Люди сумрака (СИ) - Герцен Кармаль (читать книги полные txt) 📗
— Просто показалось, — покорно пролепетала я.
А на следующий день папа ворвался в мою комнату. Обычно спокойный и невозмутимый, сейчас он был просто вне себя. На его лице я читала и ужас, и ярость, и… что-то очень похожее на холодную ненависть. Такое странное выражение в глазах, взгляд которых почему-то ассоциировался у меня с черной змеей.
Ничего не объясняя, папа приказал мне одеться.
— Куда мы? — спросила я, поспешно натягивая любимый ярко-синий комбинезон.
— В больницу.
Ответ короткий и страшный, подействовал на меня как обжегший кожу хлыст. Случилось что-то нехорошее.
Интуиция, как и память, никогда меня не подводила.
Мы приехали в больницу на старенькой папиной машине, все время дребезжащей как недовольная ворчливая старушка. Папа ринулся в палату первым, а я отстала еще в коридоре — пальтишко зацепилось за край скамьи. Больничный аромат, который не спутаешь ни с каким других, настойчиво проникал мне в ноздри. Столько больных людей, когда в мире существуют те, кто могут им помочь. Они называли себя целителями, а люди их — одержимыми Сатаной. Я отказывалась это понимать…
Когда я наконец добежала до двери, ведущей в мамину палату, она резко распахнулась. Папа перегородил мне проход, сказал, старательно пряча взгляд:
— Солнышко, побудь снаружи.
— Но я хочу увидеть маму! — воскликнула я.
— Зато она не хочет видеть тебя, — тихо сказал папа.
Небо будто обрушилось мне на голову. Я отступила на шаг, словно слова обладали физической силой и оттолкнули меня назад. Папа скрылся за дверью, а мне оставалось лишь прижаться носом и ладонями к холодному стеклу. За ним я увидела маму — еще более уставшую и осунувшуюся, чем прежде. Тушь потекла, образовав под глазами черные круги, издали напоминающие страшную маску. Щека была заклеена куском бинта — на том самом месте, где вчера я увидела след от чьих-то зубов.
Я знала — мама видела меня за стеклом, но ни разу не встретилась со мной взглядом. Потом вышел папа, и мы направились домой.
— Ее укусила собака, — проговорил он по дороге к машине, хотя я молчала и не осмеливалась даже посмотреть на него. — Наложили шесть швов. Щека заживет, но шрам останется.
Я не хотела слушать, но не могла же я взять и заткнуть уши?
— Она думает, что это случилось из-за меня — из-за того, что я сказала вчера? — Я задала вопрос ровным, ничего не выражающим голосом, но сердце при этом колотилось как ненормальное.
Папа молчал. Плохой знак.
Мама пролежала в больнице три недели. Что-то все время шло не так — швы воспалялись, рана никак не хотела заживать. И все это время меня не пускали к ней — точнее, это она не хотела меня к себе пускать. Мне приходилось довольствоваться лишь рассказами отца.
Но даже после выписки мама домой не вернулась. Не дала мне шанса объяснить, что я не виновата в происходящем. Не знаю, как в мою кровь попала кровь Сатаны, насылающая на меня все эти жуткие видения, но как я могла быть к этому причастна?
Мама уехала жить к бабушке — еще одному человеку, который меня сторонился. Строгая, серьезная, она никогда меня не любила — и я отплачивала ей той же монетой. Редкие визиты бабушки Мины к нам всегда заканчивались моей истерикой — а все потому, что однажды мама рассказала ей о моей одержимости. И каждый раз я с ужасом ждала страшной пытки: вечных лекций, укоризненного взгляда и режущих до боли слов. «Ты — выродок, — говорила бабушка. — Пожалуешься родителям — получишь розгами по мягкому месту». И я молчала, а если папа или мама все же заставали меня в слезах, говорила, что ударилась.
Папа был сам не свой. Мрачный, понурый — как пес, лишившийся любимого хозяина. Даже обросшие темные волосы, сейчас больше напоминавшие патлы, и двухнедельная щетина усиливали его сходство с каким-нибудь сказочным оборотнем. Хорошо, хоть на луну не выл.
