Дело всей жизни (СИ) - "Веллет" (читаем книги TXT) 📗
Дальше… Шэй три раза перечитал фрагмент письма, но по-прежнему ничего не понимал. Хэйтем, выражавшийся обычно четко, полно и ясно, как-то невнятно ссылался на некую «конференцию на Стейтен-Айленд», не принесшую результатов, и сетовал на наивность Коннора.
Позже подробно и язвительно описывал деятельность «независимого Конгресса»; не удержался и от того, чтобы саркастически пройтись по военным успехам главнокомандующего Вашингтона, который образцово-показательно провел целых два отступления — к северу от Лонг-Айленда, а потом и к Гарлемским высотам, где некогда Шэй на пару с Коннором купил несколько ящиков отличного вина… Ближе к концу письмо стало еще более сумбурным — Хэйтем явно торопился, но уточнял, что пожар, о котором трубят все периодические издания, нанес ущерб, но уже, пожалуй, и не колонистам — Нью-Йорк Вашингтон сдал британским войскам…
И заканчивалось письмо совсем уж поспешно. Хэйтем написал, что ждет… И Шэй немедленно убрал драгоценные листы за пазуху. Главное — оба живы.
Коннор, как ни странно, писал более последовательно, что говорило о том, что его куда меньше тревожит политическая и военная обстановка. Сначала шел краткий рассказ о пребывании на Ямайке и о «доме призраков», где нашелся последний кусок карты и о котором Коннор обещал рассказать подробнее при личной встрече. Было видно, что при воспоминаниях об этом Коннору становится не по себе.
Дальше шел рассказ о той «грандиозной свалке» в порту Нью-Йорка, когда «Аквила» вступила в бой с британскими шхунами и канонерками. О морском сражении Коннор писал не с гордостью или горечью, как бывало раньше, а с недовольством и раздражением. Шэй подумал, что, видно, Хэйтем выбрал очень правильные слова для описания этого события.
О пожаре Коннор писал совершенно иначе, нежели отец. Не было ни слова о политике, о виновных в возможном поджоге. Коннор обиженно писал о том, что как только узнал о пожаре, сразу помчался предупредить всех кого только мог, в том числе семьи приятелей детства, а когда добрался до Кенуэй-холла по крышам и деревьям и вломился в окно гостиной, отец там преспокойно пил кофе вместе с Чарльзом Ли и они даже не сразу ему поверили. Впрочем, дальше Коннор позволил себе немного погордиться — по его словам выходило, что многие предупрежденные им горожане сумели спастись и спасли свое имущество.
Письмо Коннора оборвалось как-то неожиданно — несколько общих фраз, вопрос о том, вернется ли Шэй к началу следующего года, и… и все. Шэй положил оба письма рядом и поглядел на них недоверчиво, словно бумага могла поведать ему что-то еще кроме того, что было на ней написано. Тревога за судьбу близких ему людей улеглась — оба были живы, дом Хэйтема не пострадал, но вопрос «Да что у них там, черт возьми, вообще происходит?» встал во всей красе. Письма не дополняли друг друга, не сообщали никаких важных подробностей… Возможно, Хэйтем и Коннор опасались, что послания могут перехватить — и это было действительно возможно, учитывая усиливающуюся блокаду американских портов — потому и не сообщали того, что им было известно о пожаре.
И как бы хотелось все бросить и сорваться в Нью-Йорк или в Бостон, как уже было не раз!.. Но теперь Шэй позволить себе этого не мог. И виной тому — письмо, доставленное утренней почтой и приглашение, прибывшее только что. Мистер Кормак догадывался, кто его приглашает, но не имел ни малейшего понятия, куда. Однако это бы его вряд ли смутило.
Куда больше смущала личность адресата. Шэй не смог с достоверностью узнать об этом человеке ничего, и уже это подсказывало, что от подобных встреч нужно воздерживаться.
Но мистер Кормак не мог не признать и иного: он снова зашел в тупик.
Этьенн де Шуазёль вернулся к Версальскому двору и даже приобрел там некое влияние, хотя, конечно, его былые политические возможности после четырехлетней опалы остались в прошлом. Тем не менее он по-прежнему оставался ассасином и сильным противником, а также успел обрести благосклонность королевы Марии-Антуанетты и завоевать симпатии ее окружения.
