Семейный портрет с колдуном (СИ) - Лакомка Ната (читаем книги .TXT) 📗
- Да, благодарю, - пробормотала я, неловко доставая из сумочки пару монет и бросая их в кружку для подаяний.
Деньги принадлежали Вирджилю Майсгрейву, и, по сути, я не имела права их тратить. Но если граф – виновник моих неприятностей, то вполне справедливо, чтобы он и платил за расходы.
Подбодрив себя этими мыслями, я заплатила местному кучеру, хорошо знавшему город, и попросила отвезти меня в Вишневый переулок. Я быстро нашла нужный дом, и он был совершенно таким, как я помнила - стены из белого камня, круглый колодец, закрытый решеткой…
Из дома ко мне вышла молодая женщина, держа на руках двухгодовалого ребенка, который серьезно и внимательно рассматривал погремушку, сделанную из маленькой тыквы – высушенной, насаженной на палочку и расписанной яркими красками.
Узнав, кто я такая, и что мне нужно, дама посмотрела на меня с удивлением.
- Вы – дочь прежних владельцев? – изумилась она. – Кто бы мог подумать…
- Произошла путаница с моими метриками, - я пропустила ее слова мимо ушей, потому что обрадовалась, что хотя бы имя моих родителей знакомо этой милой женщине, - теперь мне надо подтверждение от соседей или родственников, что я – именно та, кем являюсь. Звучит глупо, но сами понимаете, какое неудобство это причиняет… Можно ли мне сослаться на вас в заявлении к мэру?
- О, простите, - она растерялась, - но я вряд ли смогу вам помочь. Леди и лорд Валентайны уехали из Линтон-вилля очень давно, я их совсем не помню… Этот дом купил мой дед, и он пустовал до недавнего времени…
- Как – давно? – перебила я ее совсем невежливо. – Мои родители уехали из Линтон-вилля четыре года назад. А я жила в этом доме до двенадцати лет.
- Вы что-то путаете, леди, - женщина покачала головой, и взгляд ее стал настороженным. – Мой дед купил этот дом у Валентайнов, когда еще был жив. А умер он шестнадцать лет назад. Этот дом принадлежал нашей семье, а теперь этот дом мой, все документы в порядке, не сомневайтесь.
Я открыла рот, сообразив, что дамочка приняла меня за мошенницу, претендующую на ее собственность. Но разве сама она не была мошенницей?! Каких шестнадцать лет!.. О чем она?!..
- Никоим образом не претендую на этот дом, - сказала я с трудом сдерживая негодование, - но я жила здесь, когда была ребенком.
- Вы ошибаетесь, - быстро возразила она.
- Нет, не ошибаюсь. Я прекрасно это помню. Эту решетку, - я указала на колодец, - положили, чтобы я не совала туда нос. Я очень любила бросать туда камешки, и мои родители волновались, что я могу упасть.
- Леди! – теперь женщина с трудом сдерживалась, а ребенок уронил погремушку и заревел во всю голову. – Вы ошибаетесь, повторяю вам! – молодая мама пыталась успокоить ребенка, но он плакал все сильнее. – Простите, но я вернусь в дом, - она ухитрилась поднять погремушку и сунуть ее в руки плачущему ребенку, - а этот колодец, - она тоже указала на него, - выкопал мой муж три года назад. Сразу, как только мы поженились. И это вам подтвердит любой из наших соседей. И вообще… - она подозрительно и недоверчиво смерила меня взглядом, - слишком вы молоды, чтобы быть дочерью Валентайнов. Им было сто лет в обед. Всего хорошего!
Она пошла по направлению к дому, под рев недовольного ребенка, а я осталась стоять за оградой, осмысливая то, что услышала.
Дом продан больше шестнадцати лет назад? Моим родителям сто лет в обед? Колодец построен недавно?.. Не может быть… Я помнила, отлично помнила, что моим родителям было всего сорок. Папа играл со мной в лошадку, таская на закорках, а мама отлично играла в бадминтон…
Они умерли от пневмонии, потому что возвращались из гостей и промокли под дождем… Так сказал врач… От пневмонии умирают и молодые…
Я стояла возле ограды, глядя на белый дом, на колодец, и мне казалось, что сейчас голова моя взорвется, как шутиха во время праздника. Потому что я помнила совсем другое – молодых и веселых родителей, колодец, в который я бросала камни…
Сбросив оцепенение, я постучалась в дом по соседству, а затем – в дом напротив, но разговоры с другими жителями Линтон-вилля ничуть мне не помогли. Все соседи, как один, утверждали, что Валентайны были престарелой супружеской четой, давным-давно продали дом и уехали, и никто ничего не знал об их дочери – об Эмилии Валентайн.
