Кружево - Конран Ширли (чтение книг TXT) 📗

Они вошли в безукоризненно чистую лабораторию. Там, напротив ряда простых деревянных стульев, стояли плевательницы, на деревянном столе в центре комнаты было несколько бутылок без этикеток. На стенах висели таблички с предупреждением: «Не курить!» «Пока что все поразительно тоскливо», — подумала Максина. В этот момент ей представили человека с отвисшим животом, похоронным выражением лица, багрово-красного, как «рог» на лбу у индюка.

Chefde cave [37] торжественно предложил им по бокалу шампанского. Максина поблагодарила его с тем изяществом и достоинством, что соответствовали ее новому положению, и Чарльз повел ее назад вниз по лестнице, потом по выложенному плитками белого и черного мрамора коридору в направлении полутемного холла.

Внезапно он схватил Максину за руку и потянул ее в темную нишу под лестницей. Там он быстро расстегнул ее песочную жакетку, запустил обе руки под кружевной бюстгальтер, а готовый было вырваться у нее вскрик ужаса заглушил поцелуем. Она почувствовала прикосновение его языка к своему. Потом Чарльз слегка отвел голову назад и заговорил как ни в чем не бывало:

— Первый разлив по бутылкам происходит обычно в конце апреля или позже. В этот момент мы обычно добавляем в смесь немного тростникового сахара, чтобы началось второе брожение. — Он стал целовать соски ее грудей. Максина испытывала состояние полной физической беспомощности; но, едва она слегка застонала от блаженства, Чарльз внезапно, убрал руки и привел ее в порядок, застегнув на все пуговицы, быстрее, чем это сделала бы любая горничная.

Испытывая слабость от охватившего ее желания, Максина прошептала: «Не делай так, никогда не делай… этого». Однако слова ее прозвучали неубедительно.

Чарльз взял ее за руку и провел еще несколько ступенек вниз, громко говоря при этом:

— Именно при втором брожении шампанское приобретает свою искристость. На самом деле искристость — это частички газа. Ферментация создает взрывоопасное давление газа. Поэтому хорошая пробка просто необходима.

Продолжая безостановочно говорить, он с последних ступенек снова потянул ее в темноту под лестницей. Там он прижал ее к себе, а правой рукой стал шарить под ее плиссированной юбкой, стягивая с нее трусики.

— Долой! — прошептал он.

— Чарльз! Ты с ума сошел, нас увидят! — протестовала Максина.

— Долой! — приказал Чарльз, свирепо дергая за кружево. Максина нервно выскользнула из них и попыталась подобрать маленькую желтенькую тряпочку, но Чарльз не дал ей нагнуться. — Я тебе не позволю превращаться в чопорную графинюшку вроде моих сестриц, которых постоянно волнует, что о них кто-то подумает, — заявил он.

Раздался звук приближающихся шагов, и Чарльз замер. Максина закрыла глаза и стояла в ожидании неизбежного позора. Шаги приблизились еще немного, потом стихли, и Максина услышала звук открываемой двери, а потом стук, когда дверь захлопнулась. Чарльз отпустил ее. Она быстро наклонилась, подобрала трусики и запихнула их в полотняную сумку, что висела у нее через плечо. Ничего не говоря, Чарльз снова взял ее за руку и торопливо повел к располагавшемуся в задней части холла лифту, сказав только самым обычным голосом: «Надеюсь, ты не замерзнешь. Помнишь, я тебе вчера говорил, что в погребах холодно. Или, может быть, принести из машины пальто?»

Откуда-то сзади, из-за них, появился молодой человек в белом халате и распахнул перед ними железную решетку маленького, рассчитанного только на двоих, лифта.

— Да ну, Чарльз, не стоит беспокоиться, — дрожащим голосом произнесла Максина не столько для него, сколько для молодого человека, закрывавшего за ними решетку.

Чарльз нажал на зеленую кнопку, лифт дернулся и пошел вниз, и, как уже и ожидала Максина, рука Чарльза мгновенно оказалась у нее под юбкой, и он стал ритмично поглаживать ее большим пальцем. Лифт продолжал опускаться, свободная рука Чарльза очутилась у нее на обнаженных ягодицах, юбка сзади была поднята и зацепилась за стенку лифта. «Боже, — думала Максина, — сколько же часов теперь придется снова разглаживать все эти складки?»

