Дело всей жизни (СИ) - "Веллет" (читаем книги TXT) 📗

Шэй помогал мистеру Франклину подниматься по лестнице, а Хэйтем вполголоса заметил:

— Миссис Моррис говорит правду. Сейчас многие говорят, что поддерживали Конгресс и Штаты — так выгоднее. Но мы с Шэем были здесь еще в те годы, когда победа в войне была призрачна. И отель открылся в то же время — когда не было ни гарантий, ни даже денег, одни колониальные билеты.

Мистер Франклин с одышкой поднялся на второй этаж и крайне довольным тоном произнес:

— А теперь у нас есть доллар. Мне сразу доложили, что шестого июля Конгресс провозгласил денежной единицей доллар. Большой шаг вперед, я считаю. Теперь главное — не наделать таких же ошибок, как Людовик Шестнадцатый… да и Пятнадцатый тоже.

От Шэя не укрылось: мистер Франклин так доволен вовсе не официальной валютой. Ему куда больше импонирует восхищение молоденькой хорошенькой девушки. И мистер Франклин немедленно эти размышления подтвердил:

— Приятно видеть молодых сторонников независимости. Да и отель, кажется, неплох.

— С отель д’Йорк не сравнить, — поддел его мистер Кенуэй, тоже уловив направление мыслей старика.

— Это пока, — покровительственно отозвался мистер Франклин. — Сюда надо вложить всего лишь немножко денег и много искреннего желания работать. Денег я вложу, надо же помочь хорошим людям, а остального эта прелестная мисс добьется сама. Со своим мужем, естественно. Я уже в том возрасте, что наличие мужа не смущает, мне только посмотреть.

Шэй вспомнил, с каким лицом Хэйтем рассказывал про то, как мистер Франклин много лет назад вещал ему про то, каких женщин следует выбирать, и с трудом удержался от фырканья.

Впрочем, это быстро отошло на второй план. Стоило Хэйтему провернуть в замке ключ и толкнуть дверь, как изнутри комнаты донесся голос:

— Я здесь, не нападай, отец.

Пришлось дождаться, пока вся процессия втянется в комнату. Шэй замыкал шествие, ему не терпелось много чего сказать Коннору, но тот успел первым:

— Прошу прощения, мистер Франклин, — и повернулся к отцу. — Я видел, как вы заходили, и догадался, что возьмете ваши обычные комнаты. И мне хватило времени, чтобы забраться сюда менее удобным путем.

Мистер Франклин с интересом оглядел Коннора и добродушно усмехнулся:

— Куда уж мне на моих ногах поспеть за вами. А я-то уж думал, где молодой Кенуэй? Я запомнил вас еще в Париже, вы очень похожи на вашего отца. На обоих… отцов. Позволите присесть, господа? Признаться, мне нелегко подолгу стоять.

Коннор немедленно спохватился и с излишней спешкой подвинул единственное кресло, замяв ковер:

— Садитесь, пожалуйста, мистер Франклин. Я не знаю, что вам сказали мой отец и мистер Кормак, но это я искал встречи с вами.

Мистер Франклин с благодарностью тяжело опустился в кресло и проговорил, снисходительно глядя на Коннора:

— Я уже догадался. То есть изначально об этом догадаться, конечно, было нельзя, но как только я услышал ваш голос… — и вдруг повернулся к Шэю. — Кстати, вы заказали кресло по моим чертежам? Надеюсь, оно удобнее этого.

— Да, — мистер Кормак присел на кровать напротив и улыбнулся. — И оно замечательное. Я сижу в нем часами. Наблюдаю за тем, как рисует мистер Кенуэй.

— А еще курит трубку и гладит кота, — со вздохом закончил за него Хэйтем и сел рядом с Шэем. — Сын, у нас мало времени.

Коннор огляделся и плюхнулся на подоконник. И заговорил:

— Прошу простить, что вот так — тайно и… нелепо. Но у меня есть вопрос, ответ на который жизненно важен для меня. Я знаю, что вы, мистер Франклин, состоите в секретной переписке с мистером Вашингтоном. И мне очень нужно знать, о чем эта переписка. Я знаю, вы человек честный. Если не захотите отвечать, я пойму и не стану настаивать, но прошу… Не вводите меня в заблуждение.

