Импульс (СИ) - "Inside" (читать книги онлайн бесплатно серию книг TXT) 📗
Эмили моментально выхватывает ее из рук нейрохирурга и сажает той на плечо. Следующая отправляется на голову, остальные — кто куда; и к тому времени, как бумага подходит к концу, Кларк оказывается с раскинутыми в сторону руками, на которых сидят стаи журавликов — цветных и не очень, с плохо прокрашенными яркими крыльями, в ромбах, спиралях или треугольниках; и футболка Кларк окрашивается акварелью.
Впрочем, никого из них это не волнует — Лорейн хохочет вместе с Эмили, мужественно держится минут десять с поднятыми руками, а потом сдается, и журавлики осыпаются вокруг них.
Эмили не знает, когда ей было так легко, — наверное, все-таки никогда, потому что у них обеих влажно блестят глаза и руки то и дело тянутся друг к другу.
Все вокруг оранжево-красное, заляпанное красками; и Кларк словно специально окунает пальцы в палитру, оставляя отпечатки на Эмили.
Где-то на задворках сознания медсестры проскальзывает мысль, что синяки у нейрохирурга похожего размера, но тут Кларк требует еще кофе, и все забывается.
А потом Лорейн сама утаскивает ее на кровать — давай я посмотрю твою ногу — и ложится прямо на светло-серое постельное белье, оставляя рассветные всполохи-метки.
Эмили задыхается, цепляется пальцами за простынь: Кларк нагло рассматривает ее бедро, удовлетворенно кивает и произносит:
— Расскажешь?
И ее прорывает, словно дамба, сдерживавшая потоки соленой воды, дает крошечную трещинку, а потом и вовсе взрывается осколками. Эмили выдает на одном дыхании: я дурадурадура, проститепроститепростите, слабаяслабаяслабая; но не плачет, держится, потому что знает: Кларк не любит слезы.
События выстраиваются в памяти: хороший день — Мосс — Лорейн — ночь — утро; вырываются с корнем застрявшие в душе слова, ломаются гнилые ветки, опадают отравленные бутоны.
И когда боль выходит, оставляя пустой бесцветный шар вместо себя, Эмили наконец становится легче.
Кларк слушает, качая головой, не задавая вопросов, только переплетает пальцы — сама, незаметно, рука в руку, ладонь к ладони; тепло, горячо, жарко.
Разбиваются стоваттные лампочки.
Будто кто-то сделал все кости резиновыми, растянул донельзя, а потом залил гипсом, оставив так насовсем.
Распахнутость.
Эмили думает, что с Кларк нельзя по-другому. Можно хоть тысячи раз уходить от ответа, сбегать в комнаты, прятаться в темноте, можно целовать ее (когда-нибудь станет можно), можно разговаривать, но нельзя рушить на нее искренность, нельзя брать и перекладывать свои чувства на нее.
Потому что Кларк не знает, что с этим делать.
Для нее — ходячего олицетворения ледяной бестеневой лампы — теплый свет Эмили почти опасен.
Потому что в операционном свете не бывает скачков напряжения и перепадов энергии.
Не бывает теней, пляшущих по стенам, складывающихся в причудливые фигуры.
И уж тем более холод не может существовать в одной комнате с теплом.
Эмили не знает, что чувствует Кларк: ее лицо не выражает эмоций, она не дрожит, не пугается, не обвиняет в больной голове и воспаленном разуме. Кларк просто слушает, пропитываясь этими словами, пропуская через легкие пахнущий медом воздух, и сжимает ее руку слишком сильно.
Почему-то Эмили думает, что косточки сейчас треснут и сломаются.
Ну и пусть.
Они сидят в тишине, когда Эмили заканчивает: звенящий, насыщенный красками воздух, цветные пятна, запах сигарет; смотрят друг другу в глаза.
Трескучий мороз и яркое солнце.
— Мосс просто ублюдок, — говорит Кларк. — Он как был уродом, так и остался.
Вопрос соскальзывает с губ сам собой:
— Вы с ним?..
Кларк усмехается так горько, что Эмили трижды жалеет о том, что вообще что-то сказала.
— Мы когда-то были вместе. Это важно?
— Насколько?
— Боже. — Лорейн смеется. — Если ты хочешь спросить, спала ли я с ним, то так и спрашивай.
— Я не…
— Он мой бывший муж. Да, думаю, в браке люди спят друг с другом.
