Импульс (СИ) - "Inside" (читать книги онлайн бесплатно серию книг TXT) 📗
Лорейн обхватывает себя руками за плечи.
— Как же ты… — Эмили задыхается. — Да как же… Как вы могли, вы оба, я ведь считала вас хорошими?..
И это детское «хорошими» добивает ее. Перебивает позвонки, складывает гармошкой, выгибает под ненормальным углом. Все. Все закончено.
Нужно учиться зимовать. Чувствовать кожей, не дышать. Рисовать пунктиром линии на руках, приучаться пить кофе без сахара и молока. Взрослеть в метельном ветре. Чувствовать, как море внутри мерзнет, как рыбы оставляют одну, выбрасывают на промозглый берег, где вместо песка битое стекло, режущее тело.
Эмили все говорит и говорит, будто кран открыли, дамбу сорвали, выстрелили заряженным свинцом в небо, и летит теперь пуля по прямой, пронзает вселенную, сыпет на ссутулившуюся Кларк слова:
— Я уже и не знаю, где правда, а где ложь. Я вообще уже ничего не знаю. Я бы тебя простила, Лори, я бы все сейчас отдала, чтобы тебя простить, только бы ты мне рассказала. Чего тебе стоило, черт возьми, сказать, что все было другим? Чего стоило сыграть очередную сцену фильма — ведь у тебя это так прекрасно получается — и уйти? Зачем? Знаешь, почему мне позвонил твой брат? Он хотел услышать мою историю. — Эмили истерически смеется. — Только вот у меня нет истории, ее за меня придумали и написали. Отличная месть за то, что я видела твою свадьбу! И за то, что я увидела тебя, девочку с длинными волосами, улыбающуюся, в красивом платье, с любящей семьей и надеждами. Скажи мне, разве та девочка не мертва? Разве ты не убила ее в себе, не похоронила глубоко под сердцем? Каково это, скажи мне, когда ты хоронишь саму себя? Правда, это чертовски больно? — Эмили отчаянно заламывает руки, словно не знает, куда себя деть от этих чувств, накрывающих ее с головой. — Так с чего ты взяла, что я сильнее ее?! С чего?!..
Кларк все еще не смотрит на нее, прячет лицо в белых волосах, онемевшими пальцами вцепляется в плечи, до кровавых следов, бордовых пятнышек. Не плачет, держится. Одна слезинка доктора Кларк — цена Эмили Джонсон, невидимки медсестры из приемного отделения.
А Эмили не может, у нее другая душа, другая зима внутри, она сдергивает с себя шарф, накидывает ей на плечи, ненавидит себя, презирает, хочет выдрать себе сердце — тот кровавый мешок с шипами, что болит и ноет, дает о себе знать так не вовремя. Укрывает Кларк, укутывает. Будто кусок шерсти может спасти от холода.
Наверное, может.
— Одно не могу понять. — Эмили отступает на шаг, закрывается руками, словно боясь, что Лорейн сейчас на нее набросится, превратит в такую же глыбу льда, как она сама. — Зачем ты со мной спала? Зачем рассказала мне про Эндрю? Зачем целовала в кабинете, зачем, зачем, зачем? Что ты хотела сделать со мной дальше? Что вы оба хотели сделать? Что это за игры такие дурацкие, где из трех людей двое уже выиграли?..
Ей так больно. Так отчетливо, отчаянно больно, что она не понимает и половины того, что сама говорит. Только слышит себя, словно голова спрятана в подушку, накрыта одеялом — глухо, колко, со стороны. И сухожилия расплетаются, узлы развязываются, распускаются нервные клетки. Это все больше не нужно. Ей уже больше ничего не нужно.
Она пока еще жива — потому что понимает, что нельзя говорить плохо о Чарли Кларке. Потому что ее гребаная доброта, чертово понимание и сочувствие выше всего на свете. Потому что Чарли Кларк — он для Лори один такой, самый лучший, самый светлый, что бы он там ни придумал, как бы он ни поступил. У нее никого больше нет, кроме него.
Эмили вдруг становится ее жалко. Кларк ведь натерпелась, отмучила свое — синяки до сих пор не зажили, пальцы до сих пор иногда вздрагивают, скручиваясь болью. Лицо в волосах скрыла, стоит, трясется в беззвучном, сухом рыдании. Дал же Бог братца — морального урода и манипулятора, послал же на ее голову Эмили Джонсон, рассекретил ее местонахождение, раскрыл карты, сорвал светоотражающую фольгу.
