Любовь без поцелуев (СИ) - "Poluork" (читать книги без регистрации полные txt, fb2) 📗
И, в то же время, он был моим. Весь, целиком. А я, я – его.
– Кстати, – Спирит сбавил скорость, недовольно бросив в пространство «Гибэдэдэ в засаде!», – как ни странно, но идею с суперклеем я почерпнул из рассказов Макса о тебе. Скажи мне, ты тест на ай-кью когда-нибудь проходил?
– Может и проходил, но у меня не нашли ничего, – я обнял Макса, сплёл наши пальцы.
– Я имею в виду тест на коэффициент умственного развития. Я проходил такие тесты несколько раз, результат всегда был разным, но намного выше среднего. У Макса, ясное дело, пониже…
Макс молча пнул переднее сиденье.
– В «Что? Где? Когда?» ему не играть, но, всё равно, он не такой уж круглый идиот, и, если бы не был настолько ленивым, мог бы многого добиться.
– Не собираюсь я тратить лучшие годы жизни, забивая голову всякими кошмарными знаниями. Вот состарюсь… – Макс улыбнулся, и я вдруг подумал, что Макс никогда не состарится. Другие – да, а он будет вечно молодым.
– Когда ты состаришься, ты впадёшь в полный маразм. Часть мозгов ты вытрясешь на танцполе, часть вылетит из тебя, когда ты в очередной раз неудачно прыгнешь, а оставшиеся пол-извилины будут похожи на заспиртованного червяка. Бэзмоглого чэрвяка.
Теперь уже я пнул сиденье, но Макс продолжал улыбаться и я понял, что эти двое просто привыкли друг друга подъёбывать. И вспомнил, что они выросли вместе.
– Так вот. А ты? Проходил когда-нибудь интеллектуальные тесты?
Мы въехали в город и теперь вообще еле ползли. Я задумался, но кроме того раза, когда меня попросили объяснить стишок, ничего не вспомнил. О чём, подумав ещё пару секунд, рассказал кучерявому.
– Бред, – он не повернулся, но я понял, что он поморщился. – Дилетанты и отписчики! Формирование словарного запаса в таком возрасте лежит исключительно на окружающих. Если твои учителя так же формально подходили к обучению, а мать с тобой не занималась, – мы остановились на перекрёстке, и он обернулся. Тёмные очки он снял, я впервые видел его при солнечном свете. Странное какое лицо… Не мужское, не женское, и что-то в нём есть такое… В фильме такого увидишь и понимаешь – о, а вот и он, вампир, там, или маньяк. Красивый, но ну его нахрен!
– ...В подобных результатах нет ничего странного. Наоборот. Они показывают, что у тебя была достаточно развитая логика и фантазия. Кажется, я примерно представляю себе твой ассоциативный ряд.
– А я – нет, – Макс поёрзал и повернул ко мне лицо.
Я поцеловал его. Как же здорово вот так сидеть в тепле, уюте (пусть даже воняющем синтетической ёлкой), обниматься, целоваться, и никто не тычет пальцем, не орёт истошно «пидары!». Вдруг тёмная, горячая муть поднялась внутри – злоба на этих тупых мудаков за дверями авто. Я в жизни много всего сделал. Бил людей, калечил, убивал даже. Доводил до суицида. Воровал. Врал, жульничал в картах. Да что угодно. По большей части мне это сходило с рук, на кое-что вообще было всем плевать. Но Макса я люблю так, что дышать иногда больно, что просто за руку его возьму – и счастлив, что он тут, со мной и ничего мне не надо. И это мне тоже придётся скрывать всю жизнь. Злость поднялась к горлу – и пропала. Значит, так и будет. А что? Я всегда знал, что не такой, как все. Значит и обычной жизни у меня быть не может. Будет такая. Да и пусть эти все остальные там суетятся, бегают, придумывают себе всякую хрень. Надо будет – я их на фарш пущу, надо будет – на растопку. Лишь бы Макс улыбался.
– Что тут непонятного! Поправляй меня, если что. Если взрывать – это значит, конечно, военные действия, так? Облучок – луч-прожектор…
Я слушал Спирита и всё больше убеждался, что он и впрямь не такой уж мудак. С тараканами гигантскими, как динозавры Юрского периода, но, в принципе, подружиться мы сможем.
– …И конечно, красный в подсознании почти каждого русского человека – даже если он московско-немецкий еврей, отождествляется с армией. То есть на основании такой ерунды тебя признали умственно отсталым?
– Не признали, – пересказывать всю эту бодягу от начала времён мне не хотелось.
