Вы весь дрожите, Поттер (СИ) - "love_snape" (читать книги полностью .TXT, .FB2) 📗
Никто и никогда не заявлял мне столь искренне о самом, черт возьми, сильном чувстве на земле. Никто столь безропотно не рвался быть рядом и никогда — ни разу в жизни — не отдавался мне и телом, и душой.
Я не думал, что это в принципе возможно. С таким, как я. Обозленным уродом с инквизиторскими замашками. Но Гарри, похоже, разглядел во мне нечто помимо всеобъемлющей тьмы. Диаметрально противоположное. И, сам того не ведая, сделал меня... мягче? Добрее? О нет, пожалуй, человечнее — подходящее определение.
Смиренное ожидание — не в его стиле, но вот покорное принятие... Он был готов к катастрофе, гневному отказу и разрыву. К сколь угодно грубой реакции своего бывшего обидчика и угнетателя, которого он почему-то полюбил. Мог ли я выставить его и запретить даже думать о продолжении? Да легче было принять Круциатус. Секс с ним походил на священнодействие, поскольку что-то во мне с отчаянием откликнулось на его откровение. Так, как не откликалось ни на что в жизни. Это было бесконечно приятно, но сейчас изрядно тревожит.
*
Недавно я попросил встречи у Дамблдора. Во время того визита — одного из сложнейших за всю историю наших приватных бесед — я доложил ему, что Волдеморт знает часть предсказания, озвученного Распределяющей шляпой.
Это следовало сделать тут же после рассказа Гарри о его сне. Но мне нужно было подумать хотя бы несколько дней. Все зашло слишком далеко, и я осознаю: с наибольшей вероятностью пророчество шляпы гласило именно о Поттере и обо мне. Оповестить директора было равносильно чистосердечному признанию.
В лазарете Альбус видел, как тяжко мне наблюдать за страданиями гриффиндорца и с каким рвением я стараюсь восстановить его жизненные силы. А при разговоре от Дамблдора не укрылось мое смущение.
Укора я не услышал. Как и логичных расспросов о том, почему лидер сопротивления получает чрезвычайное значимые вести не сразу и не из первых уст, а спустя неделю и от третьего лица. Только встретил то самое до чертиков надоевшее, жутко раздражающее понимание в небесно-голубых старческих глазах.
— Благодарю за ценную информацию, Северус, — произнес Дамблдор, взглянув на меня поверх своих очков-половинок. — Давно намеревался спросить, как ты думаешь, о ком пела шляпа?
Каким бы мощным ни был мой внутренний стержень, мне не хватило выдержки, чтобы прямо ответить на этот вопрос. Но скрывать критически важные сведения я не имел права.
— Думаю, вы и сами догадываетесь, Альбус.
В тот момент мой пульс подскочил до отметки, близкой к разрыву сердца, но на лице не дрогнул ни один мускул.
Это самая скользкая дорожка, на которую мне приходилось ступать. Он меня уничтожит и будет прав, думал я. Но увольнение и заключение под стражу в Азкабане хотелось принять с достоинством.
— Я ее спрашивал, — откликнулся директор, протянув руку к ветхим полям шляпы, лежащей на его столе. — Она поведала, что витийствовать и вершить судьбы вольна лишь на церемонии распределения. Словом, не стала раскрывать чужие тайны, представляешь?
— Как благородно, — хмыкнул я.
— Ее сотворил Годрик Гриффиндор, — усмехнулся Дамблдор в серебристую бороду.
— Это все объясняет.
— Возвращаясь к тайнам, Северус... Я не рассказывал ни единой душе, что в молодости меня чуть не сгубила любовь. Я был готов творить безумства ради человека, использовавшего мою привязанность в своих личных — корыстных — целях. Не сразу (но лучше поздно) до меня дошло: бросать весь мир к чьим-то ногам стоит исключительно тогда, когда сие стремление обоюдно... Да, — меланхолично вздохнул директор. — Порой чувства становятся карой, и ты ничего не можешь с этим сделать. Просто жить дальше, позволяя времени залатать дыру в груди. Но иногда любовь — предназначение, и благодаря ей все, что казалось пустым, обретает смысл. Не каждому доводится испытать подобное. А ты желал бы этого, Северус?
