Черный принц - Демина Карина (книги онлайн бесплатно .TXT) 📗

Он смеется, и Ульне просыпается от этого смеха, а может, от громкого хруста розовых стеблей, от влажного прикосновения пальцев к щеке.

— Ульне, Ульне… — Этот дребезжащий голос принадлежит не Тоду. — Ульне, ты так кричала! Я услышала…

Марта.

Всего-навсего толстая старая Марта в нелепой широченной рубашке. Она отделана кружевом, и шлейф из ткани волочится по полу, выметая пыль, вычерчивая едва заметный след.

— Ты…

— Я, Ульне, конечно, я. — Марта садится на край кровати, на то место, которое выбирал себе Тод, но под весом ее старая перина сминается.

Кружево. И свеча в оловянном листочке-подсвечнике. Гнутая ручка, закопченное зеркальце, в котором отражается рыжий огонек, слишком яркий для Ульне.

— Убери.

— Конечно, Ульне.

— Уходи…

— Ульне, тебе нужен доктор. — Марта не собирается уходить, она возится, что-то переставляя на столе, хотя точно знает, что Ульне ненавидит перемены. А вернувшись к постели, принимается мять подушки, подсовывать их под ослабевшее тело Ульне.

— Уходи. — Голос надорванный, и Марта поджимает губы.

— Я позову…

— Мне не нужен доктор.

— Не доктора. — Она поправляет кружевной высокий чепец.

Освальд появляется быстро.

— Мама, вам плохо? — Он отбрасывает одеяло, и Ульне испытывает непонятный, несвойственный ей прежде стыд. Она видит себя словно бы со стороны.

Тесная сорочка прилипла к телу, обрисовывая резкие черты его, костистые ноги, острые грани таза, вдавленный живот и сухую старческую грудь. Видит и руки свои, вытянувшиеся вдоль тела, скрюченные и темные, и вправду похожие на вороньи лапы. Видит мосластую шею с раздутым зобом и складкой темной кожи под ним. Чужое, неподвижное лицо. Растрепанные волосы… никогда-то Ульне не признавала ночных чепцов, и ныне сама себе была отвратительна, косматая грязная старуха.

— Пошлите за доктором. — Освальд сдавил руку, пытаясь добраться до нити пульса.

Ослаб. И вот-вот оборвется, но не сегодня, прав Тод — еще не время. Он не отпустит Ульне просто так, не помучив. И зря ее мальчик беспокоится… склонился, слушает больное сердце.

— Почему вы молчали? — Упрек заслужен, и Ульне вновь стыдно.

— Марта… уйди.

Она хмурится, но отходит к двери, оставив, правда, на столике свечу. Надо сказать, чтобы убрали, после снов Ульне неприятно смотреть на свечи.

— Как тебя звали? — Она вглядывается в лицо того, кто стал ее сыном.

— Войтех.

— Красивое имя…

— Доктор скоро придет.

— Пустое. Помоги мне сесть.

— Я не думаю…

— Помоги.

Славный мальчик, сильный и справится. Ей хотелось бы думать так, потому что иначе все зря. Но странное дело, мысль о том, что Войтех… нет, Освальд, ее дорогой Освальд, вернет Шеффолкам былую славу, более не приносила успокоения. Он же, усадив Ульне, спешно подвигал к ней подушки.

— Дышать тяжело, — пожаловалась она, прижав к ноющей груди руку.

— Доктор…

— Ничего не сделает, мальчик. Время пришло… почти пришло. — Сердце запинается на каждом слове. — Будь добр, принеси мне книгу.

— Какую?

— Особую, Освальд… книгу Шеффолков.

…она хранится в шкафу, в резном ящике, украшенном разноцветной эмалью. Правда, та поблекла, потрескалась, а ведь когда-то Ульне любила эти картинки.

Рыцарь, повергающий дракона. Змей, что расправляет крылья. Белая роза… странно, что она, потерявшая способность видеть — плывет все перед глазами, — помнит их. Ульне откинула крышку, которая поддалась с трудом. И верно, без помощи своего мальчика она бы не справилась.

…ее и только ее, пусть и привел его Тедди.

…бросил.

Изуродовал.

И да, Ульне боялась, что кузена своего, вечно сонного, слишком иного, чтобы было ему уютно в стенах Шеффолк-холла, что мальчишку, который поселился под маской ее сына.

Дикий совсем.

С волчьим голодным взглядом, с манерами, которые нуждались в хорошей шлифовке, жадный до всего и не способный увидеть солнце.

