Вы весь дрожите, Поттер (СИ) - "love_snape" (читать книги полностью .TXT, .FB2) 📗

====== Лев и Змей ======

Сегодня я в шестой раз в жизни испытал лучшее в мире чувство — когда дом, где тебя ждут, наконец распахивает свои объятия. С этими мыслями я и ступил на порог Хогвартса, в довольно приподнятом настроении начав предпоследний год обучения волшебству.

Спустя целое лето тоски и разлуки (я уж не говорю о пролитых слезах и регулярных ночных кошмарах) вновь увидеть лица друзей и преподавателей кажется чем-то нереальным и вместе с тем спасительным после всего пережитого.

За исключением кислого лица Снейпа и отвратительных физиономий Малфоя, Крэбба и Гойла, но даже они сейчас не слишком беспокоят. Тревога вообще стала привычным явлением, на фоне которого вполне сносно можно жить. Дело, конечно, в том, что последние десять недель меня терзал груз вины и я не мог успокоиться, ведь надежда на счастливое будущее с крестным раскололась на мелкие кусочки.

Впрочем, в первый день шестого курса я сумел взять себя в руки: пора абстрагироваться от болезненного прошлого и переключаться на собственное будущее. Всю предыдущую неделю мне как следует помогали вернуться к нормальной жизни обитатели и гости «Норы». Рон и остальные Уизли, Гермиона, Ремус, Тонкс… Словом, моя драгоценная семья. Поначалу казалось, что без Сириуса ее состав как будто бы полностью ликвидирован.

Но потом стало легче: Гермиона на чем свет стоит ругала мои непослушные вихры, стараясь расчесать их, а Рон поддавался мне в волшебные шахматы и рассказывал байки о контрабанде драконьих яиц. Еще чуть позже миссис Уизли испекла в честь моего совершеннолетия такой пирог с патокой, что я едва не захлебнулся слюной (праздновать день рождения месяц назад я был не в состоянии и провел его совершенно один, сбежав от Дурслей на площадь Гриммо и провалявшись в комнате Сириуса до самой темноты).

А вчера за ужином близнецы во время десерта подсунули Перси ириску «гиперъязычок». Рон чуть не подавился куском рулета от смеха, а Джордж получил несколько оплеух кухонным полотенцем, пока Фред пытался смыться. Ему бы это удалось, если бы он не споткнулся об язык воющего Перси и не растянулся у кухонного порога, мимоходом опрокинув банку со скачущим горошком.

В общем, горе потихоньку отступило.

*

Ослепляя меня огненной волной длинных густых волос и обдавая всех присутствующих сладким цветочным ароматом, за стол усаживается Джинни. Она демонстративно обвивает руками шею Дина Томаса, смеется и кокетливо целует его в щеку, а затем медленно отстраняется, задержавшись лицом возле его красивой смуглой шеи дольше, чем позволяют правила приличия. И бросает на меня короткий взгляд.

Я, конечно, никогда не был слишком уж проницательным, чтобы угадывать тайные мотивы девичьего поведения, но тут надо быть совсем идиотом. Открыто виться вокруг меня она перестала и наконец завела себе парня, только теперь всячески выставляет напоказ свое счастье, дескать, смотри, Гарри, что ты упустил!

Это больше веселит, чем раздражает, тем более что Рон, глядя на выкрутасы сестры, каждый раз закипает в приступе бешенства и начинает сердито пыхтеть похлеще старого чайника. Вот и сейчас друг моментально краснеет и принимается гневно сопеть и шептать в адрес Томаса смехотворные проклятия.

Дин, увидев реакцию Рона, тоже заливается краской и смущенно отодвигает Джинни от себя, пытаясь утихомирить. Та, к всеобщему облегчению, успокаивается и разворачивается к преподавательскому столу, где Дамблдор уже встает, чтобы произнести приветственную речь.

Я незаметно усмехаюсь: Джинни так и не поняла, что дело не в ней. Помимо скорби это лето принесло немало открытий. Я все чаще стал задумываться над тем, что мне гораздо приятнее наблюдать за симпатичными и хорошо сложенными юношами, чем за девушками, пусть даже самыми фигуристыми и миловидными. Я честно пытался построить что-то с Чжоу, а она ведь отличалась от других. Податливая, с виду невинная, но на деле очень раскрепощенная и страстная, рэйвенкловка должна была с легкостью заводить, возбуждать. Почему же тогда поцелуи с ней не вызывали во мне никакого физического отклика?

