Нарисуй мне дождь (СИ) - Гавура Виктор (книги онлайн полные .txt) 📗
На тележке подкатил и остановился рядом с ним прокаженный, с отгнившими пальцами рук, без ног, с обезображенным проказой львиным лицом. Он курил сигару и тоже любовался штормом. Стивенсон не мог отвести глаз от его лица. Все в буграх и узлах, покрытое гноящимися язвами, не лицо, а замес из обнаженного, сочащихся сукровицей багрового мяса. Прокаженный подумал, что Стивенсон хочет курить и протянул ему в двух уцелевших обрубках пальцев, похожих на бесформенные комки, свою недокуренную сигару. Стивенсон взял ее, поблагодарил и докурил. Он не мог обидеть человека.
Я бы поступил так же. Лжет этот злыдень, я никогда бы не унизил человека. И все же, удалось этому выходцу из потустороннего мира, заронить уголек сомнения мне в душу и уже тогда, давным-давно я стал задумываться, правильно ли я живу и, есть ли у меня выбор жить иначе? Вот змий, сгорел бы он синим пламенем! Все, забыто навсегда. Навсегда?..
Глава 10
Сегодня наступила зима.
В окна лекционного зала тихо постукивают белые мухи. Не люблю зиму. Зима ‒ потерянное время года, по отвратительности, она занимает второе ранговое место после дождя. Я покорно ждал конца последней лекции, волны усталости тихо баюкали меня. Все устали и студенты, и лектор. Он читал что-то с листа, шевеля губами и кончик его утиного носа шевелился в такт прочитанному. Его дикция напоминала речь человека с горячей картошкой во рту, а ясность изложения ‒ малеванье пальцем. Я окунался в его словесный поток, впадал в транс и отключался, сминая время. Завтра четверг, потом пятница, а в субботу я встречу Ли. В субботу мы весь вечер, а в воскресенье весь день будем вместе. Но до этого еще два дня, два долгих дня. Что ж, буду ждать, чтобы сегодня плавно перешло в завтра, завтра в послезавтра, а там и суббота.
Вот и долгожданный звонок. Не торопясь загружаю в портфель свои конспекты, снимаю и складываю белый халат, на лекциях можно присутствовать только в этой униформе, она мне уже порядком надоела. Жду пока рассосется пробка из особо жаждущих поскорее покинуть надоевшую аудиторию. Спешить некуда, сейчас предстоит около часа отстоять в очереди в переполненной студенческой столовой, где среди шума и толчеи каждый будет норовить пролезть вперед тебя, потом идти в читальный зал и стоять в очереди там, чтобы получить нужные книги, а потом стоять в очереди, чтобы их сдать, после стоять в очереди в гастрономе, чтобы купить что-нибудь поесть на ужин. В гастрономе, если отстоять в очереди минут тридцать, а то и больше (как повезет), можно купить вареную колбасу. Выбор невелик, всего два сорта: «Отдельная» и «Любительская», зато они бывают всегда. Сталеваров надо кормить, не накормишь, никто не пойдет париться в войлочных спецовках у мартеновских печей. Не то что у нас в Херсоне, где кроме желтых кусков окаменевшего сала и двух сортов рыбных консервов: бычков в томате и кильки в том же томате, в магазинах ничего нет. Вообще-то, есть еще уксус и соль, этих в избытке. Ну, и конечно же, есть все те же очереди, без них никак. Да, а потом в подвале общежития стоять в очереди, чтобы попасть в душевую. Очереди, очереди… Откуда это нищета, это убожество, где материальная бедность соревнуется с духовной? Ведь все вокруг ломится от изобилия. Ну, а потом спать, это уже без очереди, если удастся заснуть, потом проснуться, а потом… Все, пробка рассосалась, теперь можно выходить, и я бреду к выходу.
И здесь, на выходе из аудитории, меня остановила Ли! Это было так неожиданно и радость моя была еще сильней от этой неожиданности, будто праздник, о котором забыл, встретил меня у дверей. Я не сдержался и расцеловал ее у всех на виду, и мы отправились гулять по белым морозным улицам.
Стояла тихая безветренная погода. Холод сковал землю и она почивала словно неживая. Природа замерла, все живое впало в анабиоз, до следующей весны и новой жизни. Это зрелище завораживало и умиротворяло, будто сама природа убеждала нас в том, что все пройдет. Перед нами лежал белоснежный, звонкий от мороза Проспект. Хрустящий под ногами снег мелкой крупой припорошил все вокруг. За нами отпечатывались следы наших ног, а впереди никаких следов не было. Мы шли вдвоем своею собственной, никем не хоженой дорогой и перед нами открывался мир, новый, неизведанный, неоскверненный мир, чистый в своей первозданной белизне.