Шарль Дориан, нынешний владелец Шкатулки Предтеч, напротив, вел достаточно скромную жизнь, не высовывался и не блистал в свете, об этом было известно из долгих подробных отчетов супругов де ла Серр.
Но даже мсье Франсуа де ла Серр, весьма толковый дипломат и мастер добывать самые разнообразные сведения, о таинственном адресате мистера Кормака смог выяснить очень немногое. Скупые данные о бесконечных поездках — «отправился, но скоро вернулся» — быстро сливались в одну сплошную пелену, путешествовал таинственный незнакомец много. Также было известно, что тот занимался наукой, однако при этом никаких достоверных доказательств этому не было, как не было и открытий, и научных статей, и иных результатов подобной деятельности. Однозначно де ла Серр смог сказать только то, что таинственный граф владеет почти всеми языками Старого Света и некогда был в весьма коротких сношениях с почившим Людовиком Пятнадцатым.
И вот теперь Шэй находился в раздумьях. Для него вся эта история началась немного несуразно: присутствуя на одном из вечеров, устроенных в парижском имении де ла Серр, Шэй слишком часто ловил на себе чей-то внимательный взгляд, а когда ему наконец удалось встретиться с незнакомцем взглядом, мистер Кормак немедленно понял, что тот позволил ему увидеть себя. Больше Шэй ничего определить не сумел. Незнакомец был изящно одет по парижской моде, однако его происхождение оставалось загадкой. Лицо было привлекательным, но неброским, никаким. Шэй даже с возрастом затруднился — мужчине с черными внимательными глазами можно было дать как сорок, так и шестьдесят. Аккуратный парик скрывал седину, если таковая была, а лицо было тонким, породистым, но безликим.
Незнакомец на приеме слегка улыбнулся ему — одними губами, а потом и подошел. В его руке был бокал красного вина, но Шэй не видел, чтобы тот пил. И первые слова этого странного человека тоже были не слишком понятными:
— Все повторяется, как повторялось до нас и после нас. Простите, что без церемоний, мсье, однако вы ведь не англичанин, верно? Тогда позвольте представиться: граф Сен-Жермен.
Шэй еще несколько мгновений молчал, привычный к тому, что на французских приемах после имени посыплется еще целый ворох имен, титулов и достижений, но незнакомец счел, вероятно, представление законченным.
— Патрик О’Райли, — коротко бросил Шэй. — И я действительно не англичанин, а потому, простите за прямоту, чем обязан?
— Вы мне — ничем, как и я вам, — снова тонко улыбнулся собеседник. — И это прекрасно. Это означает, что мы можем говорить с вами достаточно откровенно.
Шэй машинально оглянулся в поисках хозяев приема, однако никого из четы де ла Серр не увидел, и в этом тоже угадывалась рука этого странного господина без возраста и рода занятий.
— Отлично, — кивнул Шэй, начиная раздражаться — помощи ждать было неоткуда, а в разговорах мистер Кормак себя подкованным не считал. — Тогда, может быть, скажете, кто вы? Имя важно для англичан; мы, ирландцы, предпочитаем дела.
Граф Сен-Жермен поклонился снисходительно, но не высокомерно, как добрый дядюшка шалопаю-племяннику:
— Кажется, в Америке это называется «бизнес», — он произнес слово с типичным французским акцентом. — Что ж, вы правы, это я навязал вам свое общество, так что мне и принадлежит честь раскрыть карты первым. У меня много профессий, мсье О’Райли. Я ученый, алхимик, придворный дипломат… Некогда был ловеласом, но синьор Казанова отнял у меня звание первого, а быть вторым я не привык, — он сам посмеялся своей шутке, но быстро посерьезнел. — Еще я музыкант, владеющий скрипкой и клавесином, любитель хороших вин… И тамплиер, если угодно.
Шэй немедленно вскинулся, посмотрел в глаза собеседнику, но почти черные радужки не отражали ничего, кроме блеска свечей. Однако взгляд граф Сен-Жермен, конечно, заметил и улыбнулся еще раскованней:
— О, нет, не смотрите так. Я говорю это в поэтическом смысле — рыцарь-тамплиер, один из немногих оставшихся верных ордену паломников Христа.
