты разговаривала по-китайски с китайским попрошайкой, а значит, ты и сама китаянка!

Я не смогла снести такое оскорбление и в отместку ухватилась за ее кудряшки, повиснув на них. Она закричала, а другие девочки начали молотить кулаками по моей спине. Сильным ударом мне разбили губу и выбили зуб, который уже шатался. Я выплюнула его на пол, и где-то с секунду все зачарованно смотрели на мой блестящий клык. А потом я театральным жестом схватилась за шею, взвизгнула: «Меня убили!» — и осела на пол. Одна из девочек упала в обморок, а главная зачинщица со своими подручными в испуге бросилась прочь. Я подняла зуб, который еще недавно был моей живой частичкой, а учительница, чтобы остановить кровь, прижала к моему лицу связанный узлом носовой платок и без лишних церемоний отправила меня домой в рикше. Мать незамедлительно решила, что отныне я перехожу на домашнее обучение.

Мучимая сомнениями, я повторила ей то, что говорила старому попрошайке: «Лао хуази, дай мне пройти!» Тогда она объяснила, что лао хуази — это китайское слово, означающее «нищий». А я и не понимала, что разговариваю на смеси английского и китайского языков в сочетании с шанхайским диалектом! С другой стороны, откуда мне знать, как будет «попрошайка» по-английски, если я никогда не встречала старичка-американца, прислонившегося к стене и бессвязным лепетом пытающегося вызвать у меня жалость? Пока я не пошла в школу, я разговаривала на своем особом наречии только в «Тайном нефритовом пути»: с куртизанками, их наставницами^[2] и слугами. Слова и выражения, которыми они пользовались для флирта, сплетен, жалоб и скорби, вливались ко мне в уши и вылетали изо рта, но когда я разговаривала с матерью, она мне ни разу не сказала, что с моей речью что-то не так. Еще больше меня запутывало то, что мать говорила и по-китайски, а ее наставница Золотая Голубка — по-английски.

Но меня все еще беспокоили слова той девочки. Я спросила мать, разговаривала ли она по-китайски, когда была маленькой, и она сказала, что Золотая Голубка очень интенсивно ее обучала. Затем я задала вопрос насчет своего китайского: не хуже ли он, чем у куртизанок.

— Твой китайский во многих отношениях лучше, чем у них, — ответила она. — Он звучит красивее.

Меня это встревожило, и я поинтересовалась у своего нового учителя, действительно ли китайцы говорят на китайском лучше, чем любой из американцев? Учитель сказал, что форма рта, языка и губ у каждой расы лучше всего приспособлена для их собственного наречия, как и уши — для восприятия родного языка, ведь через них слова попадают в мозг. Я спросила, почему же тогда он думает, что я могу говорить по-китайски? Он ответил, что я хорошо училась и натренировала свой язык до такой степени, что сейчас он может двигаться иначе.