Любовь без поцелуев (СИ) - "Poluork" (читать книги без регистрации полные txt, fb2) 📗
– Чтоб моё лицо не попало…
Я смотрел на кровь, расстёгивая ширинку, – как она размазывается по полу. Яркая. Красная. Как всегда, когда по лицу бьёшь. «Люди снаружи такие разные, а кровь у всех одинаковая и пахнет одинаково», – думал я, приспуская трусы. Было неудобно – ноги широко расставлены, одним коленом на полу, другим на груди, я не услышал, но почувствовал, как где-то треснул шов. Похуй.
Теперь его держали за руки и за ноги, Вовчик был справа – я слышал, как он дышит, как после бега, и чувствовал запах – одеколона, жвачки, табака, ещё чего-то. Вовчик будет следующим.
Я надавил на обрезанное горлышко, пропихивая его глубже в рот. Хотелось вбить его в глотку, чтоб навсегда, чтоб так и ходил… но оно слишком мягкое и я видел, как оно плющится, когда Азаев грыз пластик, слышал эти звуки… А потом уже не думал ни о чём, глядя на размазанную кровь, подсыхающую и трескающуюся по краям, чувствовал, как он дёргается подо мной, как подвывает от жалости к себе и необратимости происходящего… И этого мне хватило.
Белёсая муть брызнула на прозрачный пластик и медленно потекла вниз по стенке, о которую расплющились язык и губы, медленно и неотвратимо, и держать надо было сильней и сильней. И вот она уже дошла до края горлышка, на секунду расплылась вширь, набухла и сорвалась.
Вниз.
Я выдохнул.
– Стас, держи-держи, дай я… – зашептал мне Вовчик в самое ухо, – ща он у меня, пидор, получит… Бля…
Он дёргал молнию, пытаясь пристроиться поудобней, одновременно удерживая воронку и стараясь не попасть коленом в высветленной джинсе в кровь, – и всё-таки попал, выматерился, двинув Азаеву в солнечное сплетение. Я стоял и смотрел на него, но больше – на кровь, размазавшуюся ещё сильнее. Дышать становилось всё тяжелее, окна запотели. Я краем глаза видел Дёмина – он стоял какой-то весь серый, но смотрел, не отрываясь, как резко, со свистом, спустил Вовчик, как, передав камеру Асланбеку, его заменил Таримов, – он провозился долго и со злости пнул своего бывшего приятеля в бок. Запах был таким густым, что я чувствовал его на языке, – не слишком чистый, замытый с хлоркой сортир, пот, табак, сперма и кровь… Кровь над всем этим.
– Вставай! Вставай, педрила! – я пнул лежащее тело. Азаев перекатился на бок, выплюнул воронку, попытался опереться на руку, но не смог. Упал рожей в грязь. И его вырвало. Дёма, стоявший у двери рядом с Рэем, как-то странно булькнул.
– Откройте окно, ну и вонь…
Из окна потянуло холодом и гарью – малолетки из шестого сегодня днём подпалили какую-то старую покрышку.
– Вставай, блядь, ну!
С третьего раза ему удалось сначала встать на колени, потом на ноги. Азаев трясся, мерзко всхлипывал, смотрел в пол. Кажется, вот-вот заревёт. И тогда ему пиздец. Изуродую, нахуй! Ненавижу, когда плачут. Особенно пацаны. Он хрипел, шмыгал, трясся – но не ревел.
– Чё застыл? Забыл, что дальше? Снимай давай! Давай-давай или жалко? Так ты её и так всю изговнял.
Продолжая трястись, он начал снимать свою футболку. Пижонскую, с молнией под горлом... Кто-то выпнул из угла металлическое ведро.
– Быстрей, че как неживой?!
Я не смотрел, как он наливает воду в ведро, просто слышал, как грохочет струя о жестяные стенки. Я не смотрел, как расплывается в воде уже загустевшая кровь. Я смотрел в открытую форточку, на кусок тёмного неба, пахнущего холодом и гарью. Таримов вертел камерой, пытаясь заснять во всех подробностях, как его бывший друг отмывает собственной футболкой пол от крови и блевотины. Своей крови и блевотины. Мне хотелось поскорее переодеться, мне не нравилось, что на одежде чужой запах, казалось, кожа чесалась не хуже, чем от той дряни, которой обрабатывают рубашки в прачечной. Я потрогал карман, где лежал кулон Макса. Хорошо, что он такого не видит, – Макс.
Конечно, футболкой из синтетики много не намоешь, Азаев только размазывал да разливал воду, все вжимались в стену, чтобы не замочить ноги в этой гадости.
