Иная. Песня Хаоса (СИ) - "Сумеречный Эльф" (читать полную версию книги TXT) 📗
— Что такое? Пить хочешь? — устало спросила Котя. Она измучилась от вечных кошмаров Жели. Самой ей по-прежнему почти ничего не снилось. Уж точно не все эти ужасы. Хотя преследовало, как в бреду, безотчетное ощущение «красной волны».
— Котя… А ты что любишь делать? — совершенно спокойно отстраненным голосом спросила Желя. На губах ее даже играла улыбка, лишь застывший взгляд лунатика выдавал неправильность безмятежного вопроса.
— Вышивать и охотиться, — устало отозвалась Котя, нахмурилась, но с трудом тоже улыбнулась и продолжила: — А ты?
— Петь и танцевать.
— Так это тебе с кудесниками представления давать. Только срамное это дело для приличной девушки.
Они говорили как будто весело. В эту ночь никто не лез на стены, не кидали огненные шары — наверное, в этом нашелся повод для нежданной радости. Или они обе справляли поминки по непрожитым жизням.
Голос Жели надломился, задрожал:
— Приличной…эх, приличной, Котя… Кто же из нас приличный? Мы здесь и не стражники, и не воины, и не жены верные. Но хорошо, что ты здесь.
— Я рядом, все в порядке.
Котя повернулась на бок и обняла Желю, осторожно, чтобы не задевать живот. А он все рос и рос, новая жизнь теснилась в нем и не понимала, почему ей достается так мало пищи. Не вовремя, все не вовремя случается, чаще всего — именно такое. Радовало, что бабка Юрена вспомнила, что когда-то числилась повитухой. Котю все равно не допустили бы как незамужнюю девушку.
— Да, ты рядом. И это хорошо, — кивала Желя, зарываясь в волосы. — А то ведь Омуты твои сожгли.
Она говорила отстраненно, уже не плакала в последнее время. Слезы иссякли из ее широко раскрытых в немом вопросе глаз. Теперь она словно бы пыталась понять, как все это случилось с ней, что ее ждет. И неопределенность осады смешивалась с неуверенностью в своих силах дать начало новой жизни.
Коте мать всегда говорила, что фигура у нее подходящая, бедра достаточно широкие, тело крепкое. Да для кого подходящее оказалось-то? Для Игора? Воспоминания о нем приходили постылыми тенями, иногда Котя плевала через левое плечо в темноту или читала краткое обращение духам, и они тут же исчезали. О таких лучше и не вспоминать. А вот мысли о собственной деревне не покидали, сдавливая горло ощущением обреченности. «Омуты-то сожгли, а про мою деревню я и вовсе вестей не получила», — с горечью подумала Котя. Круг потерь все сужался, как оцепление града. В детинце остались последние дорогие ей люди. Но хотя бы рядом, пока что рядом.
— Выходит, хорошо, что ты раньше ушла, — улыбнулась Желя, но отчего-то заунывно выдохнула, уставившись в потолок: — И огонь идет за тобой…
— Не хочу огонь, — вздрогнула Котя. Она уже горела в тереме зимой и до дрожи боялась жалящих поцелуев рыжих лепестков.
— Не хочешь? У тебя даже полюбовник подмастерье кузнеца. Или бросил он тебя так же, как князь меня? — отозвалась Желя, точно со скрытой злостью и обидой.
— Не бросил! И князь тебя не бросил!
Последнее время с губ Жели срывались странные вещи, словно бы ей открывалось что-то неведомое, невысказанное.
— И огонь идет за тобой, — шептала Котя на следующий день, когда вновь вспыхнули пожары возле деревянной стены. Во многих местах от нее оставались угольки поверх земляной основы. Прорехи заваливали камнями и мусором, остававшимся от сожженных домов. Котя мучительно разглядывала, как раскрываются новые и новые пламенные цветы, бьющиеся в безумном танце. Где-то там снова шел бой, и снова приносили раненых. Котя научилась перевязывать руки и ноги, накладывать корпию на рассеченные клинками края плоти. Но часто доставляли и умирающих, подхватывая с передовой всех живых. Котя не считала, скольких проводила на тот свет.
«Ой, лето-то богатое случилось… Листопадное! Лето-то красное», — только застывало в ее голове искаженное причитание. Теперь воспоминания детства о первом столкновении со смертью не казались такими уж страшным. В цельном гробу-колоде тогда лежала почившая с миром старушка. Совсем другие чувства овладевали, когда на двор вносили молодых гридей с проломленными головами, отсеченными ногами или пробитыми животами.
