Иная. Песня Хаоса (СИ) - "Сумеречный Эльф" (читать полную версию книги TXT) 📗
Война началась с того момента, как князь в сопровождении воевод отбыл со двора, спускаясь к боевым ладьям, увешанным круглыми щитами. На носу его корабля неизменно красовалась русалка, как и на всех деревянных изгибах терема и на знамени. Такие чудные создания разве только в Хаосе могли водиться, но отчего-то род Дождьзова избрал именно ее своей эмблемой: русалка с хвостом и крыльями на фоне дождевых капель. Котя намеренно запомнила этот знак, чтобы, если случится наблюдать битву, по движению знамен понимать движение войск.
— Если будет осада, нам придется уже не прясть-ткать, а смолу да кипяток со стен лить, — мрачно пробормотала бабка Юрена, когда мимо их маленьких оконец пронеслась конница. — Вот помню я в юности… было дело, еще не в стольном граде. Я еще почти девчонка была, вот уж страшная сеча с соседями нашими случилась. Детинец с землей сравняли, меня в полон угнали, потом освободили через два года, а у меня уже ребенок на руках был, да помер в пути… Так и живу здесь в мастерских.
Бабка еще что-то рассказывала и рассказывала, шамкая беззубым ртом. Но ее уже никто не слушал. Обычно она держалась молчаливо и отстраненно, и только теперь на нее накатили тяжелые воспоминания былых дней.
— Уходит! Ой, уходит! — заголосила над ухом Желя, приникая в маленькому оконцу. Мимо проносились ряды всадников, а во главе них гордо выступал вороной конь князя. Алый плащ вился по ветру, точно вестник грядущего кровопролития. У Коти тревожно сжалось сердце, а Желя с благоговейной тревогой смотрела на Дождьзова и воевод, следовавших за ним по обе стороны к реке. Очевидно, шествие несло определенную торжественность, чтобы показать всем отвагу князя.
«Ну вот и все. Вот и все», — с тяжелым сердцем подумала Котя, отходя от окна и оттаскивая зареванную Желю. Подруга выглядела испуганной и отрешенной. Как-то странно она реагировала, не так, как остальные мастерицы. Они-то расползлись по своим углам за прялки, кто-то еще вздыхал, вспоминая историю бабки Юрены.
— Да я убью себя лучше, — вздрагивала вдова, потом ей вторили другие.
— А мы здесь будто свободные… — отзывался кто-то недовольно. И изба гудела потревоженным ульем, как будто раньше в ней не хватало настоящих новостей. Вечно приносили сплетни и досужие слухи.
В последующие несколько дней ничего не происходило, и Котя как будто погрузилась в долгий тягучий сон. Пальцы ее перебирали пряжу, временами она носила воду из колодца, готовила, когда случалась ее смена. Часто приходилось успокаивать Желю, которая сделалась сама не своя. Щеки ее похудели, в глазах померк задорный блеск. Премилые щечки осунулись.
— Успеть бы урожай собрать.
— Да-да, в город сейчас много крестьян стекается. Я слышала, у многих деревни сожжены, вот и бегут от войны, куда могут.
— Молчать, ленивицы! Пряжа сама себя в нитки не совьет! — покрикивала на них Юрена. Но ее сварливость служила только броней, панцирем для защиты от застывшего в воздухе привкуса тревоги.
С того дня, как князь ступил на борт своей ладьи, началась война. Парус унесся за излучину реки. И неспособные сражаться жители остались в тяжелом неведении. Сперва в стольном граде только ходили дурные слухи, но с каждым днем они все больше и больше подползали к хоромам.
Но дни своим чередом сменялись ночами, сошел последний снег, из-под него показались первые цветы, запели громче птицы, деревья очнулись ото сна, выбрасывая первые листья. А Котя все перебирала меж пальцев височные кольца и думала: «Вен Аура не заберут в ополчение, он кузнец. Он умно поступил, что выбрал кузнецов. Или Хаос ему подсказал. Или духи… Но если нам придется совсем туго, он будет рядом со мной».
