В плену отражения (СИ) - Рябинина Татьяна (книга жизни .TXT) 📗
Маргарет верила в их «темную силу», которая передавалась из поколения в поколения, я готова была допустить сильную энергетику очень злобных и подлых людей. Но колдовали ли они на самом деле? Сомневаюсь. Иначе Мартин давно был бы мертв или болен всеми болезнями на свете одновременно. А вот мелкие пакости, вполне реальные и ни капли не колдовские, — этого было сколько угодно. И как ни пытался Мартин соблюдать осторожность, это не всегда получалось.
Однажды утром набитые в подошвы башмаков гвозди довольно сильно поранили ему ступни. Его коня накормили ядовитой травой, после чего тот долго болел. Разумеется, конюший, приятель Стоуна, клялся, что никто и близко не подходил к стойлу, что конь сам наелся отравы на выпасе. Потом сменное платье Мартина кто-то вытащил из сундука и облил краской.
К счастью, никто не рисковал испортить то, что было связано с живописью. Даже самый тупой обитатель замка понимал: графу это очень сильно не понравится, и он не будет долго искать виновных. Слуг выгоняли и за гораздо меньшие провинности. Желающих служить в замке всегда было больше, чем вакантных мест.
Все это сильно смахивало на банальную школьную травлю — то, что сейчас называют модным словечком «абьюз»[1]. Принято считать, что жертва подобного безобразия не может быть «сама виновата» — уже только на том основании, что она жертва. Но если с детьми это чаще всего справедливо, поскольку они выбирают для травли обычно не самого противного, а самого слабого или необычного, то со взрослыми все сложнее. Во всяком случае, Мартин частенько нарывался на неприятности сам.
Будучи отпрыском влиятельного рода, он, разумеется, не имел опыта противостояния организованной толпе. Возможно, ему и приходило в голову, что самым действенным средством было бы устранение идейного вдохновителя травли, но сделать ничего он не мог. Нет, конечно, он без проблем распорол бы Роберту брюхо, но после этого — в лучшем случае — ему пришлось бы покинуть замок, а Мартин не хотел оставлять Маргарет. Ну а как обойтись без насилия, похоже, не представлял.
И все же к концу августа война вышла на новую стадию. Я даже задумалась: не это ли послужило настоящей причиной его отъезда. Однажды за обедом, когда Мартин положил на свой тренчер порцию тушеных овощей и поднес ложку ко рту, я почувствовала слабый, но отчетливый запах, которого никак не могло быть ни у капусты с морковкой, ни у пряных трав. Да и вкус был не слишком приятным — с заметной горчинкой.
Мгновенно вспомнив, что именно в конце августа Мартин провел несколько дней в постели, я заставила его отложить ложку. Хотя все брали овощи с общего блюда, тренчеры на стол перед каждым выкладывали кухонные слуги. Ядом, несомненно, был пропитан кусок хлеба. Но даже того, что Мартин успел проглотить, хватило, чтобы просидеть остаток дня в отхожем месте.
К утру он уже был в порядке, но тело его все равно провело два дня на лежанке и на горшке, выполняя заданную программу. После чего Мартин подкараулил Стоуна где-то на задворках замка и основательно отлупил. Причем вполне профессионально — без переломов и синяков. Маргарет он, разумеется, ни о чем не рассказывал, но я всем делилась с Тони.
— Ты права, — сказал он. — Если бы Мартин не уехал, его бы тут точно убили. Очень хочется верить, что это была не единственная причина.
Наконец наступил сентябрь. Портреты были закончены, вещи Мартина перегружены из сундука в дорожные сумки. Маргарет на людях пыталась держаться, а по ночам рыдала в подушку.
День накануне отъезда был солнечным, по-летнему теплым. После обеда Маргарет и Мартин в последний раз отправились на свидание в лес. Это был именно тот день, когда Маргарет зачала сына, — я была в этом уверена.
— Ну что, точно не хочешь родить мальчика? — подколола я Тони.
Эх, знать бы, чем все это обернется, не стала бы так шутить.
Элис, как всегда, осталась за кустами, мы ушли на поляну и улеглись рядышком на расстеленном плаще. Дул легкий ветерок, шумели листья, в ветвях щебетали птицы, солнце пригревало — идиллия. Обычно мы разрешали этой парочке немного пообниматься, но как только Мартин переходил к более активным действиям, сразу их останавливали.