— Мама? — Он держит шкатулку и книгу помогает извлечь. Какая же она тяжелая, разбухла от имен и дат, растрескалась от тайн, которые позволено знать лишь Шеффолкам.

И Освальд — не самая грязная из них.

…в тот день он стоял у окна, вцепившись бледными руками в гардины, не то желая содрать их, не то просто пытаясь не упасть. Он закрыл глаза и сквозь прозрачные бумажные веки смотрел на солнце. А по щекам катились красные слезы.

И Ульне, ставшая невольной свидетельницей этой слабости чужака, сказала:

— Прекрати себя мучить. Закрой окно.

Он не услышал.

И когда подошла, потянулась к гардинам, попытался оттолкнуть, но оказалось, что солнце истощило его силы. Мальчишка рухнул на пол, сдавил голову руками и завыл.

Наверное, ей следовало бы уйти, но Ульне осталась.

И села рядом.

Обняла его, удивляясь тому, до чего он худ. Под тканью дрянного пиджака — тогда он совершенно не умел одеваться — прощупывались острые плечи и длинная лента хребта.

— Не надо, мальчик. — Она гладила всклоченные его волосы, жесткие, пахнущие подземельем, и не позволяла вывернуться. Тогда у Ульне хватало сил. — Не плачь о том, чего нельзя изменить.

— Смириться? — выплюнул это слово.

Красноглазый, белолицый, с разодранными щеками, с полукруглым шрамом-меткой, мальчишка был страшен.

— Или смириться, или ждать, — ответила ему Ульне, вытирая кровь со щек. — Быть может, однажды жизнь подскажет, как поступить… терпение — это добродетель.

Она протянула ему испачканный кровью платок.

— Но для начала тебе стоит кое-чему научиться…

…он учился.

Менялся.

Изменился настолько, что Тедди это начало злить… ее беспокойный кузен захотел забрать и этого мальчика, хорошо, что не успел.

Освальд умен.

Упрям.

И честолюбив… он достоин носить имя Шеффолков.

— Подай нож, будь любезен. — Ульне не способна удержать книгу, и та падает, придавливает ноги немалым весом своим. А руки теряют способность нож удержать.

Пусть Освальд.

— Здесь. — Ульне проводит вдоль переплета. — Режь.

И клинок с хрустом ломает иссохшую кожу переплета. Рана ширится, и Освальд раздирает ее, уже понимая, что именно находится в тайнике.

Черный камень квадратной огранки, совершенный каждой гранью своей. Он вспыхивает яростно, оскорбленный многолетним пленом. И чернота отступает.

— Корону сделаешь сам. — Ульне протягивает руку, и камень ложится в нее. Тяжелый.

Слишком тяжелый для женщины.

А корона, надо полагать, и вовсе была бы неподъемна, но Освальду пойдет… семь зубцов… и не нужны другие алмазы, хватит и этого.

Черный принц, проклятый… в ушах звенит, и слышится голос отца… он сажал Ульне на колени, и она помнит, что от пиджака его вечно пахло псиной и табаком. Рыжие сеттеры вертелись у ног, укладывались перед камином.

…давным-давно, когда мир принадлежал людям, — хрипловатый простуженный голос был родным, и Ульне устраивалась в колыбели надежных рук.

— Ты опять рассказываешь ей эти сказки? — Мама отвлекалась от шитья.

— Это не сказки, дорогая, это правда… — Отец подмигивал Ульне.

Не сказки.

Правда.

Для двоих, ведь мама — не из рода Шеффолков, и значит, не имеет права на тайну, скрытую под толстым переплетом родовой книги.

Надолго?

Быть может, да… быть может, нет… алмазы иначе считают время, но Ульне ли не знать, что однажды наступит время, когда Черный принц обретет свободу.

Наступило. Он пылал черным пламенем, завораживал, манил, обещал, что мир изменится вновь… и наверное, когда-нибудь правнук Освальда расскажет другую сказку.

…давным-давно, — губы Ульне шевелились, но она не произносила ни звука, — когда мир принадлежал не только людям…

Марта смотрела на свечу, которая оплывала, медленно, но неудержимо кренясь. От свечи по потускневшему глянцу стола расползались отблески, тревожили вещи. Зеркальце в серебряной оправе, приоткрытую шкатулку, из которой выбралась змея жемчужной нити. Некогда белые, ныне жемчужины заросли грязью, как и все в этой комнате.