Обычно кузницы спешно переносили в детинец, если случались осады. Стольный град ощерился тремя полосами укреплений: вокруг деревень-слобод высился земляной вал, который теперь утыкали острыми кольями. Дальше преградой служила пересыпанная дерном деревянная стена, с которой лучники поливали бы градом стрел неприятеля. И последним рубежом оставался белокаменный детинец, дивно красовавшийся на холме, как затейливое украшение на вершине хлебного каравая. В нем-то обычно и прятали кузнецов, чтобы оружейники до последнего продолжали плести или чинить кольчуги да закалять мечи. А если уж и они вступали в бой, значит, спасти град сумело бы только чудо. Так слышала Котя от стариков да странников, которые в былые времена заходили в их деревню.
Деревня… Матушка… Как там они? Где? Котя лишалась сна, сжимая под лоскутным одеялом похолодевшие руки. Рядом Желя тоже не спала. В темноте ночи подруги встретились взглядами и устрашились собственных лиц: с ввалившимися глазами и щеками, они напоминали две восковые маски, точно предвестники погибели. Нет, нельзя об этом и помышлять! С передовой еще не пришло ни одной дурной вести. Впрочем, до прядильни и вовсе не доносилось никаких новостей. Кажется, именно это сводило с ума мнительную Желю.
— Почему не спишь? — спросила она шепотом.
— А ты? — не ответила Котя.
— Не сплю, — вздрогнула Желя и перевернулась на бок, обнимая себя руками.
Котя погладила ее по голове, но сделала только хуже, потому что подруга залилась слезами, беззвучно сотрясаясь от рыданий и причитая:
— Что же будет с сыном князя, что же будет!
— Желя, ну о каком сыне ты все твердишь? — наконец не выдержала Котя.
— О своем. О своем ребенке, — пискнула едва слышно Желя. И тогда гладившая ее волосы рука повисла в воздухе.
— Как?
— А ты не знаешь, как это бывает? — отозвалась со скрытой злостью Желя, утирая слезы.
Котя обмерла, ей показалось, что в горле застрял шершавый клок пряжи. Ободряющие слова растерялись, зато встали на место все диковинные и не очень приятные предположения. Все эти рассказы про Дождьзова, восхищение им — все было неспроста. И, что хуже всего, в мастерской все давным-давно знали. Котя почувствовала себя последней дурочкой из глуши.
— Ребенка носишь? От князя? — все-таки переспросила она, мысленно надеясь, что на этот раз ошибается. Но уже не оставалось никаких сомнений.
— Да. Ты прости меня, придется тебе подменять меня все больше. Но ты же уже привыкла, правда? — вдруг вымученно улыбнулась Желя. Она погладила Котю по щеке, потерлась носом о ее плечо, словно ища защиты. Куда же ей ребенка! Сама ведь еще выглядела почти как дитя.
Все знали об этой связи, не освященной десятью духами. Но отчего же не желали хотя бы в терем забрать девушку, которая носила еще одного наследника? Если бы родился мальчик, он бы имел права на престол как самый младший сын. Обычно такие побочные дети оставались в дружине, но порой нападал мор, наследники от законных жен все умирали. Тогда-то и выдвигались байстрюки.
«Ее не хочет видеть подле себя княгиня», — подумалось Коте. Она вспоминала властную женщину с надменным разлетом собольих бровей и небрежно поджатыми губами. Та цасртвенно следовала рядом с Дождьзовом на серой лошади в белых яблоках, ветер развевал парчу синей шубы, лицо обрамляли жемчуга и самоцветы. Почему-то только теперь увиденное краем глаза обрело живые формы. До того они с Вен Ауром слишком волновались за Огневика. Но теперь Котя тревожилась за Желю не меньше. Определенно, княгиня строила всяческие препятствия, не желая ни младших жен, ни лишних претендентов на трон. К тому же привезли княгиню из далекой приморской страны Эром, где многоженство запрещалось уже несколько веков. Местные друиды, которых там называли волхвами, вроде как вычитали в древних книгах и истолковали по-своему заповеди десяти духов. Словом, княгиня не терпела соперниц.
«А еще у нее две маленькие дочери!» — вспомнила Котя, и тогда утвердилась в своей догадке. Если бы у Жели родился сын, то случилось бы непоправимое для законной жены. Повезло еще, что она не имела права и вовсе изгнать девушку со двора. Но раньше-то маленькую мастерицу защищал сам князь, а как только он ушел в поход, то положение Жели сделалось невыносимо шатким. Вот она и плакала. Котя решила, что обязана стать ее поддержкой и защитой. Пусть мечом сражаться не научилась, зато бабьи склоки и козни узнала слишком хорошо за свое пребывание в доме отчима.
