Нарисуй мне дождь (СИ) - Гавура Виктор (книги онлайн полные .txt) 📗
Что же касается наших поступков, то никто ничего не знает об их глубинных мотивах, поэтому мало кому дано понять их кажущуюся странность. У большинства людей сами по себе они бессознательны, лишь целенаправленные продуманные действия осознанны. В сексуальных же отношениях, каждый сходит с ума по-своему: один, торчит от женщин, другой, от мужчин. И не всегда бывает совпадение по полу. Кто-то там, на небе, неправильно стасовал колоду, так что же из-за этого, стреляться? Или, ‒ как там говорил Кимнатный?..
— Скажи, ты могла бы без них обойтись или ты без них жить не можешь? — глядя под ноги, спросил я. Смущаясь, я не мог поднять на нее глаз.
— Скорее да, чем нет…
Она смешалась, думая о своем, она не была готова к моему вопросу. Да и вопрос, размышляя о своем, я поставил так, что ни один нормальный человек на него однозначно не ответит. Так не собранно, на ходу, серьезный разговор не ведут, выговаривал я себе.
— Я не то сказала… — с отчаянием в голосе прошептала она, — Я не то хотела сказать. Не то!
Она остановилась, порывисто развернула меня к себе так, чтобы видеть мое лицо, крепко взяла за плечи, глянула прямо в глаза. Столько обнаженной боли было в ее взгляде!
— Я знаю, что́ должна тебе сказать, но у меня нет таких слов. Чувств много, а слов нет. Не слова важны, а то, что внутри слов, их внутренняя сила. У тебя душа поэта, ты понимаешь вес изреченного слова, но словами не выразить то, что чувствует человек. Нужны другие, насущные слова, без них мы, как двери, запертые на замок, но их еще не придумали и не придумают никогда. Чувство не изъяснить словами, оно за гранью слов. Что слова?.. Разве словами передашь, что у тебя на душе? То, как у меня с тобой, ни с кем не повторится. Не получится, я знаю. Кроме тебя, мне никто не нужен. Вот крест святой, я правду говорю! ‒ она перекрестилась широким крестным знамением.
От неожиданности я даже отпрянул от нее. Никто никогда в жизни не говорил со мной с таким убеждением. В отличие от моих запутанных отношений с Богом, она была по-настоящему верующей, своей собственной, неколебимой верой. Я и сам не раз отмечал жалкое убожество слов, по сравнению с богатством палитры чувств. Словами можно выразить лишь простые мысли, где уж там говорить о чувствах. Подумал я как-то вскользь, не вникая в суть сказанного ею и того, что пришло на ум. В голове у меня кружился хоровод мыслей, да пляска их была не из веселых.
‒ Ты не знаешь, как мне бывает тяжело… Ведь мне много не надо, но как мне не хватает простого человеческого тепла. Я одна на белом свете и никому не нужна, если завтра меня не станет, никто этого не заметит. Если б ты знал, как мне бывает одиноко, как хочется, чтобы кто-то был рядом, как я хочу тебя обнять, стать с тобой одним целым и… И, умереть. А тебя все нет и нет. Я не буду тебе ничего обещать, но поверь, то, что у меня было с ними, когда-то раньше, давным-давно до тебя, в прежней моей жизни, никогда не повторится!
Я не знал, что сказать.
— Подскажи мне, что сделать, чтобы ты мне поверил? Ну, чего ты оцепенел? Стоишь, как витязь на распутье! Я стучу в дверь твоего сердца, услышишь ты меня или нет? Отзовись же, наконец! Ты мне веришь?
— Да, — твердо ответил я.
Глава 15
Окончилась зимняя сессия.
Первые свои экзамены в институте я сдал успешно, и после окончания сессии поехал на каникулы домой. Но прежде необходимо было выполнить ряд формальностей. Я вернул в библиотеку учебники и мне выдали специальный талон с печатью, вручив его лаборантке кафедры, где сдавал последний экзамен, я получил у нее свою зачетку. Этот сложный механизм возврата книг был разработан хитроумными библиотекарями, по-другому вернуть их было невозможно. Перед экзаменами студенты набирали их мешками, и не могли с ними расстаться до следующей сессии, зачастую, ни одну из них, не открыв.
Я взял зачетную книжку с собой, отцу и матери будет приятно увидеть мои оценки, а мне рассказать им, с каким трудом я их получил. Родители гордились тем, что я учусь в медицинском институте, вместе со мной переживали мои неудачи и радовались успехам.
