Амнезия, или Фанера над Парижем (СИ) - Купрашевич Владимир (читать книги онлайн бесплатно регистрация txt) 📗

- И ты не сообщил ей нового адреса?

- Нет.

- Любопытный ты экземпляр. Чем ты живешь? Так называемым творчеством?

Разобравшись со мной по быту, он снова разворачивается курсом на живопись.

- Я тут твои художества посмотрел, всюду присутствует какая-нибудь церквушка, дорога на кладбище. Ты, наверное, пробовал писать и иконы?

Я с подозрением смотрю на него. Неужели он добрался и до антресоли, где спрятаны плоды моих тщетных попыток приобщиться?

- Не смог.

- На русские сюжеты у тебя получалось, может быть получилось бы и на еврейские сказки… Считай успешный бизнес.

- Да нет, уж лучше я буду изображать русских богатырей.

Алешка задумывается. Я присматриваюсь к нему. Из-за опавших щек глаза Красильникова кажутся крупнее и выразительнее чем раньше. Хоть с самого пиши какого-нибудь Спасителя. Наверное, мы слишком увлеклись алкоголем.

- Ты считаешь, что иконы может писать и неверующий?

- А какая разница? В цепи художник – произведение – зритель важно лишь последнее звено. Человеку, достаточно верить, что щепа оторвана от гроба господнего, а не от двери общественного туалета. Так же и с художеством…

- И что же, тогда художник, ноль?

- Фактически.

- Тогда это обо мне. Что ты видел в моем хламе стоящего?!

- Ну, к примеру, женщина у зеркала. С распущенными волосами… Если это не репродукция.

- Нет.

Он смотрит на меня, как - будто с недоверием.

- Прекрасный рисунок. Не мое, конечно. Кто она?

Меня вдруг меня прорывает:

- Леха, не спрашивай, я преступник… Я убил эту женщину. Помню только что рисовал. Потом она, ушла в спальню, с моим рисунком, а утром муж нашел ее мертвой. Я не знаю, как все случилось. Ничего не понимаю. Муж считает, что убил ее я.

Красильников, похоже, усмехается.

- Ну, если на нее это произвело такое смертельное впечатление, значит это удача. За это можно и отсидеть…

- А что, тебя никогда не достают ощущения, что тобой двигает что-то от тебя независящее, не возникают какие-то тупые закономерности, как будто ты всегда под колпаком, не знаю чьим…

- Слушай ты меня больше, - ворчит Красильников и предлагает лечь спать. Уже поздно. Выключаем свет, но теперь зуд одолевает меня.

- Ты сам-то не пробовал писать иконы?

Алешка хмыкает.

- У меня с мистикой плохо.

- Не скажи. Ты даже в моей мазне умудряешься видеть то, что и близко не лежало.

- Твое дело писать, а судить не твое, - отрезает Алешка.

- А ты вообще-то верующий? – не могу отвязаться я от пройденной темы.

- В каком смысле? – не сразу понимает тот.

- А-а, в этом? С религией у меня нелады.

- Как это?

- Не там ищем.

Понять Лешку с наскока невозможно, я и не жду продолжения, потому что его рассуждения все равно будут за пределами моего понимания. Его размышления бывают столь же непонятны, как и его картины.

Я просыпаюсь поздно и вижу, что раскладушка пуста, постель сложена на кресле. Прислушиваюсь и понимаю, что в квартире я один. Пачки моих картинок, отложенных Алешкой, тоже нет. Не исключено, что он вынес их в мусоропровод. Догадки строить мне надоело, и я пытаюсь убедить себя, что причина его исчезновения и моих «творений» мне безразлична. Возможно, он уже Париже…

Однако Красильников к вечеру появляется. В ответ на мою претензию фыркает.

- Я же тебе на телевизоре оставил записку. Ходил по делам. Договорился, что с твоих картинок сделают репродукции. Соберут в альбомчик. Через неделю съездишь, заберешь, что получится.

Меня подбрасывает.

- Послушай, ну кто тебя просил?!

Алешка ныряет ногами под стол и, откинувшись, насмешливо смотрит на меня.

- Делайте со мной что хотите, только не ставьте на вид? – цитирует он замшелый анекдот.

- Пусть так.

Алешка смотрит на меня, как на барана, которому никак не втолковать, что ворота наши, потом машет рукой.