— Хочешь правду? Ты не сделала меня сильнее, Лорейн Кларк. Потому что я никогда не хотела такой быть. Чарли заранее проиграл.
Она может сказать еще тысячи слов — об использовании, играх, о поцелуях и стонах, об оргазмах и кошмарах по ночам, но не скажет больше ничего. Ее слова кончились, как и время, отмеренное им обеим.
В таких сказках не бывает хэппи-энда.
Пора заканчивать?..
— Я ухожу, — говорит она, и слова песком крошатся с губ. — Я больше не хочу так, Лори. Я не заслуживаю этого. Никто этого не заслуживает.
Но что-то мешает сделать этот шаг. Оставить неподвижную Кларк позади, пройти мимо, не оглянуться. Что-то человеческое, что не позволяет шипам окончательно пробить сердце. Что-то, чему нет объяснения, — или, наоборот, оно такое страшное, что нельзя произносить.
Не может она так.
Не создана для льда и ехидства, для цинизма и злости. Она же Эмили Джонсон. Неудачница с большим и горячим в груди.
Стоит и пялится на Кларк, которая уже совсем скоро покроется льдом в прямом смысле этого слова.
Проходит минута. Две. Пять.
А потом Лорейн поднимает голову, и волосы липнут к мокрому лицу, окрашиваются в темно-серый цвет от потекшей туши.
Эмили и забыла, что Лорейн Кларк ценит тишину.
У нее трясутся губы, руки вмерзли в тело, только кончики пальцев царапают плечи, глаза мокрые, огромные, распахнутые. Тушь комочками сбилась в уголки глаз, осыпалась, раскрасила лицо в монохром.
Такую Кларк Эмили еще не видела. Даже тогда, в пустом кабинете, лелея порез, Лорейн была другой. Какой-то… взрослой. Сильной. Чужой.
А сейчас перед ней не взрослая женщина, нет. Девчонка. С длинными светлыми локонами, острыми локтями и зареванным лицом. Раскрывает синюшные губы, отрывает пальцы — кажется, что с кожей, — от своих плеч, не знает, куда их деть.
— Прости меня.
И опускается, врезается коленями в камни, царапает их своими костями, упирается ладонями в наледь. Шарф болтается за спиной, развевается на ветру, не скрывает треснувшей оболочки, под которой только голые кости и кровь.
Эмили ведет в сторону от одной мысли о том, что происходит.
Так вот как это бывает. Вот как ломаются такие, как Кларк. Ей не нужно рыдать в подушку, прижимать к груди любимого плюшевого медведя. Ей нужно убить себя, заморозить. Ведь металл можно не плавить. Можно рубить.
Комок подкатывает к горлу, щиплет нос, вызывает новый поток слез.
Люди, играющие в богов, должны иметь сердце куда более каменное, чем у Кларк.
Наверное, поэтому Эмили опускается рядом с ней, сдергивает с себя пальто, прижимает ее к себе. Хрупкую двадцатитрехлетнюю девочку, чьи золотистые локоны сейчас могли бы зажечь звезды.
Молчат. Эмили чувствует пустоту — тяжелую, черную, свернувшуюся клубком, обернувшуюся пылью. Лори дышит рвано, сбивается, но вставать не хочет. Завтра тоже не встанет, сляжет с температурой, простудится, заболеет, разнесет всех от бессилия. Такая уж она.
Такая уж она у нее.
— Эмили.
Вцепляется в нее руками — едва двигающиеся пальцы царапают черный свитер медсестры — поворачивает ее лицо, смотрит в глаза. Горький шоколад и мерзлое серебро.
— Да?
Сейчас Кларк что-то скажет, и они пойдут обратно. Добредут до отеля, Эмили проводит ее до номера, уложит спать, уйдет, оставив за собой соль избыточных слез. Оставшиеся пять с половиной дней они будут делать вид, что все хорошо, соблюдать субординацию. В Лондоне Эмили сдаст экзамен и переведется куда-нибудь. Куда угодно. Попросит Райли или Хармона помочь, скажет, что хочет идти дальше. Они помогут, она уверена.
Вычеркнет Кларк из своей жизни. Превратит ее в очередной исписанный лист. В черного журавлика на подоконнике.
Пора заканчивать.
У нее есть несколько последних секунд для слов Кларк, а потом наступит финал.
— Дай мне шанс.
Взрыв.
*
До номера добираются вместе. Эмили заталкивает Кларк к себе в комнату, почти швыряет ее на кровать, обматывает одеялами, сует в руки чашку чая с торчащей этикеткой от пакетика. Садится рядом, вздыхает.
