Твоя навеки - Монтефиоре Санта (читать книгу онлайн бесплатно без txt) 📗

Санта Монтефиоре

Твоя навеки

Глава 1

Я закрываю глаза и вижу плодородные равнины Аргентины. Нигде на земле больше не найти таких мест. Линия горизонта простирается на многие мили, и ничто не нарушает ее. Бывало, мы сидели на верхушке нашего дерева омбу и наблюдали, как солнце исчезает за горизонтом, щедро заливая аргентинскую пампу медово-золотым светом.

Когда я была ребенком, то не осознавала, в какой политический хаос погружена страна. Это были дни изгнания генерала Перона. Правившие страной в 1955—1973 годах генералы, словно неумело играли в какую-то детскую игру. То были темные дни партизанских войн и террористических актов. Но Санта-Каталина, где располагалось наше ранчо, оставалась маленьким оазисом мира, далеким от восстаний и репрессий, которые происходили в столице. С верхушки нашего волшебного дерева мы с любовью взирали на мир, где царили вечные ценности, где было место игре в конное поло, прогулкам верхом и устройству барбекю в солнечные летние дни. Только вид стражников напоминал, что где-то рядом, на нашей границе, возможны волнения.

Мой дедушка, Дермот О'Двайер, никогда не верил в магическую силу дерева омбу. Не то чтобы он совсем не был суеверным, иначе не прятал бы свой ликер каждый вечер в новом месте, обманывая гномов. Просто он не понимал, как дерево может быть наделено какой-то силой. «Дерево есть дерево, и этим все сказано», — бывало, говорил он с характерным ирландским акцентом. Но он не родился в Аргентине. Как и его дочь, моя мать, дедушка был чужаком на этой земле, не желая следовать ее обычаям. Он не хотел, чтобы его хоронили в семейной могиле. «Я от земли, и в землю вернусь», — любил повторять он. Поэтому, когда пробил час, дедушку похоронили на равнине все с той же бутылкой ликера (я полагаю, он по-прежнему хотел перехитрить гномов).

Думая об Аргентине, я не могу не вспомнить то дерево, мудрое, всезнающее, как оракул. Теперь я знаю, что нельзя вернуть прошлое, но то дерево хранит в соке своей листвы, в каждом движении своих ветвей все тайны вчерашнего дня, все надежды, которые питали день завтрашний. Как камень посреди бурного течения реки, то дерево осталось нерушимым, в то время как все вокруг изменилось.

Я покинула Аргентину летом 1976 года, но, пока бьется мое сердце, буду всем своим существом ощущать ее зеленые равнины, хотя с тех пор утекло много воды. Я выросла на семейном ранчо, которое по-испански называли сашро. Санта-Каталина располагалась в той обширной части восточного региона, который именуют пампой. Она напоминает имбирное ореховое печенье. Вы можете обозревать землю на много миль вокруг. Равнину, засушливую летом и зеленую в зимние месяцы, пересекают прямые длинные дороги. В годы моего детства они были не более чем наезженой колеей.

У въезда на наше ранчо красовалась написанная большими черными буквами вывеска «Санта-Каталина», которая раскачивалась на осеннем ветру. Дорожка к дому была длинной и пыльной. По обе ее стороны росли клены, посаженные еще моим прадедушкой Гектором Соланасом. Он построил этот дом в конце девятнадцатого века. В этом доме выросла я. Выполненный в типично колониальном стиле, с плоской крышей и внутренним двориком, он был выкрашен в белый цвет. По обоим внешним углам высились башни: в одной из них размещалась спальня моих родителей, а в другой — комната моего брата Рафаэля. Поскольку он был первенцем, то ему досталась самая красивая спальня.

Мой дедушка, которого тоже звали Гектор, решил усложнить всем жизнь, поэтому у него появилось четверо детей: Мигель, Нико, Пако (мой отец) и Александро. Все они построили себе по собственному дому, когда выросли и женились. У всех были дети, но я проводила большую часть времени в доме Мигеля и Чикиты, играя с их детьми Санти и Марией. Я любила их больше всех. Дома Нико и Валерии, Александро и Малены тоже были открыты для нас в любое время дня и ночи, но в том доме я проводила столько же времени, сколько и в своем родном.

