Покаянный канон: жертвенница - Лавленцев Игорь (бесплатные версии книг .TXT) 📗
— Завтра поедем с тобой гулять на улицу, довольно этих душных стен.
Я была рада не меньше, чем сам Лаврентий, и этому средству передвижения, поблескивающему свежим хромом, и его оптимистично-перспективному предложению.
— Возьми завтра из дома одежду, что-нибудь спортивное, по погоде, — уточнил он.
На следующий день, одевшись и пересев в коляску, Лаврентий довольно строго взглянул на меня:
— Только прошу, не толкай коляску сзади, я поеду самостоятельно.
— Почему? — искренне не поняла я столь решительного предупреждения.
— Если ты будешь везти меня, я буду выглядеть настоящим немощным инвалидом. Я сам.
В этот момент он был очень похож на отстаивающего свои права на самостоятельность ребенка.
— На здоровье, — ответила я. — Ежели где забуксуете, свистите громче, подтолкнем.
— Ну, не сердись, пожалуйста. Ведь это в первый раз, я очень волнуюсь. Я хочу, чтобы ты просто шла рядом.
Он взял мою руку и примирительно поцеловал ее. Я, в свою очередь, примирительно поцеловала его в лоб, и мы отправились в путь по коридорам, переходам и лифтам.
Первым, на что посмотрел он на улице, было небо.
— Какое высокое… — сказал он, щурясь от предзакатного солнца. — После многомесячного потолка над головой по-настоящему чувствуешь его высоту.
Он срывал с берез увядшие листья и, растирая в пальцах, нюхал их. Он наклонялся к земле и трогал начавшую желтеть траву.
Не сдерживаясь, я с криком хватала его за свитер, за руки, боясь, что он опрокинет коляску и упадет.
Он закурил, с видимым удовольствием вдыхая и выпуская дым.
— Знаешь, — сообщил он, улыбнувшись. — Когда куришь не в помещении, а на свежем воздухе, совершенно другое ощущение. Даже голова кружится. — И сразу, почти без паузы: — Ты не стесняешься? Не комплексуешь?
— По поводу чего? — не поняла я.
— Ну, по поводу того, что идешь рядом со мной, с человеком на коляске.
— Стесняюсь, — вздохнула я. — Комплексую по поводу того, что иду рядом с таким беспробудно глупым человеком на коляске.
— Понял, — кивнул он согласно. — Ты знаешь, прекрасная техника. — Он гулко хлопнул по подлокотнику. — Легкая на ходу, послушная в управлении. — И опять без паузы: — А нет ли, девушка, здесь где-нибудь ларька? Помнится мне, стоял там, у остановки.
— Зачем тебе ларек?
— Ну, скажем, у меня сегодня день рождения, если мой первый выезд в свет — не вполне достаточная причина для того, чтобы купить бутылку шампанского.
— Ты с ума сошел! Какое шампанское? Ты же лежишь в больнице…
— Я думал, ты меня поздравишь.
— Врун несчастный! Ты все время обманываешь меня по каким-то мелочам.
— Главное, не врать по-крупному.
Он по-настоящему уверенно управлял коляской, так, точно это было давно знакомым и привычным для него делом. Он уезжал вперед, разворачивался, возвращался обратно, пытался «хулиганить», выписывая вокруг меня восьмерки.
— Каково? — спрашивал он, словно услышав мои мысли. — Настоящее водительское мастерство не истребить никакими напастями!
Как-то незаметно (во всяком случае, для меня) мы приблизились к тем самым ларькам. Лаврентий сам подъехал к окошку, достал из кармана, видимо, заранее приготовленные пакет и деньги.
Он купил две бутылки шампанского, большую коробку конфет, большую бутылку воды, упаковку кексов и несколько йогуртов.
— Вот теперь ты можешь помочь мне в моем перемещении по местности, — сказал он, передавая мне пакет. — Повесь его сзади на рукоятку коляски и крепко-крепко за эту рукоятку держись. Я повезу и пакет, и тебя.
— А зачем ты купил две бутылки?
— Ты знаешь, это все вообще немного странно. — Он поднял брови, философски наморщив лоб. — Я всегда, во всех ситуациях, брал выпивку на свое усмотрение, очень часто вопреки мнению других компаньонов. Мне пеняли: зачем я взял то или это, почему так мало или так много? Но в итоге всегда оказывалось, что брал я именно то и ровно столько, что и сколько было в самый раз.