- Ладно. Вышлешь мне один на память. Может, к тому времени поумнеешь и еще что намалюешь. Мне все время кажется, что ты свои картинки как бы недописываешь. Ту же тетку…

- Тетка не показатель. Это мой грех. У меня была только одна картина, в масле,- бормочу я, и спасаюсь бегством на кухню.

- Послушай, убивец, - издевается Красильников. – Оставь ты в покое душу усопшей. Тетка просто отжила свое…

Скорее всего, он так не думает. Наверное, хочет полить бальзам на рану, хотя на него это не похоже..

- И где же она?

- Ну, где,… на кладбище, - не въезжаю я.

- Я про картину!

Двери на кухню у меня нет, можно было и не голосить.

- Ее нет, - отвечаю я. – Сгорела. Остался только эскиз.

Мне хочется, чтобы он отстал, но от Красильникова отвязаться нереально. Он уже на кухне. Спрашивает, много ли картин я порешил.

- Не знаю, - ворчу я.

На этот раз я не вру. Такой статистики у меня нет. Я даже не могу с уверенностью сказать, спалил ли я ее на самом деле. В приступе шизофрении, который почему-то называют творческим порывом.

- Вечером нравится, утром не нравится? – издевается приятель.

Лешка меня достал.

- Ну и что?!

- Это нормально. Настроение определяет все наше восприятие …

Алешка принимается расхаживать на своих ходулях по комнате.

- Ты случайно, не преподаешь там?! – осеняет меня.

Алешка сует руки в карманы брюк и садится на край табурета.

- Бывало, - вымученно заключает он.

Не могу поверить собственным ушам.

- А как же насилие над личностью? – злобствую я.

- Это просто, мысли. Они никого и ни к чему не обязывают.

- Может быть, тогда выдашь и мне справку, что я прослушал курс по теории живописи?

Красильников недобро косится на меня.

- Да, время меняет всех…, - признает он.

Я ставлю чайник на плиту и включаю газ.

- Не бери в голову. Ты же о художниках, а я так,… малюю, - явно перегибаю я.

- Ну, ты просто красная девица!

- Да ладно, ты тут ни при чем. Я сам так думаю.

Минутная тишина.

- Дай мне что-нибудь пожрать, - ставит крест на нашем словоблудии Красильников.

Последнюю ночь перед отъездом Алешка надумал провести на набережной – посмотреть на разводящиеся мосты. Наверное, решил вспомнить молодость.

- Мост-то, по-прежнему лейтенанта Шмидта или переименовали? – уже в пути спрашивает Алешка.

В трамвае мы трясемся тоже по его прихоти. Можно подумать в Париже, такой экзотики нет.

- Да я точно и не знаю.

Вагон мотает из стороны в сторону. Это его последний рейс на сегодня – уже далеко за полночь и водила гонит на пределе. Ночь тихая и светлая. Публики на набережной по-прежнему немало, хотя гитар и песен не слышно, лишь где-то бормочет магнитофон или еще что-то. Мы забираемся на парапет и опускаем ноги к реке. Образумить нас никто и не пытается. Алешка и вынимает из бокового кармана свой любимый формат – плоскую бутылочку. Символическое возлияние.

Мы глотаем обжигающую жидкость прямо из горлышка. Раньше мы редко пили на набережной. Алешка просит рассказать, что и как случилось с Женькой. Я повторяю рассказ, который он уже слышал, но на этот раз делюсь предположением, что Женька сотрудничал с госбезопасностью. Возникает пауза. Алешка молча разминает пальцами сигарету черного цвета.

- Я знаю. Мне же хотели тогда пришить статью, за самовольную выставку в парке. Это было поводом. Оказалось, что на меня уже давно велось досье. И кем ты думаешь? Плешью. Помнишь такого? Александра Сергеевича? Тьфу-тьфу, прости, родимый, за такого тезку… Женька хотел все уладить миром, но я не сдержался и набил все же ему морду. За незаслуженное имя.

- Но ведь я тоже Александр Сергеевич.

Алешка косится на меня.

- Ну, тебе бы я морду бить не стал. Не заслужил.

- А кто писал на тебя характеристику, ты знаешь? – неймется мне.

- Конечно. Мы писали ее вместе.

Я в шоке.

- А мне никто ничего?

- Так ведь конспирация же! – хмыкает Алешка.- Только видно эта конспирация где-то нарушилась.