Мистер Франклин довольно долго молчал и при этом внимательно разглядывал Коннора, словно диковинный препарат. Хэйтем молчал, и Шэй не сказал ни слова. Наконец мистер Франклин разлепил запавшие губы и произнес:

— Я вижу, что и вы — человек хоть и молодой, но честный. И все, что я скажу, будет правдой. Той правдой, которую вижу я, но не истиной в последней инстанции. Моя переписка, мистер Коннор, с Джорджем — не тайная. По крайней мере, я ее таковой не считал. От Джорджа я получал множество писем официального характера и одно — личное. Но его доставила дипломатическая почта, а она — тайная лишь отчасти. Она только в том смысле тайная, что те, кто занимаются доставкой, знают, что в ней может быть что-то, что не должно достигнуть умов большинства. Но о письме знало не меньше десятка людей, так что строго секретной ее не назвать.

Коннор недоверчиво повел подбородком, и мистер Франклин прервался:

— Вам известно больше?

Хэйтем сыну никак не помог, и Коннору пришлось выворачиваться самому:

— То письмо — наверное, то, о котором вы говорите — в Америке миновало даже дипломатические каналы связи. Я немало знаю об этом, и как раз способ доставки письма… вызвал у меня опасения. Если мистеру Вашингтону нечего скрывать, то зачем же?.. А когда двое таких фигур договариваются о чем-то на руинах страны, где прошла война, это не может… не беспокоить.

Мистер Франклин опять надолго задумался, нимало не беспокоясь о том, как скоро утекают отпущенные им самим минуты. И снова покачал головой:

— Мне много известно о вашей роли в войне. Поначалу Джордж крайне одобрительно отзывался о вас. Писал о человеке, двойственном из-за происхождения, которому глубоко небезразлична наша страна. Потом характер писем изменился. О вас там больше не было ни слова, но я готов согласиться с тем, что человек, столько отдавшей войне, не мог от нее отказаться. Что уж думал Джордж, сказать не берусь…

— Я расскажу, если вы захотите, — перебил Коннор. — Но сейчас мне важнее получить ответ на вопрос.

— Хорошо, — мистер Франклин собрался, и Шэй теперь видел не добродушного старика, а опытного политического деятеля. Зубов у мистера Франклина осталось немного, но железной хватки он не утратил. — Если вы желаете знать, что было в единственном личном письме, то я вас разочарую. Ничего особенного. Настолько, что я мог бы дать вам его прочесть, если бы оно было у меня с собой. Но возможно, вы знаете что-то такое, что перевернуло бы все эти слова с ног на голову. Однако прежде чем сказать вам хоть что-то, вопрос задам я. С какой целью вы интересуетесь? Нет, я понимаю, что вас беспокоит будущее Америки, но… Оно беспокоит всех. И у всех разные представления о том, какой должна быть Америка.

Шэй видел, как Хэйтем глядит на сына. И в этом взгляде смешалось всё: грусть и насмешка, хищный интерес и сочувствие, неуверенность и гордость. Но мистер Кенуэй и на этот раз не проронил ни слова.

А Коннор, запинаясь, заговорил:

— Я хочу знать… Хочу понимать, чего добивается мистер Вашингтон. Для вас, наверное, не секрет, что его решение отойти от дел для многих было неожиданным. Кто-то счел это высшей степенью самоотречения, кто-то — предательством.

— А истина, как всегда, лежит где-то посередине, — усмехнулся Франклин, на миг возвращая себе вид улыбчивого старика. — Дальше, молодой человек.

Коннор вскинул подбородок и четко произнес:

— Я действительно прошел эту войну. Другие рисковали чаще. Я — реже, но большим. И я точно знаю, что ни самоотречением, ни предательством нельзя объяснить то, что мистер Вашингтон делает сейчас. И… И вы должны понимать, что мистер Вашингтон — за все свои несомненные заслуги — имеет в обществе такой вес, что многие закроют глаза на любую неприглядность его поступков.

Повисло молчание, мистер Франклин глядел остро, пытливо, и Шэй не выдержал.

— Наш сын хочет сказать, что на войне всегда понятно, кто враг, — произнес он со вздохом.

И осекся. Хэйтем глянул не менее остро, однако и он теперь не счел необходимым молчать:

— Когда-то я говорил Коннору, что после войны неминуемо наступит момент, когда люди не будут знать, как будет лучше. Никто не будет этого знать. Но нельзя допустить, чтобы решения принимались из-за популярности того, кто вносит предложения. Согласитесь, мистер Франклин, нет идеальных людей. Точнее, — он усмехнулся, — их одиннадцать, и все они давно уже на небесах. И даже среди них нашелся двенадцатый, который предал. Я ни в коем случае не обвиняю мистера Вашингтона ни в чем. Но он, например, в последнее время жестоко эксплуатирует рабов. Это, несомненно, плохо. Но, с другой стороны, его цель — создать скороспелые злаки и плоды — справедлива и почетна. Где правда, мистер Франклин? Где истина?..