— Пока в 1668 году не появился «Дом Периньон», бутылки закупоривались полотняными затычками, вымоченными в оливковом масле. Конечно, это была негерметичная закупорка, — продолжал объяснять Чарльз. Но Максина думала теперь только о его пальцах. Сейчас она готова была бы перенести любое унижение, лишь бы только он не останавливался. Чарльз продолжал говорить так, будто разговаривал со своей матерью: — Гениальнейшая мысль «Дом Периньон» заключалась в том, чтобы вначале намочить кусочек пробки — тогда она становится пластичной, — а потом загнать ее в горлышко бутылки. — Максина дернулась вверх и задрожала, а он продолжал: — Пробка закупоривает бутылку и не дает выходить газу. — Лифт с мягким стуком остановился, Чарльз отодвинул железную решетку. — Давление внутри бутылки шампанского примерно такое же, как в шине автобуса… так что пробка, ее качество очень важны.

Максина, одергивая юбку, с трудом вышла из лифта. Дрожа и с трудом переводя дыхание, она пошла вдоль камер-погребов, где на специальных стеллажах, устроенных вдоль позеленевших меловых стен, лежали тысячи бутылок шампанского горлышками вниз. Чарльз показал рукой в сторону аккуратных блестящих рядов, где покоились маленькие зеленые солдатики его империи:

— Бутылки со смешанным вином мы оставляем на год или два в погребах, а потом помещаем на эти стеллажи: здесь образующийся в вине осадок постепенно впитывается в пробку.

— В пробку, — повторила за ним как эхо Максина голосом, в котором звучало изумление. С потолка сорвалась капля и упала ей на щеку, и тут Чарльз опять потянул ее за руку в одну из темных, заполненных бутылями ниш и снова расстегнул ее жакетку. На этот раз Максина не протестовала.

— Да, — серьезно сказал он, — в пробку. — Чарльз вытолкнул Максину назад в главный проход, и они пошли дальше по длинному широкому коридору к тому месту, где работали молчаливые люди в темно-синих свитерах и комбинезонах. Стоя спинами к Максине, они мягко и быстро переворачивали бутылки.

Максина видела, как бутылки медленно задвигаются в сверкающую утробу какой-то машины. К некоторому ее разочарованию, Чарльз теперь держался безукоризненно. Он, однако, подвел ее ближе к машине и встал с нею вместе так, что рабочие могли видеть только головы его и Максины, но не все, что было ниже головы. Тут Чарльз схватил руку Максины и прижал ее к себе так, что Максина могла чувствовать нараставшее в нем возбуждение. Она вцепилась в него, а Чарльз продолжал объяснения:

— Когда пробку вынимают, то вместе с ней удаляются и впитавшиеся в нее или приставшие к ней осадки. Умная идея, правда? — Тело его дрожало в ответ на прикосновения ее пальцев, однако он продолжал бубнить скучным монотонным голосом экскурсовода: — После этого вино нюхают, чтобы убедиться, что оно в хорошем состоянии, и наконец — это ты увидишь в следующем погребе — в него добавляют самую малость сладкого ликера, сделанного из старого вина и тростникового сахара…

Он издал легкий умиротворенный вздох. Они перешли на следующий участок. Там Чарльз взял мензурку с ликером и дал ее Максине понюхать.

— Для сорта брют — он обычно считается лучшим среди всех сортов шампанского — надо добавить очень немного, — сказал он. — Чем слаще хочешь сделать шампанское, тем больше надо добавить ликера. Соответственно будет получаться очень сухое, сухое, полусладкое и сладкое. Это последнее до противности сладкое, за моим столом его никогда не подают.

— За нашим столом, — поправила его Максина. Когда они двинулись дальше, она добавила: — Мне кажется, теперь я уже и сама могла бы составить нужную дозу.

— Ты еще не видела самый последний участок. Он впереди. Там в бутылки вставляют новые пробки и ставят проволочную петлю, которая их удерживает. После этого бутылки еще несколько лет лежат в дальнем конце погреба, потом мы наклеиваем на них этикетки и отправляем в торговлю.