Это словно небо падает на голову.
Или молния бьет в одно место дважды.
Или кто-то большой и сильный больно ударяет под дых, выбивая остатки дыхания.
А с другой стороны — что она хотела услышать?..
Идеально дополняющая друг друга пара, думает Эмили, моральный урод и ледяная королева. Как будто бывает иначе. Как будто жизнь может сложиться по-другому, если у тебя за спиной трудное детство.
— Почему он? — вырывается у нее.
Значит, когда-то Кларк точно так же готовила ему завтрак.
И целовала его.
И…
Она что, ревнует?..
Да.
Ревность похожа на спелую вишню — висит на ветке красным налившимся шаром, только руку протянуть, чтобы сорвать.
Утонуть в ядовито-сладком соке.
Кларк долго не отвечает, а потом, отведя взгляд, наконец говорит:
— Не знаю.
Ну конечно, понимает Эмили. Необходимость. Удобство. Работа.
Что может быть выгоднее брака с коллегой?..
Кларк словно улавливает ее настроение, вздыхает, пытается сменить тему:
— Слушай, я…
— Неважно, — обрывает ее Эмили. — Это не мое дело. Правда.
Все куда проще, на самом деле.
Она просто боится боли.
— Я не хочу, чтобы ты так делала.
— Как?
— Так. — Лорейн переводит взгляд на порез, скрытый тканью пижамных штанов. — Это все было неправильно.
— Вот только не надо лекций. — Эмили закатывает глаза. — Но я больше не…
Многозначительный взгляд Кларк заставляет ее почувствовать себя дурой в одно мгновение.
Господи, какая же она идиотка.
Как можно такое ляпнуть?!
— Простите, я…
Кларк улыбается, качая головой:
— Я тоже не умею разговаривать с людьми.
— Сделаю нам еще кофе. — Эмили вскакивает с кровати, выпуская руку нейрохирурга из своей.
— Джонсон, — окликает ее Лорейн.
— А? — Эмили почти бежит к двери. — Я сейчас…
— Почему ты не пришла на «Богему»?
Сердце ухает вниз.
— Что?..
*
Лорейн уходит после обеда, когда стрелка часов подползает к двум, а телефон сходит с ума от звонков. Натягивает джинсы, еще одну футболку сверху, чуть задерживается в дверях, шнуруя ботинки, а потом поворачивается спиной, готовясь открыть дверь.
— Подождите!
Нейрохирург застывает в дверях, не обернувшись.
— Почему вы не ушли? — тихонечко спрашивает Эмили.
— Захотела остаться, — просто отвечает Кларк.
И погасшее солнце в кармане искрит, загораясь вновь.
*
Лорейн Кларк не любит боль. В любой форме. В любом обличии. Не переносит на дух все эти ссадины и царапины, портящие идеальную кожу, оставляющие шрамы и зарубки; словно кольца на дереве, оплетающие ее, выдающие истинный возраст.
Со временем они превращаются в карту, по которой можно рассказать ее прошлое.
Но шутка в том, что Лорейн привыкла к ней, как привыкают к постоянной головной боли или ноющей старой травме, напоминающей о себе в дождливую погоду.
Боль бывает разной: от скальпеля, от бумаги, от недокуренной сигареты или прикосновений; ее можно разобрать по атомам, разложить на фантомы и мимолетные ощущения. Каждый раз — по-разному: жгучая вспышка в раненой ладони, тупые гулкие удары в голове, тонкие острые синячки на коже.
В такие моменты от нее ничего не остается — все плавится, выходит, и только белый шум на внутренней радиоволне изредка дает понять, что она еще жива. Воспринимать ее с благодатью. Будто бы боль может быть мощнее, сильнее, ярче, чем прежде.
Потому нужно уметь радоваться тому, что имеешь.
Чарли Кларк обожает боль. В любой форме. В любом обличии. Когда случайно режется о бумагу, когда болит голова, когда вывернуты хрупкие косточки на руках. Он учится с ней жить, воспринимать ее как что-то само собой разумеещеюся, как часть чего-то главного и правильного, словно за боль отвечает отдельный отсек головного мозга, в котором он разбирается едва ли не лучше, чем его сестра.
Поэтому он всегда ее игнорирует — закрывает глаза, расслабляется или, наоборот, скукоживается, никогда не просит помощи. Звонит кому-то и в запотевший телефон произносит, что он больше не чудовище из-под кровати.
