Любовь без поцелуев (СИ) - "Poluork" (читать книги без регистрации полные txt, fb2) 📗
А может, отец за ним не приедет. Может, он задержится. Мало ли, что у бизнесменов случается. Может же быть такое?
– Вон, вон, это он! Это папа!
А потом как-то всё пошло сумбурно. Вот мы бежали вниз и я рассматривал отца Макса – тогда я его не очень рассмотрел, да и не вглядывался. А он на Макса похож, только пониже и волосы не чёрные, а просто тёмные. Он на меня как-то странно смотрел, Макс ему сказал, что я друг его.
– Ты чего бледный такой и синяки под глазами?
– Ну, а как ты думал? Я, блин, болел!
– Как болел?! – тот аж вытаращился. Вот странный человек! – А что ж домой не позвонил? А Вы куда смотрели?! – это он уже на Таракана наехал, а тот отбрёхивался, мол, из медпункта ему ничего не сказали и вообще, простуда зимой обычное дело, тут все так болеют. А тот совсем распсиховался из-за того, что, типа, «Макс на ногах простуду перенёс» (ну, блин, и сказал), что, мол, совсем у Макса мозгов нет, как маленький, прям.
– Ой, да не ори, да что мне будет! Я на физ-ру не ходил, таблетки пил, чай с калиной…
– А калину-то где взял?
– Да вот уж взял!
– Что ж ты мне не позвонил, я бы хоть лекарств привёз человеческих, а то тут, небось, аспирин ещё советской расфасовки!
И чем ему аспирин наш не угодил? Буржуй хренов!
Тут и остальные подтянулись. Мои и другие тоже. Всем же интересно, как это – когда тебя богатый отец забирает. Об этом все мечтают, особенно, кто безотцовщина – что однажды прикатит папаша из-за границы и увезёт. Только хуй, такое только в сериалах показывают.
Я старался не думать о том, что происходит. Просто вот – шёл, смотрел, слушал, говорил. Просто не думал.
– Пошли, вещи помогу унести.
Я его чемодан катить не стал – так нёс. Не такой он и тяжелый. Вообще лёгкий. А ручка как приклеилась. Не отпускает ладонь, в багажник чёрного джипа чемодан ложиться не хочет. Но лёг.
– Эй, парень, а тебя как зовут? – вдруг спросил меня Максов отец, Анатолий-как-там-дальше.
– А чё? Ну, Стас Комнин меня зовут, – всё-таки это Максов отец, не хотелось ему грубить.
– Комнин, Комнин… – бормотал он и всё пялился на меня. Хотелось спросить: «Чё смотришь?», но я молчал. – А родители твои где?
– Ну… Мать с отчимом дома, а отец – хуй знает, кто, – я продолжал поддерживать культурный диалог. – А чё?
– Да нет, ничего… – он всё смотрел. – Ну и как вы тут живёте?
– Ну, нормально.
– А как с Максом поладил?
– Да Макс, вообще, ништяк, крутой пацан, вообще не понимаю, какие к нему претензии.
– Понятно, – он багажник закрыл. Щёлк – и Максовы вещи исчезли. Отрезало их от нашего интерната чёрным металлом.
– Ну, давай, Стас, удачи тебе, – Макс стоял передо мной без шапки, только капюшон накинул. А у него, и правда, синяки под глазами жуткие и щёки запали, и губы все потрескались, не помогла ему помада. – Я это, может быть… Позвоню или напишу там…
– Да не надо, не надо… – я смотрел, ничего вокруг не было, только его лицо, только его глаза – опять почти зелёные и короткие чёрные слипшиеся ресницы, замерзающие, и пар изо рта, когда он говорил. – Удачи тебе.
– Да ты это… Сам звони, если что, я Игорю телефон оставил… Стас!
Я обнял его, из всех сил, хлопнув по спине, я не мог его даже поцеловать, потому что все смотрели – и его отец, и директор, и все… У него капюшон слетел и я в последний раз почувствовал этот его запах, его тепло. Он ещё раз посмотрел – таким больным взглядом.
А потом он запрыгнул в джип и дверь за ним захлопнулась. И чёрный металл отсёк Макса от интерната.
Стекло было тонированным, я не видел за ним Макса. В нём отражался лишь урод в дешёвом пуховике и голые деревья, и железные столбы – остатки детской площадки.
А потом джип тронулся с места. Вырулил со стоянки на дорогу. Ворота открылись и он поехал, поехал, поехал, становясь всё меньше – чёрной точкой, соринкой в глазу. И натягивалось, натягивалось, натягивалось что-то, чего я раньше не замечал, что-то между мной и Максом, натягивалось и оборвалось.