Нам не было холодно и белое безмолвие не навевало грусть. Ли, не переставая смеялась, с упоением рассказывая мне о последних новостях из «Парижа», сопровождая их своими комментариями. Лысый, как колено эстет Сэм (так в «Париже» называли ее приятеля Семена), недавно купил импортный парик с длинными, уложенными в красивую прическу волосами и везде в нем красовался. На днях, возвращаясь с именин, он был задержан нарядом милиции, поскольку не мог самостоятельно передвигаться. В медицинском вытрезвителе пьяная обслуга остригла его наголо, только утром они разглядели, что постригли парик и на нем вряд ли когда вырастут волосы.
— Теперь из-за этого парика у него возникли проблемы. Когда Сэм щеголял ряженный в своем парике, он познакомился с девушкой и уже успел с ней переспать. Такой проворный… А когда явился к ней без парика, она отказалась его признавать, — хохочет Ли.
— Это не так смешно, как тебе кажется, — возразил я. — Зачем уродовать человека, если даже он пьян?
Мне вспомнилось, как на моих глазах в шестидесятом наряд милиции ручной машинкой наголо остриг старшеклассницу из моей школы только за то, что она ярким весенним днем вышла на центральную улицу Суворова в брюках. После обязательного ритуала нравоучения они приступили к исполнению своего воспитательного приговора. Бледная, как полотно, она молча вырывалась из их хватающих рук. Как же мне, десятилетнему, хотелось за нее вступиться! Но не посмел… Ее молящие о помощи глаза преследуют меня всю жизнь.
— Возможно, ты в чем-то и прав, — с колебанием в голосе, согласилась Ли. — Парик, вообще-то, жалко, хорошего качества, ни какая-то блестящая пластиковая подделка… Он давал мне его примерить, хороший был парик, из Бангладеш, не отличишь от настоящих волос. Но, зачем он девушке голову кружил этими «своими» волосами? К тому же, ему в нем было плохо, — со свойственной ей запальчивостью, стала убеждать меня Ли. ‒ Мы все уже к нему привыкли, к такому, каким он есть, а в парике он выглядел заурядно, ни то, ни се, а черт знает что. Типичный хипарь из подворотни, никакой индивидуальности. А без парика, Сэм вылитый, ну прямо выкапанный Крис из «Великолепной семерки», та-а-акой суперовый мэн!
Против подобных неопровержимых аргументов возражать было бесполезно, я просто приобнял ее одной рукою и на ходу поцеловал в щеку. Впереди перед нами у областной филармонии белел усыпанный снегом памятник Глинке. Ли развернула меня к нему спиной, и загадочно посмотрела в глаза.
— Так, задача на наблюдательность. Проверим твою коммунистическую бдительность. Ты помнишь, как сидит Глинка?
— Да уж точно помню, сидит, а не стоит, — уверенно ответил я.
— О, это ценная мысль… В таком случае, скажите-ка мне, молодой человек, какую ногу кумир наших запорожцев Глинка закинул на колено, правую или левую?
‒ Ну, и чего ты молчишь? — не дав мне времени как следует подумать, принялась запытывать она. — Изображаешь борьбу ума против разума? Или собираешься выторговывать себе оценку по десятибалльной шкале? Так ты будешь отвечать, или тебе пальчики в дверях прищемить?..
Пока я вспоминал, как же уселся на своем пьедестале Глинка, к нам подошел и поздоровался с Ли, высокий статный парень лет двадцати.
‒ Как себе живете, Лидия Николаевна? ‒ подчеркнуто вежливо поинтересовался он.
На нем молодецки сбитый набок черный берет, а на плечи накинуто что-то непонятное то ли пончо, то ли пелерина.
— Познакомься, Андрей, это Леня Социопат, — представила мне его Ли. — Да ты не беспокойся, он не опасный, пассивный социопат, — рассмеялась она.
— Лидия Николаевна, как всегда, шутит, — мягко улыбнулся он. — Честь имею представиться, последний солдат Панчо Вильи, городской партизан Леонид Гаевой, — он лихо щелкнул каблуками и откозырял двумя пальцами, а затем галантно раскланялся.
