Наследники Фауста (СИ) - Клещенко Елена Владимировна (книги .TXT) 📗
— О чем вы забыли мне сказать вчера?
— Я забыл попросить прощения, — сказал я, подходя ближе. Серые глаза, в которые теперь можно заглянуть, как в остывающий раствор, пронизанный прекрасными стрельчатыми кристаллами. Серые прозрачные глаза. Как будто чуть темнее, чем у Марии и покойного учителя?.. Да не все ли серые глаза одинаковы?! — Мне не следовало говорить так дерзко и вызывающе с матерью моей любимой жены.
— Я не мать ей, — спокойно возразила она. А чего ты ждал, дурачина, — за два десятка лет она наловчилась выговаривать эти слова.
— Вы не мать ей, — повторил я так, чтобы это прозвучало и как согласие, и как сомнение. Она молча смотрела на меня. — Вы больше, чем мать, подобно тому, как долг выше греха. Вы избавили Марию от участи сироты, на которую обрекла ребенка та неизвестная, что была матерью по крови, но не по совести.
— Благодарю вас.
Что ж, и эти изящные построения, целиком заимствованные из воскресной проповеди, она наверняка слышит не в первый раз. Ну что ж, рискнем на большее.
— Если бы вы могли знать, достопочтенная госпожа, какую печальную историю невольно напомнили мне! Некогда у меня был приятель в Виттенберге, юноша одинаково искушенный и в хорошем, и в дурном. Обучаясь наукам, он превзошел всех нас, но непомерное любострастие мешало ему называться достойным человеком. И вот однажды — а было это, как я уже сказал, весьма давно, двадцать лет назад или все двадцать пять, — он отправился в Польшу, чтобы учиться там в университете, и по дороге остановился вот в этом самом городе. Ибо здесь он повстречал молодую женщину, недавно овдовевшую, — то ли в церкви, то ли у колодца, то ли просто на улице, он говорил мне, да я позабыл…
Она снова выпрямилась, опустив на колени шитье, и сжала губы. Удар попал в цель? Или добропорядочную женщину рассердила праздная болтовня незваного гостя?
— Та женщина не устояла перед его посулами, — а я полагаю, он представлял свои намерения чистыми и возвышенными, обещал взять ее в жены, ибо таков был его обычай, — но не того он желал в действительности, о чем говорил. Он бросил ее и уехал, не заботясь о том, что с ней станет, а позже кто-то ему сказал, что у несчастной родился ребенок. — Добропорядочная женщина молча негодовала. — Вы ничего не слыхали об этой истории?
— Нет. — Слишком поспешно ответила или просто резко?
— Да, впрочем, это и понятно: люди охотнее прощают подобные грехи вдовам, чем девицам, и я склонен полагать, что большой беды с этой молодой женщиной не случилось. Может быть, ребенка взяли на воспитание в монастыре, или же она подбросила дитя, и если нашелся кто-то, подобный вам…
Госпожа Хондорф дожидалась, пока я договорю.
— Так вы ничего не знали об этом? Жаль, ибо мне пришло на ум, что тем ребенком могла быть Мария.
— Все возможно в земной юдоли, но Боже небесный, откуда мне знать?
— Те люди, что принесли ребенка, ничего вам не сказали?
— Служанка нашла ее на крыльце. Я никого не видела.
С тем ее и возьми. Да с какой стати ей сознаваться, даже если я прав? Теперь, когда все, кто мог бы опровергнуть ее ложь, мертвы или очень стары — а будь они и молоды, как их сыскать?
— Да верно ли вы ее муж? Болтаете невесть о чем, выспрашиваете о ней… Не желаете сказать прямо, что у вас на уме?
— Ничего, кроме того, что уже сказал, клянусь вам в этом. — Вздумай я сказать прямо, она меня выставит, не даст и договорить, чтобы Амальхен поняла поменьше, — неважно, правдивы ли мои догадки или нет. Впрочем, она-то сейчас могла вообразить, что я из судейских и, прикрываясь наглой ложью, выкапываю на свет прискорбную историю дочери блуда, совершившей какие-то преступления. Тем меньше ей поводов для откровенности. — А чтобы подтвердить, что я муж Марии, я представлю вам любые доказательства.
— В этом нет нужды.
— Тогда простите меня снова, и всего вам наилучшего.
— Постойте.
Я обернулся.
— От чего же умер этот ваш приятель? Вы не сказали.
