Нищета. Часть первая - Гетрэ Жан (читаем книги .TXT) 📗

Валентина подбежала к отцу. При виде всех перемен, происшедших в Рош-Брюне, ее сердце и трепетало от благодарности, и сжималось от тоски.

— Взгляни, — сказал граф вполголоса, обращая внимание дочери на все, что было восстановлено по указаниям Гюстава, — взгляни, как проницательно и чутко он угадал наши желания! Самой верной, самой большой любви не хватит, чтобы вознаградить за это!

Чувствуя, что вот-вот упадет, Валентина ухватилась за руку отца. Обернувшись, она увидела сияющего Гюстава: взволнованность жены он приписывал ее радостному умилению.

Они находились в заново отстроенной крытой галерее. Огромные кариатиды, поддерживавшие ее своды, казались совсем новыми; треснувшие ступени широкой парадной лестницы были сменены, все помещения богато отделаны; лишь комната Валентины осталась нетронутой.

Обошли сад. Опытный садовник превратил его в подобие Эдема, правда, на буржуазный манер, в соответствии со вкусами графа: приятное здесь сочеталось с полезным, а полезное — с приятным. Источники наполняли бассейн прозрачной водой; из него бил фонтан, сверкая на солнце, словно хрустальный сноп, и ниспадая дождем алмазных капель на свежие кувшинки и ирисы, окаймлявшие бассейн.

Молодая женщина то и дело останавливалась. Внимание мужа вызывало у нее угрызения совести. Глаза ее были полны слез, а сердце — горечи. Гюстав же думал, что причина этих слез — сладостное волнение, и сам готов был плакать от радости.

Наконец измученная Валентина спустилась на каменную скамью и, прислушиваясь к журчанию ручейка, склонила голову на плечо мужа.

— Ну что, госпожа маркиза, как вам нравится здесь? — спросил Жан-Луи.

— Лучше не может быть! Но зачем ты зовешь меня маркизой? Разве я не осталась твоей молочной сестрой?

— Значит, я могу называть вас, как прежде?

— Конечно.

— Я знал, что вы не загордитесь.

— Загоржусь? Отчего?

— О, повод найдется! Ну, хотя бы оттого, что вы жена такого богатого и доброго человека.

Гюстав покраснел. Валентина с живостью подхватила:

— О да, я горжусь, что я его жена. Но не потому, что он богат, а потому, что у него благородное сердце.

И вдруг, в бессознательном порыве, она упала перед мужем на колени и униженно прижалась головой к его ногам. Вне себя от радости Гюстав поднял жену и усадил рядом. Некоторое время он глядел на нее, потом перевел взор на Жана-Луи, который задумчиво, удивленно и внимательно смотрел на мертвенно-бледную Валентину.

С точностью людей, чье главное занятие — вкусно покушать, гости съехались как раз к полудню. После обмена банальными приветствиями все уселись за стол. Нанетта превзошла себя, стараясь, чтобы новоселье было отпраздновано на славу. В камине старой столовой вновь торжественно повесили традиционный крюк для котла.

Закусив, гости принялись болтать.

— Ну что, маркиз, — спросил один скептически настроенный дворянин, — как подвигается осуществление вашего знаменитого филантропического плана? Как относятся сен-бернарские нищие к вашим фабрикам, которые должны их обогатить, заставив работать?

— Все идет как нельзя лучше, — серьезно ответил Гюстав. — И я настолько верю в успех дела, что надеюсь найти подражателей.

— Но, — воскликнула жена скептика, — говорят, что если ваши планы увенчаются успехом, если вашему примеру последуют и другие, то женщины из простонародья откажутся нас обслуживать и нам придется самим стирать белье!

— Что ж в этом плохого? — смеясь, спросил граф Поль. — Вы столь же красивы и умны, как принцесса Салентская [119]; почему бы вам не позаимствовать у нее и талант домохозяйки?

— О, да! Что в этом плохого? — подхватили мужчины.

Слабый пол возмутился.

— Это был бы анахронизм! — заметила жена скептика. — Фи! Нашими ли ручками полоскать белье?