В то время как при одном взгляде на крепкие мужские тела (где угодно — в иллюстрированной книге о квиддиче, в романтической сцене на телеэкране у тети Петуньи, в очереди в супермаркете прямо за парнем с красивым задом) в моих штанах неизменно становится горячо.

Так что и в ситуации с Джинни меня соблазняли и провоцировали вовсе не гибкий стан и нежные губы девушки, а шея, плечи и руки ее возлюбленного. Но Дин вроде бы не в моем вкусе, хотя я еще в этом толком не разобрался. Лишь успел определиться, что девчонки — не мое. Какой-либо опыт с парнями у меня, конечно, отсутствует — было совершенно не до того. Да и я, честно говоря, уверен, что пока не почувствую к человеку что-то похожее на влюбленность, не захочу даже целоваться с ним, не говоря о чем-то большем.

Рон вот уже все уши прожужжал о том, как мечтает, чтобы у них с Гермионой все наконец зашло дальше поцелуев. Не то что бы я был шокирован, узнав, что прошедшее лето перевернуло не только мою жизнь. Для друзей это стало вопросом времени, зародившись где-то в середине третьего курса и сейчас практически достигнув кульминации. Но слушать размышления Рона о том, как ему лучше подступиться к Гермионе и как, ради всего святого, ее расслабить... Это выше моих сил. В первую очередь потому, что чтобы дать совет, надо сначала все это представить. А стоит мне вообразить, как друг своими пальцами-сосисками «поглаживает грудь Герми», вместо дельных советов в моей голове появляется мартышка, которая бьет в бубен.

Рон, наверное, будет в шоке, когда я все ему расскажу. Гермиона же наверняка воспримет новость поспокойнее, чем и повлияет на него, но открыть им обоим свой гей-секрет я все равно пока не решаюсь. Обещаю себе сделать это, сразу как появится повод (равно объект желаний).

От всяких нескромных мыслей меня отвлекает Дамблдор, который, поздравив учащихся, преподавателей и даже привидений с началом года, просит профессора МакГонагалл вынести Распределяющую шляпу.

— Сейчас опять петь будет, — Рон со скучающим видом подпирает щеку кулаком, выжидая ужин.

Остальные тоже без особого энтузиазма реагируют на предстоящее выступление, которое чаще всего сильно затягивается. Но мы с Гермионой обращаемся в слух. Как я замечаю несколькими мгновениями позже, директор и деканы факультетов тоже слушают шляпу очень внимательно.

Среди многочисленных заплаток возле полей шляпы прорезается рот, и она затягивает песню, заставляя всех умолкнуть. И чем больше слов звучит, тем более вытянутыми становятся лица присутствующих.

«В этом зале дивным теплым вечером

Собрались чужие и свои.

И сейчас, как птица-феникс певчая,

Я спою для Льва и для Змеи.

Юный Лев, любовью не обласканный,

В кольцах Змея обретет покой.

Одинокий Змей под черной маскою

Распрощается вовек с тоской.

В Львином сердце страсть и утешение,

И любовь, и верность, и огонь.

В мягких лапах Змей найдет спасение

От неволи, боли и погонь.

В час расплаты ваши взгляды встретятся,

Ждать его недолго — этот час.

Очень скоро ваши судьбы скрестятся.

Вы спасете мир, себя и нас».

Спустя пять секунд абсолютной тишины по залу проносится ропот. Слизеринцы и гриффиндорцы оглядываются на столы друг друга. Я смотрю на Малфоя и ловлю в ответ точно такой же удивленный и неприязненный взгляд.

А затем понимаю, что далеко не один Малфой пялится на меня. Мне становится дурно — кажется, в данную секунду я могу встретиться глазами с каждым человеком в этом огромном помещении.

— Что еще за чушь поросячья? — возмущенно бормочет Рон.

— Почему все смотрят на меня? — шепчу я Гермионе, глядя в стол и ощущая, как лоб молниеносно покрывается испариной.

— Гарри, успокойся. Мы это потом обсудим, я запомнила песню. Они уже перестали смотреть, Гарри, подними глаза. Дамблдор собрался что-то сказать.