— А, он… Разве я сказал, что он умер? — Глаза ее расширились. — Впрочем, вы угадали. Он умер злой смертью, которую не подобает описывать, и многие достойные люди в нашем городе полагали, что ему воздалось по грехам.
Она перекрестилась, странно растянув рот: не то усмешка, не то гримаса плача.
…Выбежав вслед за мной на крыльцо, Амалия схватила меня за рукав и доверительным шепотом спросила:
— Господин ученый, а вы правду сказали хозяйке, что взяли Марихен девушкой?
Видать, крепко припекло любопытство.
— Не след бы отвечать, но отвечу: конечно, да. А вот тебя, милая девица, никто замуж не возьмет, если будешь задавать подобные вопросы, — посчитают, что дурочка. Прощай.
Медленно я вышел со двора. Добыл ли я доказательства, которых искал? Стоит ли мне рассчитывать, что кровь матери защитит мою любимую от посягательств преисподней? Не в большей мере, чем я полагался на это три дня назад. Так или иначе, я не собирался ехать по городам и весям, отыскивая родных Лизбет с тем, чтобы, вполне вероятно, услышать от них ту же ложь (или ту же правду), и не собирался также откладывать задуманное ни на день. Ибо если кто из смертных и защищен от упомянутых посягательств, так это тот, кто сам с Божьей помощью противостоит им.
Глава 8
Ночь началась дурно. Уснуть я не могла: чуть появлялись сонные видения, я принимала их за голос гомункула, пыталась разобрать и понять, и хоть сознавала свою ошибку, избавиться от наваждения не умела. В какой-то миг, снова разлепив веки, я увидела Янку, сидящую на моей постели, в меховой мантии поверх рубахи.
— Тебе плохо?
— Не спится.
— Что-то завелось.
Эти странные слова она произнесла уверенно и деловито.
— Что?
— Что-то завелось в доме. Те, кто… не люди. Духи.
— Духи? — Мне некогда было забавляться ее немецкой речью. — Почему ты так решила?
Девочка нахмурила брови, подбирая слова.
— Я знаю. Ты не спишь — он тебе не дает.
— Он?
— Я не знаю, как по-немецки. Вот такой (она ладонями показала рост существа), или такой (чуть побольше). Он живет в чулане, в печке. Бывает добрый, бывает злой. Может, подарков хочет. Я ищу, где он.
— Вот оно что…
Дикое польское суеверие пришлось как нельзя кстати. Домовой ли, неистовый бес, что скрипит половицей, или гомункул — велика разница? Да полно, суеверие ли это, в устах моей до странности прозорливой сестренки?
— И ты знаешь, как его найти?
— Можно найти. Дай иголку и нитку.
— Иголку?.. — Встав, я взяла из футляра иглу с ниткой. — Держи.
Подвесив иголку на двойную нить, Янка обмотала ее вокруг вытянутого указательного пальца, свободный конец зажала в ладони и подняла руку. Игла качнулась, замедлила размах, совсем остановилась и закрутилась. Маленькая ведьмочка наблюдала за ней, будто химик за каплями дистиллята, потом осторожно шагнула в сторону. Все повторилось, потом еще раз и еще. Мы вышли из комнаты. Янка покачала головой, как бы с недоумением, и направилась в нежилую половину дома, то убыстряя, то замедляя шаг и неся перед собой свечу в одной руке и качающуюся иглу — в другой. Я следовала за ней и не слишком удивилась, когда мы пришли к комнате с ларцом.
— Здесь.
— Ладно, Яни, прости меня, — я толкнула дверь и пригласила ее войти, — мне следовало сказать тебе. Тут и вправду кое-кто живет, но я сама не вполне понимаю, кто он.
Янка не сразу вошла и приблизилась к ларцу очень осторожно, цепляясь за мой рукав. Тут я снова услыхала его.
Опять ты. А это еще кто с тобой?
— Моя подруга.
Дура, решила поделиться новостью с подружками? Под суд захотела? Сколько их еще у тебя, болтливых мерзавок?
Янка охнула и прижала ладони к вискам.
— Только одна. Не пугай ее.
О да, вторую такую поискать. Она к тому же иноземка?
— Она из Польши.
Содом и Гоморра!
Выругавшись, гомункул откинулся назад, будто купальщик в банном чане, и пошел ко дну, разведя лапки в стороны. Янкина рука поднесла свечу поближе. Я взглянула на нее: девочка уже оправилась от испуга!