Мы немного покружили по больничному скверу, покуда не обнаружили дальнюю скамейку, стоявшую между двумя березками.
— Сначала нужно подкрепиться, — сказал Лаврентий. — На ужин нам, по всему, не успеть. Садись на лавочку и кушай йогурт.
Фруктовый йогурт был одним из моих любимых лакомств, и я с удовольствием исполнила это благое пожелание.
Лаврентий мастерски, с легким хлопком, открыл бутылку и наполнил освободившиеся, вымытые минеральной водой стаканчики из-под йогурта пенящимся напитком.
— За что мы пьем?
Он обнял меня и поцеловал в губы:
— Всегда за нас, за тебя и за меня…
Шампанское было теплым, но все равно очень вкусным.
— Хочешь, я прочту тебе свои самые ранние стихи? — спросил Лаврентий. — Те, которые я писал еще совсем мальчишкой?
Я согласно кивнула.
— Только я их почти не помню и буду вспоминать прямо на ходу, — предупредил он. — Так что прошу не удивляться никаким неожиданностям.
Он стал читать какие-то страшно сложные, переполненные надуманными сравнениями, диковинными эпитетами, вычурными рифмами и в то же время удивительно светлые и наивные стихи.
Меня все это почему-то ужасно смешило. Мало того, Лаврентий действительно часто забывал какие-то слова, фразы, целые куски, но тут же, на ходу сочинял вместо них новые, невообразимо несуразные, порою просто неприличные и от этого еще более смешные.
Я смеялась, периодически не сдерживаясь и срываясь на безудержный хохот. Иногда он предлагал именно мне найти, подобрать забытое или нарочно не произносимое им слово. Мои находки были еще более несуразными и в свою очередь веселили Лаврентия.
Мы довели друг друга до слез, до икоты. Никогда, ни прежде, ни после, я не видела его таким беззаботно веселящимся, безудержно вслух хохочущим мальчишкой.
В самый разгар нашего веселья подле нас объявился маленький старичок. Одетый не по погоде в теплую куртку, в теплую шапку, с огромной брезентовой сумкой, он бродил вокруг, перебирая палкой в траве.
— Отец! — окликнул его Лаврентий, когда тот оказался совсем неподалеку от нас. — Шампанское пьешь?
Меня несколько смутила такая нарочитая бесцеремонность, но, вероятно, вид старичка располагал к этому. Он, и вправду нисколько не обидевшись, подошел.
— Что Бог пошлет, все покуда пью, — ответил он и добавил: — Вечер добрый.
Мы ответили на его приветствие. Лаврентий взял было стакан из пакета, но старик достал из сумки свой походный раскладной стаканчик.
— Всегда ношу с собой, — пояснил он, улыбаясь. — Спутник агитатора.
Хотя на изрядного выпивоху он вовсе не был похож. Вполне ухоженный и даже благообразный вид, чистое, светлое лицо. Лаврентий разлил оставшееся в бутылке вино, хотел что-то сказать, но старичок заговорил первым:
— За вас, ребятки! — сказал он, просто и кротко улыбаясь. — Доброй и долгой жизни вам, здоровья, а пуще того терпения.
— Спасибо, — ответила я.
Мы выпили.
— А что же это за терпение, отец, которое нам пуще здоровья надобно? — спросил Лаврентий, доставая сигарету.
Я видела, что он взволнован. Старик помолчал, отламывая от кекса маленькие кусочки и отправляя их неспешно в рот.
— А терпение надобно, потому что терпеть вам, ребятки, придется немало, — наконец ответил он. — Испытания вам будут немалые. А вы терпите, друг дружку утешайте и берегите. С Божьей помощью выдюжите, я знаю.
Сказал и ушел. А мы остались.
Лаврентий подъехал вплотную к скамейке, обнял меня и прижал к себе. Мы сидели, смотрели на алые облака, светящиеся над зашедшим солнцем, и молчали. Говорить больше ни о чем не хотелось. То ли перевеселились мы без меры, то ли слова странного собутыльника заставили нас задуматься. Каждого о чем-то своем, а быть может, об одном и том же.
Я высказала предположение:
— А может, это был сам Николай, угодник Божий? Говорят, он вот так и является, в образе такого благообразного старичка.