Всё. Вот так всё закончилось.
– Ну, вот и уехал он, – услышал я голос Вовчика и до меня дошло, что вся моя толпа собралась вокруг меня и мы куда-то идём. – Всё-таки мутный он был парень…
– Да ладно, – подал голос Рэй, – нормальный он был.
– Ну, мне он нравился, – высказалась Банни. – В смысле, как человек.
– Ага… – надо было и мне что-то сказать, не молчать, как идиоту. – Снег, наверное, опять пойдёт?
– С чего ты взял? – спросил кто-то.
– Ну, темно же вот как.
– Эй, ты что, проснись, солнце светит!
Я посмотрел на небо. Действительно, солнце было на месте.
А потом… А потом что-то рванулось в груди, с хрустом, в клочья! Я даже сплюнул и удивился, мне казалось, что будет кровь, что разорвало, разворотило там внутри.
– Я это… Надо мне…
У Николыча я дверь выбил пинком, «мерзавчик» там в тумбочке был. Знал, знал, что понадобится… Как я дошёл до своей комнаты, ничего не видя, не дыша, потому что лёгких не было, всё в кровавую кашу внутри – не помню. Помню, что скинул куртку и ботинки, содрал крышечку и глотнул водки прямо из горла. Бляяя, пакость какая, пусть, пусть льётся через разорванное горло, прижигает, выжигает там эту кровавую дыру. Напиться, нахер, напиться и спиться, спивайся, Стас Комнин, урод, выродок, кому ты, нахуй, нужен? Зачем тебе жить? Что… Зачем?
Он уехал. Это простая мысль, но я её не мог понять. Теорему Безу понимал, а это – нет. Надо принять за аксиому. Он уехал. Уехал. Уехал.
Я глотнул ещё. Обожгло.
Он был тут. Был со мной. Шутил, смеялся, рассказывал разные интересные истории. Рисовал в тетрадках всякую хуйню. Слушал музыку, смотрел мультики на старых кассетах, смеясь над гнусавым переводом. Любил после уроков надевать яркие рубашки. Играл в баскетбол.
А теперь его нет. Уехал.
Он выкидывал в столовой варёный лук из тарелок и лепил из хлеба фигурки. Он закрывал горящую спичку ладонью, прикуривая, говорил, один военный научил. Он писал длинные сочинения, спорил с учителями, писал на уроках мне записки. Он каждый день пользовался туалетной водой и вечно раскидывал свои шмотки по всей комнате.
А теперь он уехал.
Он бесил меня своими постоянными подъёбками, обижался на всякую ерунду. Он помог мне с тупой подставой с ножиком, а я ходил и следил, чтобы с ним ничего не случилось, и почти не уследил. Я наставил ему кучу синяков, разбил ему лицо, я носил его на руках по лестнице.
Он уехал. Ещё глоток, сейчас стошнит, какая гадость – водка на голодный желудок.
Он был моим первым, по-настоящему первым. То, что было до этого, не считается. Я целовался с ним, я занимался с ним сексом. Я спал возле его кровати. Я его любил.
А теперь он уехал.
Бутылку бросил под кровать. Нафиг всё. Как же больно, как будто, и вправду, сейчас кровь горлом пойдёт, ну и пусть, и пусть я сдохну, как мать хотела, всем легче будет! И мне тоже.
Закатав рукав, я вцепился в запястье – раз, другой, прокусывая давно зарубцевавшуюся кожу, пытаясь прокусить старые шрамы до крови.
Он уехал.
Он навсегда уехал.
Конец первой части
====== 30. Старый новый год. Стас ======
– Так, тихо-тихо! Не уроните её… Блин, ну куда! Комнин, ну, а ты чего сидишь, как король на именинах! Давай помогай или чеши на урок обратно!
– Ага, сейчас, шнурки поглажу! – я продолжал сидеть на спинке кресла, с удовольствием наблюдая, как ликвидируют ёлку.
Сегодня тринадцатое. Старый Новый год, один из ебанутейших праздников в мире. Хуже только первое апреля. День дурака. Мой день рождения, бля. Стукнет мне восемнадцать – поменяю дату рождения, нахуй. На двадцать девятое февраля, к примеру.
Сегодня из актового зала убирают ёлку, и в связи с этим весь одиннадцатый класс свалил с уроков – пацаны, типа, помогать, девки так: «А чё мы тут будем одни сидеть, как дуры». Ёлка высокая – метра четыре, а то и пять, корявая, лысая. Там, где большие проплешины, на ствол были набиты ветки отдельно, они высохли самыми первыми и теперь торчат голые, остальные осыпаются только так. Поэтому я под ёлку не суюсь, выковыривай эти иголки потом отовсюду!