Священник сказал, что будет ждать меня, чтобы помочь составить заявление в мэрию. Но я не вернулась в церковь. Не пожелала задержаться в Линтон-вилле даже на ночь.
Эмили Валентайн уезжала из городка, который привыкла считать своим родным, плотно закрыв окошко кареты. Будто сбегала, боясь разоблачения.
- Куда теперь, леди? – спросил кучер, когда мы остановились на станции, чтобы лошади могли отдохнуть и напиться.
Я вышла из кареты и остановилась возле нее столбом, погруженная в свои мысли. Кучеру пришлось еще раз повторить вопрос, прежде чем я услышала и поняла.
- Если мы в столицу, то надо свернуть по развилке направо, - кучер махнул рукой, - иначе потом придется делать крюк.
Я кусала губы, не зная, что предпринять, и вдруг слова молоденькой послушницы из пансиона святой Линды прозвучали в моей голове так ясно, словно я сама произнесла их: «Липы растут на Белом Острове». И хотя разум говорил обратное, я всё ещё надеялась, что просто память сыграла со мной злую шутку, и пробелы в моей жизни были результатом юношеской забывчивости, а не происками королевского колдуна.
- Мы едем на Белый Остров, - сказала я решительно. – Только побыстрее, – ещё одна монетка перекочевала из моей сумочки в ладонь кучера, и тот, пожав плечами, проворчал, что за плату отвезет меня хоть на луну, но лошадям всё-таки нужен отдых.
Дорога до Белого Острова заняла полтора дня, и в очередной маленький городок мы въехали под утро. Я была измучена путешествием и тяжелыми мыслями, но едва мы миновали городские ворота, предъявив документы, я высунулась в окно, жадно вглядываясь в улочки и дома.
Нет, я ничего не помнила. Я никогда не бывала в этом городе, пусть тут и в самом деле всюду росли липы.
Но уезжать, не узнав всё наверняка, было глупо, и я остановилась в гостинице, а рано утром отправилась в пансион святой Клер. Там меня встретили далеко не так радушно, как в Эйкедже. Настоятельница пансиона матушка Кларисса (которую я тоже видела впервые в жизни), объявила, что не помнит меня, что я никогда не обучалась в ее пансионе и отказалась пропустить во внутренний двор, потому что вход в пансион разрешен только ученицам, а липами можно полюбоваться и в общественном саду, в центре города.
Я попыталась настаивать, попросив проверить списки выпускниц, но лицо настоятельницы приобрело воинственное и непримиримое выражение, будто я ненароком попросила одолжить мне пару тысяч золотом:
- В прошлом году в пансионе был пожар, - произнесла она сердито, - и все архивы уничтожены. Но в любом случае, они и не нужны. Вы мне незнакомы, леди, а на память я, к вашему сведению, не жалуюсь.
Это был провал, и мне ничего не оставалось, как покинуть пансион. Я брела по улице, направляясь к гостиной, и в голове было пусто, а в душе – пусто вдвойне. Где же искать ответы на загадки твоей жизни, Эмили Валентайн?
Как-то незаметно я свернула к центру города, прошла мимо пустой ещё базарной площади и оказалась перед общественным садом, о котором говорила настоятельница. Липовая аллея уходила в сторону искусственного пруда, а вдоль дорожек пышно цвел белый шиповник, наполняя воздух божественным ароматом. Разве не это я помнила о своей юности?..
Ноги сами понесли меня вперед, хотя я понятия не имела, куда идти и что искать. В конце аллеи, на берегу, стояли качели. Две девушки качались на них, весело взвизгивая – одна сидела на деревянном сиденье, вторая толкала её в спину. Я замедлила шаг, наблюдая за ними. Теперь мне казалось, что я тоже когда-то забавлялась так…
Качели…
Цветущий шиповник…
Или это был просто сон, который я увидела в доме Аселина? Там ведь тоже были качели…
Я пошла вдоль берега и оказалась возле беседки, спрятанной в зарослях, поднялась на крыльцо, но потом спустилась и остановилась возле липы, росшей чуть в стороне. На ее коре кто-то вырезал рисунок – буквы «Е» и «S», взятые в сердце. Я погладила гладкий ствол липы ладонью.