В Санта-Каталине дома были построены среди пампы. Их разделяли лишь деревья: сосны, эвкалипты, тополя, высаженные так, чтобы создавалась видимость парка. Перед каждым домом была широкая терраса, где мы любили сидеть и смотреть на расстилавшиеся перед нами огромные невозделанные поля. Когда я впервые попала в Англию, меня восхитили загородные дома, с их садами и аккуратными живыми изгородями. Моя тетя Никита была большой поклонницей английских садов, поэтому пыталась перенести в Санта-Каталину заокеанскую культуру, но это было практически невозможно. Клумбы терялись среди огромной территории и выглядели нелепо. Моя мама сажала бугенвилеи и гортензии и повсюду вывешивала горшки с геранями.

Санта-Каталина была окружена полями, которые были просто-таки наводнены пони: мой дядя Александро разводил их и продавал в другие страны.

Я помню бассейн на искусственном холме, усаженном по краю кустарниками и деревьями, а еще теннисный корт, на котором мы собирались все вместе. Гаучо присматривали за пони. Они жили в домах на фермах, которые называли ранчо. Их дочери и жены служили горничными в нашем поместье: они готовили еду, убирали в комнатах и ухаживали за детьми. Я помню, что моей самой горячей мечтой была мечта о летних днях, потому что они продолжались от середины декабря до середины марта. В течение этих месяцев мы не покидали Санта-Каталину. Мое сердце всецело принадлежит тому волшебному времени.

Аргентина — католическая страна. Но никто здесь не был столь истовой католичкой, как моя мать, Анна Мелоди О'Двайер. Дедушка О'Двайер был религиозен в разумных пределах, не таким набожным, как моя мама, которая видела в соблюдении приличий главную жизненную цель. Она умела приспосабливать веру к своим нуждам. Их споры с дедушкой об истинном значении воли Божьей длились часами и заставляли нас прислушиваться к их разговорам. Мама верила, что все в руках Всевышнего. Если у нее была депрессия, это означало, что она наказана за грех, а если мама переживала счастье, то знала, что награждена за смирение. Когда я создавала для нее проблемы — а у меня это, кажется, получалось делать с завидной регулярностью — она воспринимала это как наказание, за то, что плохо воспитывала свою дочь.

Дедушка О'Двайер обвинял маму в инфантильности, говоря, что она не хочет принимать ответственность за свою судьбу.

— Только потому, что сегодня ты хандришь, вовсе не значит, что Бог испытывает тебя, Анна Мелоди. Ты хандришь, потому что так тебе сегодня удобно смотреть на жизнь.

Он любил повторять, что здоровье — это дар Божий, а счастье — дар земной. Он утверждал, что мы сами вольны выбирать себе путь. Для него бокал вина мог быть наполовину пустой или наполовину полный, — как посмотреть. Все зависело от того, как ты настроен. Мама считала подобные речи святотатством. Как только она слышала слова дедушки, ее лицо розовело от возмущения. Он никогда не упускал случая напомнить ей об их противоречиях, получая удовольствие от споров.

— Делай со мной, что хочешь, но чем быстрее ты перестанешь вкладывать в уста Господа свои слова, тем счастливее ты себя почувствуешь.

— Пусть Бог дарует тебе прощение, отец, — запинаясь, произносила мама, и ее щеки окрашивались в тон ее волос цвета заката.

У мамы были великолепные волосы. Длинные рыжие локоны, как у Венеры Боттичелли, но сходство было неполным, потому что мама никогда не выглядела такой романтической. Она всегда была или чем-то озабочена, или рассержена. Дедушка любил рассказывать о том единственном времени, когда она была свободна как птица. Она бегала вокруг Гленгариффа, их дома в Южной Ирландии, босиком, как вольный зверь, и в ее глазах пылал огонь. Дедушка сказал, что ее глаза были голубыми, но иногда казались серыми, как небо в облачный день, когда солнце пробивается сквозь низкие тучи. Мне это сравнение показалось необычайно поэтическим. И еще он сказал мне, что мама любила бегать по холмам.