Стоял жуткий смрад: от запаха копоти, крови и облитых потом тел устойчиво кружилась голова. Котя вместе с остальными женщинами помогала, как ее наставлял престарелый знахарь. И в кружении от раненого к раненому ей казалось, что она побывала вместе с ними в гуще сражения. Тогда она радовалась «жадной» кузнице, ведь ее Вен Аур был надежно спрятан ее пасти. Оттуда выносили починенные кольчуги, наконечники стрел, перекованные или распрямленные мечи. Зачастую они забирались у павших. И лечьба оружия проходила менее страшно, чем лечьба людей.
Удел женщин и немощных — видеть другую сторону войны. Не боевую удаль, не столкновение на поли брани, а его последствия. Неизвестно, что еще хуже. Зрелище множества окровавленных изувеченных тел после очередной атаки наемников Аларгата сводило с ума.
«Только бы Вен Аур не попал в этот ужас! Только бы…» — исступленно заклинала Котя, утирая редкие слезы. Но они иссякли, когда прямо на ее руках умер раненый в грудь парень, по виду ровесник возлюбленного. Она наклонилась и поднесла к посиневшим губам плошку целебного отвара, да они судорожно раскрылись в последнем вдохе. Котена вблизи увидела, как исходит из тела жизнь, отлетает и уносится под сень десяти духов. Лучше уж верить, что они где-то есть, что где-то заботятся обо всех умерших.
«Только бы Вен Аур оставался в кузнице!» — твердила Котя, но ее слабые мольбы не сбылись.
Это случилось в конце лета, когда город хоть немного преодолел мор и голод — в уцелевших садах и огородах кое-как поспели плоды. Болезнь откатилась за стены, настигая все больше лагерь противника. Основные силы наемников Аларгата постепенно рассеивались после многочисленных штурмов и попыток проникнуть в город тайными путями.
Один отряд поймали у детинца еще утром, их допросили, а потом посадили на кол и для устрашения выставили на внешнюю стену. Но за пределами города все еще пенилось буйное море дружины и обычных ратников Молниесвета. Сам же князь не собирался уступать. Видно, давно искал предлог захватить земли брата. Но разве есть какой-то интерес до этого у обычных людей? Котя даже не осталась на казнь. Толпа поднялась с факелами в ночной мгле, чтобы показать неприятелю тела неудачливых лазутчиков. На земляной стене велись какие-то переговоры, а если по-простому — обмен угрозами. Значит, атаки не обещалось какое-то время. Значит, даже у кузнецов нашлась бы свободная минута. Котя устремилась к заветному строению, откуда доносился нестерпимый жар, но тут ее дернула в сторону до боли знакомая мозолистая рука.
— Котя!
— Вен!
Больше слов не требовалось, остались только суетливые мучительно сладкие поцелуи. Исхудавшие лица, обветренные губы, полубезумные от измотанности взгляды — не для сказок картина, не для красивых песен. Они оказались вдвоем возле прогалка между каменной стеной и деревянной избой, скрытые от посторонних взглядов. Над ними только вилась густая паутина. Сквозь нее трепетал темно-синий отблеск неба.
— Наконец-то! — сладко вздыхала Котя. — Тебя отпустили отдохнуть?
— Да куда там отдохнуть! — потупился Вен Аур, не выпуская из крепких объятий. Руки его совсем огрубели, от светлой бороды устойчиво пахло паленым, да и на рубахе оставались следы от шальных искорок. Но кузнецы укрощали огонь, учили этого хищника служить человеку. Недаром кузнеца в каждой деревне считали почти колдуном. Да не хватало настоящей магии, чтобы дать новые силы изможденному телу и чтобы отвести угрозу от града.
Вен Аур вновь привлек к себе Котю, зарылся в ее макушку, трепетно вдохнул запах волос, обнимая за талию, гладя спину.
— Как же я устал, Котя, как я устал! — воскликнул он. — Я и раньше уставал, но не так. Это хуже, чем сидеть в клетке у кудесников. Да нет, почти так же. Скажи, ты знала, что случится такое?
Его руки дарили покой, ощущение защиты. Зато его надрывные слова обескураживали, заставляя вновь напоминать себе, что Котена обязана быть сильной.