Представьте, что какой-то человек хочет уйти, а вы, напрягая все свои силы, держите его, обхватив за талию. Вот так и мы держали их, только изнутри, мысленно. А они сопротивлялись. Это было непросто, но мы как-то приспособились, привыкли. Пожалуй, справляться с физическим желанием в подобные моменты было намного сложнее.
Как только Мартин потянул платье с плеча Маргарет, я подумала: «стоп, ребята», и… ничего не произошло. Как ни пыталась я убрать его руки от ее лифа, ничего не получалось. При этом Маргарет пыталась сделать со штанами Мартина что-то такое, о чем порядочная леди даже помыслить бы не смела.
— Тони, что… происходит? — с огромным трудом, сиплым шепотом выдавила я.
— Не… знаю, — так же сипло ответил он.
Кое-как мне удалось отлепить Мартина от Маргарет и утащить к ближайшей осине. Я вцепилась руками в ствол и закрыла глаза. Это было похоже на ураган, который с ревом отдирал меня от дерева, чтобы унести обратно. Желание заливало огненными волнами, выкручивало, как белье в стиральной машине. Казалось, еще секунда — и разорвет в клочья. А что происходило ниже пояса — нет, об этом лучше промолчать.
Ничего подобного я не испытывала никогда в жизни, даже отдаленно похожего. Это было что-то настолько дикое, первобытное, ни с чем не сравнимое. Я уже не знала, где чужое тело, а где мой разум, все слилось воедино и хотело только одного. Какие-то моральные соображения, предпочтения — какая чушь! Женщина, мужчина — абсолютно все равно.
Я открыла глаза и посмотрела на Маргарет. Она лежала на плаще ничком, подтянув ноги к животу, вцепившись ногтями в ткань юбки. Из ее прикушенной губы текла кровь. Кольцо на пальце полыхало густо-лиловым пламенем, звезда астерикса сияла так, что было больно глазам.
Новая волна захлестнула меня, бросила из жара в холод. Я еще сильнее ухватилась за ствол и закричала, но из пересохших губ вырвался только хрип. Пытка была бесконечной, и я чувствовала, что больше не могу сопротивляться. Что бесполезно сопротивляться. Что глупо сопротивляться, потому что нет в мире ничего более важного и необходимого, чем стать одним целым с человеком, которого любишь. И я готова была уже разжать руки и отдаться на волю этой стихии, но только одна мысль, бледная и слабая, все же заставляла меня держаться.
И вдруг все кончилось. Тело залила болезненная слабость, такая, что задрожали колени, и я сползла по стволу на землю. В ушах звенело, все вокруг плыло. Боль — везде, в каждой клеточке, тяжелая, вязкая, как глина. Я отпустила Мартина на волю. Пошатываясь, он добрел до плаща и лег на него рядом с Маргарет.
Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем Тони спросил:
— Что это было?
— Не представляю, — простонала я. — Кошмар, вот что это было.
— Я уже думал, что больше не выдержу. Мне было все равно: кто ты, кто я.
— Мне тоже. Только одно остановило. Я не могла так поступить с тобой. Если бы мы это сделали, тебе пришлось бы рожать.
— Спасибо, Света! — Тони сжал мою руку. — Рожать… Так вот в чем дело! Это Отражение! Ты замечала, что какие-то вещи нам было делать легче, какие-то труднее?
— Да, конечно, — кивнула я. — Труднее всего было удерживать их от секса. Но не до такой же степени.
— Чем большая починка требовалась Отражению в результате наших действий… или недействий, тем сильнее оно сопротивлялось. Через их тела. А теперь представь, какой грандиозный ремонт ему предстоит из-за того, что Маргарет не забеременела. Не родится ее сын, потом ее внуки — ну и так далее. Не представляю даже, как нам удалось с этим справиться.
— Удалось, да… — проворчала я, морщась от боли. — У меня в гульфике железобетон и стекловата.
— Теперь ты понимаешь, что я чувствовал, когда ты продинамила меня в первый день? Когда мы уже шли ко мне?
— Не преувеличивай, пожалуйста, — хмыкнула я. — Такого ты не мог чувствовать.