Это было ещё с тех пор, когда я до четырёх лет не говорил и меня держали в группе для дебилов. Потом в школе меня – тощего, длинного, в поношенной одежде, которую моей матери отдавали её знакомые, с вечными синяками – никто не хотел брать в свой класс, кроме этой старой суки, у которой я не столько учился, сколько все три года искал способ ей напакостить за издевательство над моей леворукостью и чтением без выражения. Как потом меня вечно сажали за заднюю парту и делали вид, что меня нет. В школе я в основном дрался, объясняя всяким уродам, что подержанная одежда и советский портфель – ещё не повод разевать в мою сторону хлебальник. Дома уроками я тоже особо не занимался – как сначала отчим, потом эта лялька, моя сестрица, появились, так там для меня слишком тесно стало. Тут, в интернате, я немного взялся за учёбу, в общем-то, и делать особо больше нечего, ну и перспектива если не сгнить в тюрьме, то до конца жизни разгружать вагоны, как мне все обещали, меня как-то не впечатляла.
– Просто ещё как-то с детского дома так пошло, что меня считали чуть ли не дебилом.
– Сами они дебилы! Недалёкие и зашоренные. Вот что… А, тут пробка! Постоим или объедем? Или может вы пешком пройдётесь, тут осталось всего ничего?
– Никуда я не пойду! Там холодно и грязь такая! Почему нельзя ещё в марте взять и вывезти этот чёртов снег?! Нет, пусть он тает вместе со всей той дрянью, которой посыпали улицы зимой! Гуд бай, итальянские туфли за тысячу с лишним баксов!
– И кто из нас еврей?
– Ты, конечно! Ненавижу, когда обувь портится в самый неподходящий момент…
Я покосился на ботинки Макса – неужели тысяча долларов? За БОТИНКИ? Ну, конечно, ничего такие, симпатичные, но тысяча долларов?
Круто. Я тоже так хочу.
Пока мы стояли в пробке, я осматривал окрестности (никогда здесь не был) и слушал, как Спирит загоняет про то, что мне непременно нужно пройти тест на ай-кью.
– Макс рассказывал мне о тебе. О том, что ты говорил и делал, – я покосился на Макса, а он пожал плечами, – и знаешь, я понял, что, несмотря на первое впечатление, ты далеко не дурак. Уж ты мне поверь, я в людях разбираюсь…
– Ага, и поэтому у тебя синяк на пол-лица.
– Поэтому. Потому что есть люди, которые и «нет» слышать не хотят, и способности свои переоценивают. Кое-кто ещё пожалеет, а кое-кто уже пожалел. Твой двор. Внутрь заезжать не буду. Ничего, дойдёшь, там снег уже убрали.
– О, ну ладно!
Я вылез из машины. Шикарная, хоть и маловата, на мой взгляд. Когда разбогатею – куплю себе самый большой джип, какой найду.
– Пока!
– До встречи!
Макс потянул меня, хотел взять за руку, но я не дал. Нечего всяким там пялиться.
Двор был огромным, я такого никогда не видел. Чистенький, ровненький, ни тебе развалившихся скамеек, ни всяких железяк, ни помойных контейнеров. Газоны и клумбы – сейчас пустые, кусты, накрытые брезентом, – это ещё зачем? Куча дорогущих машин – вот и всё, что я увидел, пока мы быстро шли к подъезду.
Ну, нихрена себе! Дверь была с каким-то странным замком, а за ней был холл. Друг мой Вадя жил в общаге, там у них тоже был холл – он назывался «вахта». Фанерная коробка, за которой восседали какие-то вредные старушенции, маленькое окошко, с двух сторон затянутое сеткой-рабицей, металлическая клетка у входа, запиравшаяся на ночь, чтобы уберечь вахтёра от наркоманов и прочих, вечный полумрак и запах подвала. Здесь холл был большим, светлым, стояли горшки с цветами, а в коробке – только металлической, с толстым стеклом – сидели двое мужиков с меня ростом.
– Максим Анатольевич?
Я не сразу понял, что обращаются к Максу.
– Это со мной!
Охранник – в чёрной форме, армейских ботинках и с дубинкой – смотрел на меня, как на инопланетянина.
– Максим Анатольевич, Анатолий Владимирович дал определённые указания…
– Можете наябедничать, я разрешаю!
Я старался, как мог, но не мог на него не смотреть. Я видел Макса там, в интернате, всё время напряженного, ждущего подставы или нарочно дерзкого, кидающегося на всех, ушедшего внутрь себя, но вот такого… Это напомнило, как я в первый раз увидел его, делающего сальто, – тогда у меня, кажется, сердце тоже сделало сальто, потому что это было так удивительно красиво. И сейчас он был так же красив – в своём мире, уверенный в себе, знающий, что говорить и делать, здесь, на своём месте. Вот таким он должен быть всегда.