— Поразмышляю на досуге, Альбус.
*
You got a face not spoiled by beauty
I have some scars from where I’ve been
You’ve got eyes that can see right through me
You’re not afraid of anything they’ve seen
«Song For Someone» by U2
В общей сложности в больничном крыле я провел почти три недели. Пока другие ребята беззаботно играли в снежки или веселились, катаясь на санках по замерзшему озеру, я с тоской наблюдал за ними в окно, изолированный от внешнего мира скорее добровольно, чем по необходимости. Все жил надеждой на чудесное исцеление, которого так и не произошло: шрамы не рассосались и ни на йоту не стали незаметнее.
Но вечно заточение продолжаться не могло: я полностью восстановился, тело желало двигаться, извилины — шевелиться, зрачки — смотреть на что-то кроме стен госпиталя и страниц книг, принесенных Гермионой.
Днями и ночами я мысленно возвращался к одной-единственной вылазке в подземелья, окрылившей меня и буквально вернувшей желание жить, любить и еще больше узнавать его. Моего спасителя. Того, кто стал мне роднее семьи и ближе большинства друзей. Благодаря ему я окончательно убедился: важно лишь то, что внутри.
Плевать, насколько досадные вещи я услышу о своих изъянах, это продлится недолго. «Они ничего не значат». Ни для него, ни для меня. Никакие увечья не сделают тебя менее любимым для тех, кому ты по-настоящему дорог. Снейп подарил мне эту веру, а с ней пришли утешение и облегчение.
А потому, когда я в конце концов покинул лазарет в сопровождении Гермионы и Рона, во мне было достаточно решимости и сил, чтобы справиться с предстоящим испытанием. Чувствуя себя сыном разведенных родителей, ради спокойствия отпрыска ведущих себя друг с другом подчеркнуто вежливо, я вышагивал в их компании по коридорам Хогвартса и ловил на себе десятки шокированных, заинтересованных взглядов. Но эти широко распахнутые глаза, удивленно разинутые рты и направленные в нашу сторону указующие персты меня совсем не трогали.
«Они ничего не значат», — повторял я исцеляющую мантру.
«Ты веришь мне?»
Да, Северус. Я верю.
*
В мое отсутствие Алисия, временно сменившая меня на посту капитана, гоняла команду на тренировки трижды в неделю.
Схватка со Слизерином не за горами, и теперь, раз я в строю, надо как следует поднапрячься. Пусть матчи мне по-прежнему не светят, но я способен подготовить Гриффиндор к победе.
На ходу натягивая перчатки из драконьей кожи и поглаживая слегка вибрирующую от предвкушения полета «Молнию», я иду через луг к стадиону. На фоне разгорающегося зимнего заката его башни с флагштоками выглядят особенно величественно. Взмыть бы скорее в небо!..
Наконец все собираются на поле. Пока остальные разминаются, я раскладываю инвентарь и готовлю вступительную речь.
— Ребята, у меня важное объявление, — вдруг громко сообщает Джинни, сделав три шага вперед и встав лицом к команде бок о бок со мной. — Я не смогу играть.
На секунду стыдливо потупившись, она все же выпрямляется и смело поднимает глаза на растерянных гриффиндорцев:
— Я на четвертом месяце беременности. Я не знала, оставлю ли его, и играла, покуда были силы.
— Чего?! — ахает Рон.
— Решила оставить, — мужественно продолжает Джинни, едва взглянув на шокированного брата. — Я очень устаю, не справляюсь с нагрузкой на тренировках. И потом... Матчи со Слизерином всегда самые травмоопасные. Мы с Дином сошлись во мнении, что не можем подвергать ребенка риску.
Ни слова не говоря, Рон разворачивается и в бешенстве несется в сторону трибун, откуда к нам как раз идет Дин.
— Ей пятнадцать! Пятнадцать, кретин!
— Ну... Когда родит, будет шестнадцать. Не так уж криминально, — бормочет Кэти Белл.
— Послушай, Рон, давай спокойно все обсудим, — Дин выставляет перед собой руки в примирительном жесте.
— СПОКОЙНО?! — голос Рона предательски срывается на фальцет, и он, приблизившись к Дину, бьет его по запястьям. — Полудурок! Ты обещал ее беречь!