– Ты понял? Только рыпнись теперь… – Таримов что-то ещё втирал Азаеву, а тот стоял, весь перемазанный в крови и соплях. Опущенный. Чмо. Не человек.
– Ну что, всё? Тогда мы валим, сам с ним тут возись дальше. Я ушёл.
В своей комнате я открыл окно и, высунувшись до пояса, смотрел на небо. Обычно после таких дел я чувствовал себя, наверное, счастливым и прямо-таки умиротворённым. Обычно я потом расслабленно курил, вспоминая произошедшее и так и сяк, закрывая глаза, чтобы, как кино, пересмотреть. А сейчас я, перевалившись через подоконник, держа в руках мерзко тёплую, по сравнению с ледяным февральским воздухом, банку «джин-тоника», имеющего, по авторитетному мнению Макса, с настоящим джин-тоником столько же общего, сколько «ты, Стас, с классическим балетом», сварганенного из чуть ли не технического спирта и химических отходов и, выворачивая голову, смотрел туда, где светлая муть по краю неба обозначала Москву. Москва… Почему-то сейчас мне вообще не думалось о том, что произошло несколько минут назад в туалете. Это было то, что нужно сделать… И давно уже нужно было сделать. Если я чего не люблю сильней наркоты и трусов, так это мудаков выпендрёжных, которые сами нихуя делать не хотят, зато все им должны за так.
А уж начинать: «Да я, да мои предки, да у меня старший брат!» – это вообще самое позорное дело, вот чмошнее некуда. Помню, я, Вадя и ещё парочка наших друганов сцепились с компанией чувака постарше. Мы тогда только-только забили стрелку за трансформаторной будкой, только Вадя вышел вперёд, чтобы предъявить ему за петушка и лоха, как тут из кустов вылетела старшая сестра (сейчас-то я понимаю, что ей лет пятнадцать было, не больше, а тогда она мне показалась взрослой-превзрослой тёткой, да ещё и глаза у неё были так накрашены – аж до самых бровей синим замазаны) этого самого придурка и потащила его с воплями: «Ты что! Ты не вздумай с ним связываться! Да его отец знаешь кто? Уголовник!». Вот честно скажу, хоть и было это лет пять-шесть назад – всем, кто там был, стало хреново – и нам, и им. Ну, в самом деле, ну, что за нахуй? При чём тут Вадин отец? Вадя из-за этого всё время первым в драку лез, чтобы доказать, что он сам по себе – и без всякого отца – всем наваляет. И, действительно, не помню, чтобы Вадин отец за него когда-либо заступался, кроме того раза, когда наш местный псих и алкаш по кличке «Деда баба» (за привычку донашивать шмот покойной жены и тёщи, чтобы не покупать себе новую или стирать) отобрал у него деньги, выданные на продукты. Тогда Вадин батя «Деда бабу» отпинал порядочно, но денег обратно не получил. Но там понятно – здоровый безумный мужик в длинной юбке и старой кофте, воняющий мочой, – тут и кое-кто из взрослых перессыт.
Да, заебал меня Азаев, и давно. А уж тогда, в начале года…
И вдруг исчезло всё: и февраль с запахом горелой резины, и противный, всё-таки сладковатый, запах «джин-тоника», и воспоминания о туалете – ничего не стало. Был октябрь, четвёртое число, солнечные лучи падали слева, слегка пригревая, я сидел на карнизе, держа в руках банку с просыпающимися осами, и слушал в кабинете разговор, ещё не зная, о ком идёт речь, ещё не зная, что… Что ещё спустя неделю в моей жизни появится Макс.
Хотел бы я, чтобы он не появлялся? Нет. Знай я заранее, как потом будет хуёво, что хоть руки грызи, хоть на луну с тоски вой, хоть пей, хоть вешайся, всё равно согласился бы.
Я допил «джин-тоник», смял банку и выкинул её в темноту. Надо было возвращаться в зал, присматривать, чтобы никакой хуеты там не творилось, а это как два пальца, потому что Вовчик с Таримовым уже дошли до кондиции, остальные догонятся – и всё. Кто-нибудь чужую девку полапает – и готова драка, и хорошо, если между двумя, а то пойдут толпой, хуй потом растащишь. Но идти не хотелось. Не хотелось никого видеть. День всех влюблённых, бля. Явно не мой день.
Это же, да… Для нормальных. Для Игоря с этой его белобрысой, для Вовчика с его тёлками, там, для Таримова с Люськой… Для всех, которые под медляк сцепляются и топчутся на одном месте. Но не целуются, это нет.