— Почему же вы считаете, что это можно делать руками бедных прачек, которые от этой работы покрываются язвами и почти поголовно болеют ревматизмом? — спросил Гюстав. — Наступит время, когда машины заменят женский труд во всех тяжелых профессиях.

— Аминь! — воскликнули представители молодой Франции в лице пятидесятилетнего господина и нескольких старых дев.

— Куда же мы катимся, — с ужасом спросил барон де ла Плань, — если дворянство само возглавляет революционное движение?

— Оттого, что оно не возглавило революцию в свое время, — возразил Гюстав, — его и унес поток девяносто третьего года [120].

— Он прав!

— Нет, не прав!

— Поживем — увидим! — рискнули заметить те, кто придерживался золотой середины.

— Да, там видно будет, — сказала старая дама, известная своим свободомыслием. — Я стою за прогресс. Но скажите нам, маркиз, каким чудом вам удалось приручить этих сен-бернарских волков?

— Очень просто! Сначала мадемуазель де ла Плань приручила их волчат. Мы платили родителям за то, что те пускали детей в школу.

— Платили родителям?

— Ну да, ибо дети, собирая милостыню на дороге, были для них одним из источников дохода; следовательно, нужно было какое-то возмещение, чтобы время, затраченное на занятия, не казалось потерянным напрасно. Мы охотно согласились на такую жертву, и вслед за малышами, которых мы в школе не только учим, но и кормим, к нам пришли и матери.

— Но ведь это стоило вам бешеных денег?

— Не так уж много, как это вам кажется.

— И что же придумали для матерей?

— Моя жена вместе со своей подругой научили их изготовлять бисер. Этим ремеслом можно заниматься на дому, зарабатывая от полутора до трех франков в день.

— Три франка в день! Вы развращаете народ, маркиз, и причиняете обществу непоправимый вред. Где мы будем брать слуг, если ваша филантропическая мания заразит и других? Вероятно, и мужчины в вашей образцовой общине зарабатывают не хуже?

— Мужчины зимой трудятся на фабрике, причем не только получают поденную плату, но и имеют долю в прибылях, соответственно труду каждого. Летом же они обрабатывают арендуемую землю, причем платят за пользование ею лишь одну треть урожая. Они очень довольны, что машины облегчают их труд.

— Как, эти тупоголовые скоты уразумели пользу машин?

— Конечно, и еще многое другое. Прослушав несколько наставительных речей, они поняли, что бедность была результатом их разобщенности, а нынешнее благополучие — следствие объединения их сил. Когда они увидели, что интересы каждого тесно связаны с интересами остальных, нетрудно было склонить их к вступлению в общину, которая обеспечит им возможность пользоваться всеми плодами своего труда. И вскоре нотариус на гербовой бумаге оформит устав этой общины.

— Сударь, — сказал старик, бывший член Конвента [121], до сих пор не проронивший ни слова, — вы поистине заслужили людскую признательность!

— Ба, — возразил скептик, — кроме неблагодарности, маркиз ничего не добьется. Я тоже как-то увлекся филантропией, но кроме множества неприятностей из этого ничего не вышло. С меня хватит!

Среди дам беседа текла по другому руслу:

— У вас прелестное платье!

— Вы находите? Я купила эту материю совершенно случайно, прельстилась дешевизной: всего двадцать два франка за метр!

— Совсем даром!

— Не кажется ли вам, дорогая, что у маркизы сегодня несколько хмурый вид?

— Надутый, хотите вы сказать? Она едва отвечает на комплименты. Можно подумать, что каждое слово стоит ей больших усилий.

— Между тем, говорят, ей ума не занимать стать.

— Кто знает? Может быть, она его занимала, а теперь отдала обратно?

— Ха-ха-ха! Вполне возможно. Впрочем, она так богата и так красива, что ей легко обойтись и без прочих достоинств.

— Красива? По-вашему, она красива?

— Спешу оговориться, что это не мое личное мнение; ведь я близорука! Но все в один голос произносят до небес красоту госпожи де Бергонн.