Я чувствовала, как мир рушится вокруг меня: медленно, по кирпичику. Папа постоянно названивал маме, а она даже трубку не брала. Все чаще он стал запираться — но не в гараже, как прежде, а в подвале. И днем, и изредка ночами до меня доносился странный шум. Я успокаивала себя: это не монстр, это — папа. Но воображение вдруг нарисовало жуткую картину, позднее сформировавшуюся в пугающий вопрос: а вдруг они — единое целое?
Знаю, глупо. Вот только некому было убедить меня в обратном. Я все реже общалась с школьными подругами, чувствуя себя на их фоне слишком… другой. Дарлин я потеряла, а больше у меня и никого не осталось.
Мама все-таки вернулась домой. Помню, как я безумно радовалась ее приходу, старательно не замечая суровое выражение лица, словно высеченного из камня; устремленного вперед — но только не на меня, — жесткого взгляда. Так же старательно я отводила взгляд от ее изуродованной шрамами щеки.
— Милая, я… Пожалуйста, остановись хоть на мгновение! — умолял папа, чуть ли не пританцовывая возле мамы. Но она решительно шла вперед, не обращая на его слова никакого внимания.
— Милая, обещаю, мы что-нибудь придумаем! Мы ведь можем отдать ее Выжигателям. Они выжгут клеймо, и все станет как прежде!
— Да? — Он все-таки вынудил маму остановиться. Брови яростно взметнулись вверх как две птицы с русым оперением. — Чтобы все узнали про наш позор, чтобы все соседи вокруг говорили, что наша дочь — одержимая Сатаной? Что тогда станет с нами? Что, если начнут подозревать и нас двоих? Ты хочешь однажды увидеть Выжигателей на своем пороге?
Они говорили так, словно я не стояла в трех шагах от них. Или так, будто меня и не существовало вовсе.
— Нет, дорогой! — Мама выплюнула эти слова, прозвучавшие отнюдь не ласково и нежно. — Я не собираюсь жить в одном доме с…
Мама запнулась, указывая вытянутой рукой на меня. Я читала по ее глазам, по губам, знала, что она хочет сказать. С этим отродьем.
— …с ней! Это — не моя дочь, это что-то иное. Может, Сатана подменил ее в колыбели, я не знаю. Но моя дочь никогда не стала бы… такой!
И она собрала вещи — торопливо, спихивая все в чемоданы, даже не пытаясь разложить аккуратно. Папа как пес на привязи по пятам ходил за ней из комнаты в комнату, замирая у порога — растерянный, опустошенный. Делал робкие попытки заговорить, тут же пресекаемые властным голосом мамы. А я, машинально потирая кругляшек от ожога на груди, думала: может, оно и к лучшему? Ненавидела себя за такие мысли, но никак не могла избавиться от них.
И мама ушла. В этот же день я потеряла и отца. Точнее, почти потеряла: он все еще был жив, жил со мной в одном доме, но отдалился настолько, что это «почти» стало несущественным.
Папа не вылезал из подвала — что-то вносил, вывозил, чинил, строил. Все мои попытки узнать подробнее успехом не увенчались. Иногда, осмелившись, я открывала люк, но уже несколько секунд спустя поспешно его захлопывала, напуганная злобным рыком папы. И этот рык каждый раз напоминал мне о том, кто живет в подвале. Наверно, им было неплохо вдвоем внизу, тогда как мне, наверху, было ужасно тоскливо.
Тот вечер, когда мы в первый раз за очень долгое время ужинали с папой вместе, врезался мне в память — как слова, высеченные на гранитной плите — страшные и неотвратимые. За эти месяцы с момента ухода мамы папа сильно исхудал — брюки висели, и ему приходилось туго подпоясывать их ремнем, что выглядело странно и неопрятно. Щеки совсем заросли — брился он почти так же редко, как разговаривал со мной.
Однако в тот день все было иначе. Ужин закончился, папа сгреб тарелки со стола, положил в раковину. И присел перед моим стулом.
— Солнышко, нам нужно серьезно поговорить.
Сердце затрепетало испуганной птичкой. Я округлила глаза и замерла в тревожном ожидании.
— Одни не очень хорошие люди хотят забрать тебя у меня.
— Забрать? — эхом отозвалась я. Вышло жалко — голос дрожал и не слушался хозяйку.
Папа кивнул.
— То, что говорила мама… — Он замялся. — Отчасти правда. Я не говорю, что ты — одержимая, но те люди считают именно так.