Поезд уходил вечером, до отправления оставалось еще шесть часов. Я отвык от свободного времени и не знал, что мне с ним делать. Часы порою становятся незаметным хозяином нашей жизни. Теперь я стал подчиненным часов. Комната в общежитии была в полном моем распоряжении, все разъехались, но оставаться здесь и ждать, когда прейдет время ехать, было свыше моих сил. И я в странном состоянии ума решил отправиться на вокзал, в надежде, что хоть там удастся развеяться. Ехать на вокзал надо было с проспекта Ленина, но до него предстояло еще добраться.
Стоял зимний полдень. Солнце, клонясь к закату, смутно просвечивало сквозь серую поволоку облаков. Стаи ворон с громкими криками перемещались в низком небе в известном им одним направлении. Тучи стылого пара выползали из дымящих труб. Скользкая, как раскисшее мыло, снежная жижа противно чавкала под ногами. Ботинки быстро промокли и отяжелели. От таких дней хорошего не жди, еще чего доброго заболею меланхолией. Все вокруг заливала талая вода. Она была снегом, а теперь стала грязной водой, но она несла в себе память о белом снеге, ей было плохо. Уезжать не хотелось.
Я брел по улице Сталеваров в сторону проспекта, разглядывая все, что встречалось на пути. Улица была пустынна, и город казался покинутым. Еще не кончился рабочий день. Эту, сложенную из закопченного силикатного кирпича пятиэтажку я знаю. Это чудо архитектуры общежитие какого-то строительного управления. Часто хожу мимо, когда еду на занятия, которые проводятся на разных институтских базах. Здесь живут строители, до ужаса сердобольные люди. Они так любят птиц, голубей и прочих уличных воробьев, что прямо из своих окон бросают им на землю кости из борща. На черном, открывшемся из-под снега газоне валяются выбеленные кости, обглоданные ребра и позвонки вперемешку с окурками и пачками из-под сигарет. А сейчас, зимой, когда наступили холода, кто-то из них, совсем уж жалостливый, не пожалел и выбросил из окна для бедных птиц свои старые штаны и рваные кеды. Штаны давно уже висят на дереве, но неблагодарные птицы упрямо отказываются в них греться.
Я знал, что Ли придет на вокзал меня проводить, хоть я и просил ее этого не делать. Долгие проводы — рваная радость. В них нет ничего хорошего, только растравляют душу. Всего несколько месяцев назад я так рвался домой, считал и отмечал в календаре дни до начала каникул, а сейчас не хотел уезжать, здесь оставалась Ли. Если бы она сказала, я бы остался, но Ли словом не обмолвилась об этом. Напротив, радовалась за меня, что я меняю обстановку, еду отдыхать. Она принесла мне в подарок сборник стихов Бодлера. Этот простой знак внимания смутил меня и растрогал. «Цветы зла», прочел я на потертой обложке. Открыв наугад, я зачитал вслух несколько строф.
— Все о вас, моя прекрасная Леди.
— Это моя книжка, дала почитать подруге, и никак не могла забрать… — пряча глаза, дрогнувшим голосом сказала она.
Странное отчуждение возникло между нами. Ли была рядом, но многие километры пути, еще не став реальностью, начали отодвигать нас друг от друга. Времени оставалось все меньше. Мы говорили какие-то вынужденные, ничего не значащие фразы о разных, совершенно не интересных для нас обоих вещах, как слепые котята барахтались в тине условностей, наше время ушло и они одолели. Главное, так и осталось несказанным.
Затянутое облаками небо на востоке потемнело до черного. Разговор увял. Мы стояли молча, тянулись минуты, а поезд все не от ходил. На мокром асфальте платформы белела монета, я ее поднял, пятнадцать копеек и положил в карман. На ботинках проступили солевые пятна. Я глядел ей в лицо и не различал ее черт, она будто таяла предо мной, уходила развеянным ветром туманом. Неожиданно рядом с нами громко раздался лязг сцепок. Я наскоро поцеловал ее, она замерла, уронив руки и не отрываясь, широко раскрытыми глазами глядела на меня. Когда поезд начал набирать скорость, Ли неожиданно сорвалась с места, бросилась за ним, догнала, и побежала рядом с площадкой уносившего меня вагона, изменившимся голосом крикнула:
