Гадюка на бархате (СИ) - Смирнова Дина "Сфинксия" (читаемые книги читать TXT) 📗
Сандро без особых усилий отвёл ту в сторону. Магический снаряд ушёл в сторону, оставляя обугленный след на земле. А его создатель, хрипя, рухнул с лошади — воздушная петля передавила ему горло, чтобы миг спустя с хрустом сломать шею.
Словно в растянувшем время полусне, Ислейв отметил, как Сандро свёл нелепо согнутые ладони, перекрещивая их. И почти с отчаяньем узнал чары, которые предварял подобный жест.
Лезвия Ветра — едва ли не сильнейшее боевое заклинание воздушной стихии.
Пары мгновений хватило для того, чтобы тронуть поводья послушного вороного, оказываясь впереди остального отряда. Завести правую руку за спину и раскрыть сжатую в кулак ладонь, отгораживая Гиен тонким щитом из языков зелёного пламени. А ещё — успеть заслонить лицо левым предплечьем.
Потом в мире не осталось ничего, кроме боли от вонзившихся в тело десятков прозрачных лезвий, куда более острых, чем отточенная сталь… Впрочем, боль тоже очень скоро исчезла, сменившись вязкой, давящей тьмой.
========== Глава 33. Последствия ==========
Сейчас Альбрехт не знал, прошли дни или часы с внезапного нападения в лощине — чувство времени его ощутимо подводило. То сражение началось для него с отчаянных — и становившихся всё более беспомощными — попыток организовать отряд и если не отбиться, то хотя бы спастись бегством. А закончилось — прошившей ногу стрелой и падением в холодную грязь. Из которой Альбрехта, впрочем, подняли руки вражеских воинов.
И очень скоро запихнули в небольшую, крытую парусиной повозку, крепко связав руки за спиной. Но сначала — всё-таки вытащили стрелу из ноги и перевязали рану. Кем бы ни оказались пленители Альбрехта, тот явно был нужен им живым.
Сопротивляться он пытался лишь поначалу. Боль, раздирающая огненными когтями ногу, делала такие попытки не слишком-то успешными. Какое-то время спустя, когда Альбрехт попросил воды, его заботливо напоили из фляги, рук, правда, при этом пленнику не развязав. А потом Альбрехт понял, что в воду явно что-то подмешали — иначе бы он не провалился так быстро в забытьё.
Пришёл в себя он уже не в повозке. Вокруг царила почти полная темнота. Тусклый свет пробивался лишь в узкое маленькое оконце… Которое, как, приглядевшись, различил Альбрехт, было прорезано в окованной металлом двери.
От каменной стены, рядом с которой он оказался лежащим на ворохе влажноватой соломы, ощутимо веяло холодом. Это только подтверждало первое впечатление, что очнулся он в каком-то подвале или подземелье. Да и желтоватые отсветы из окошка явно отбрасывал не солнечный свет, а пламя факела или светильника.
Руки оставались связаны за спиной и порядком затекли, а ногу дёргало лишь слегка притупившейся болью. И начинал бить озноб — не то от подвальной сырости, не то от раны.
А в голове, не слишком хорошо соображавшей после сонного зелья, роились мучительные мысли… Его, несомненно, предали. Только вот кто? Эррейны или всё же не они?.. Что теперь будет с Севером и всей империей? С Гретхен и их будущим ребёнком? Что станут делать Бернхард и Стефан?.. Каждый новый вопрос не приносил облегчения, а заставлял лишь глубже погружаться в отчаянье.
Внезапно вспомнился последний перед отъездом разговор с Ислейвом. Тот явно был обижен замечаниями насчёт Гиен — вполне справедливыми, надо сказать. Те ведь, и вправду, стремительно превращались в неуправляемую банду, а Альбрехт не мог потерпеть такого в своей армии!.. Но потом Ислейв, вроде бы, признал свою неправоту. И даже вручил полезный амулет… Альбрехт слегка пошевелил связанными руками, чувствуя, что браслет до сих пор остался на его левом запястье.
Вот только был ли Ислейв искренен?.. До сих пор Альбрехт считал того верным другом. Ведь, в конце концов, они столько пережили вместе, да и помощь Ислейва после переворота оказалась как нельзя кстати. Но в последнее время Альбрехт стал подмечать в маге неожиданное высокомерие. Тот, похоже, считал, что в качестве командира Гиен его должны признать едва ли не равным дворянам. Что если подобные амбиции завели Ислейва ещё дальше? Подтолкнули к предательству? И амулет тот тоже подарил вовсе не с добрыми намерениями?..
Послышавшийся в отдалении шум шагов заставил Альбрехта отвлечься от размышлений о маге и сесть, привалившись к стене спиной. Встречать тех, кто должен был появиться в его тюрьме, валяясь на подстилке, как скотина в хлеву, точно не хотелось.
Вошедших оказалось двое. Если первый — крепкий молодой мужчина с коротко подстриженными тёмно-русыми волосами был Альбрехту незнаком, то увидев второго, пленник не удержался от возгласа:
— Эдмонд Леманн, будь ты проклят! Предатель!..
— Напротив, верный слуга имперской короны, — хмыкнул тот в ответ, поднимая масляную лампу в руке так, чтобы лучше видеть лицо сидящего на полу собеседника. — В отличие от вас — бунтовщика и демонопоклонника, ваше высочество. Уж даже и не знаю, что вам скорее светит в столице — верёвка или костёр…
— Сволочь!.. Ты за это ещё заплатишь!
— Смешно, ваше высочество… Но зато теперь я убедился, что вы помирать точно не собираетесь, раз способны так возмущаться. Императрица будет довольна — она говорила мне, что предпочтёт видеть вас в Эрбурге живым.
— Императрица?..
— Её величество Луиза, разумеется.
— Демоны Бездны!.. Леманн?.. Кто меня предал? Эррейны?..
— Может, ещё и узнаете, ваше высочество. Но уж точно не от меня.
***
Иногда наличие в спальне большого — почти во весь рост его хозяйки — прекрасного качества эллианского зеркала в золочёной раме переставало казаться Ормаль Кальмийке плюсом. Потому что идеально ровное, без трещинок и помутнений, стекло слишком уж беспощадно честно отражало облик своей владелицы. И нынешним утром это обстоятельство Ормаль совсем не радовало.
Запавшие глаза, окружённые густыми тенями, серовато-бледная кожа и кровавым пятном выделяющиеся на этом фоне пересохшие губы. Сегодня Ормаль больше напоминала оголодавшего упыря, чем прелестную куколку. Но это было ещё не самым худшим последствием недавно выпавших на долю чародейки приключений. Колдовать Ормаль теперь точно не сможет недели две-три… А возможно, и дольше — последствия перерасхода магической энергии сложно было предвидеть.
И всё же, выходя из комнаты, принадлежавшей ей в замке Утонувший Лес уже полтора десятка лет, Ормаль чувствовала себя победительницей. Пусть ей пришлось действовать на пределе возможностей, но Франческу она не подвела.
Саму госпожу Утонувшего Леса Ормаль ожидаемо обнаружила в её просторном кабинете, что-то сосредоточенно и быстро пишущей на большом листе бумаги. Рядом с Франческой на краешке стола примостился магический вестник, которого она когда-то приказала Ормаль создать в виде коричневато-бурого длинноносого вальдшнепа.
— Доброго утра, дорогая, — поприветствовала подругу Франческа, поднимая взгляд от письма. — Рада видеть, что ты в… относительном порядке. Как ты себя чувствуешь?..
— Так, как будто по мне только что проехала телега, — усмехнулась Ормаль, осторожно усаживаясь на стул с высокой спинкой. — Хотя — нет. Скорее — обоз, гружёный булыжниками. Но к демонам моё самочувствие!.. Главное — мы выбрались.
— Благодаря тебе, Ормаль. И не думай, что я забуду про то, в каком долгу весь род Эррейнов теперь перед тобой.
— Это ни к чему. Я просто рада, что всё закончилось именно так.
— Всё только начинается. Но, ничего, мы справимся, не сомневайся!..
— Очень на это надеюсь, — кивнула Ормаль, невольно припоминая все безумные события последних дней.
…Почему Франческа надумала выехать из замка Ольховая Лощина навстречу отряду принца-консорта, Ормаль не знала. Не в привычках госпожи Утонувшего Леса было объяснять все свои действия, чаще та просто отдавала указания. И ждала, что их выполнят беспрекословно.
Вот и в тот хмурый осенний день Ормаль попросту держалась на своём гнедом мерине чуть позади Франчески, настороженная и внимательная, несмотря на стоявшую вокруг мирную тишину.
По обе стороны от самой Франчески ехали её сыновья. Старший, Герхард выглядел почти как типичный имперец — высокий, голубоглазый и светлокожий, пусть при этом и темноволосый, как его матушка. А вот Оттавио, который был на два года младше брата, больше напоминал эллианца, чем мидландца. Да и с его лица не сошёл ещё южный загар — сказывались последние четыре года, проведённые Оттавио в бахмийских землях.
