Всё, что любовью названо людьми - Фальк Макс (книги хорошего качества .txt) 📗
Грохнула дверь, распахнувшись второй раз.
Маргарита ахнула, отступила.
— Шовелен? — с ужасом спросила она.
— Марго!.. — тот сбежал по лесенке, но замер на последней ступени, сжимая в руке клинок. — Марго! — с тихим отчаянием повторил он. — Что ты делаешь?
Она вскинула голову, распрямилась. Вытянула шпагу из ножен.
— Я защищаю невинные жизни от таких, как ты.
— Невинные? — гневно спросил Шовелен.
— Хочешь стать убийцей детей — сначала убей меня.
Шовелен смотрел на неё.
— Ты же знаешь, я не могу этого сделать.
Маргарита шагнула к нему, заглянула в лицо. Шовелен смотрел на неё, как околдованный. Она положила пальцы на его запястье — они разжались, клинок зазвенел на каменных плитах.
— Марго, — тихо сказал Шовелен, будто просил о чём-то.
Маргарита, шатнувшись назад, носком сапога отбросила в сторону его клинок, перекинула свою шпагу Кроули:
— Задержите его! Помогите вывести детей! — это было уже Азирафелю.
Кроули едва сумел поймать клинок, не порезавшись. Он не умел фехтовать — у него никогда не возникало такой надобности. Но думать об этом уже было поздно. Шовелен, подобрав свою шпагу, бросился к двери, за которой исчезла Маргарита. Кроули пришлось преградить ему путь.
Он не умел фехтовать. Он беспорядочно размахивал шпагой, надеясь, что это сработает как-нибудь само собой. Шовелен легко отбивал удары, и это кончилось бы довольно плачевно, но…
Но Кроули умел призывать неудачи на чужую голову. Шовелен промахивался. Путался в собственных ногах. Натыкался на бочки, врезался клинком в столбы. Его заносило, как пьяного. Он гонялся за Кроули, но не мог ни поймать, ни зацепить, и собственная злость ослепляла его, мешая сосредоточиться.
— Кроули!..
Он едва не пропустил удар, успев пригнуться в последний момент. Азирафель и Маргарита были уже на лестнице, за них держались двое детей — мальчик-подросток и напуганная, заплаканная девочка лет пяти.
— Маргарита! — крикнул Шовелен, забыв про Кроули.
Та даже не обернулась.
Кроули сбил Шовелена с ног, взбежал по ступеням.
— Передайте привет Робеспьеру от Алого Первоцвета! — крикнул он.
На бегу подхватил на руки девочку, распахнул дверь, выпуская остальных. Придержал только Азирафеля:
— Где твой друг?
Ангел покачал головой.
Кроули бросил шпагу, выскочил наружу. Пинком уронил под дверь тяжёлую скамью: когда Шовелен выберется из погреба, они будут уже далеко.
Азирафель сидел на корме. Ссутулившись, опустив плечи. Смотрел на исчезающий берег, потирал ладони одна о другую. Кроули сидел рядом, вытянув скрещённые ноги.
— Что случилось с твоим другом?
— Демоны наткнулись на него, когда поднимались в монастырь. Он успел спрятать детей, а сам…
Кроули посмотрел на его профиль.
— Мне жаль.
Ветер раздувал паруса, берег казался далёким туманным призраком.
— Я не должен был в это вмешиваться, — тихо сказал Азирафель. — Он погиб из-за меня.
— Не ты убил его, — напомнил Кроули. — Если бы мы не вмешались, погибло бы больше людей.
— Мы не имеем права вершить их судьбу. Это их дело. Они должны спасать себя сами. Они сами должны выбирать. Я забылся…
Он провёл ладонью по лбу, приложил её к щеке. Так и замер, держа себя за лицо.
— Ты спас очень многих, — сказал Кроули. — И ты дал людям надежду. Ты дал им Первоцвета.
— Его не существует, — горько сказал Азирафель. — Он выдумка. Но теперь его будут искать. Сколько людей окажется на гильотине из-за того, что на них донесут, будто они его сообщники?
— Это люди их туда приведут, а не ты. Это их дела. Ты хотел, как лучше.
— Благими намерениями… — Азирафель попытался улыбнуться, и эта вымученная улыбка полоснула Кроули, как ножом.
— Хочешь всё бросить? — спросил он.
— Да, — сказал Азирафель. — У людей свой путь, мы не должны мешать им.
— Я-то как раз должен мешать, — вставил Кроули, но замолчал, когда Азирафель обратил на него отчаянный взгляд. — А может, — предложил он после недолгой паузы, — просто отдадим идею людям? Пусть кто-то из них станет Первоцветом.
— Если бы кто-то хотел, — вздохнул ангел, — Первоцвета не нужно было бы придумывать.
— Может, им просто не хватало воображения? — Кроули привычно усмехнулся. — Кажется, у меня на примете есть один парень. Он близок к Робеспьеру, но он ещё не вполне пропал, ему и карты в руки.
Азирафель молчал. Кроули сидел рядом, глядя за корму. Волны шумели, ветер гудел в снастях.
— Знаешь, с годами всё тяжелее к ним привязываться, — сказал Азирафель.
— Знаю, — сказал Кроули. — В этом и смысл. Выбирая привязанность, ты всегда вместе с ней выбираешь боль.
Он осёкся, захлопнул рот.
— Да, — тихо согласился Азирафель. — Всегда.
Волны плескались в борта корабля. Маргарита стояла неподалёку, что-то говорила детям, показывая за горизонт.
— А знаешь, — непринуждённо начал Кроули, — Хастур и Лигур орали, как резаные, пока мы падали обратно.
— Ох, — смутился Азирафель.
— Они теперь лет сто даже носа не покажут на поверхность. Из-за тебя. Ты перепугал их до смерти.
— Разве? — Азирафель улыбнулся чуть веселее.
— Ты был просто неподражаем, — сказал Кроули. — Такой сияющий, грозный — настоящий карающий ангел.
— О, я не очень-то карающий, — скромно поправил Азирафель.
— Ты низвергающий демонов к своим ногам, — поправился Кроули, широко улыбаясь.
Азирафель посмотрел на него искоса.
— Не вздумай низвергаться, — предупредил он, стараясь спрятать улыбку.
— Даже не собирался, — соврал Кроули.
Азирафель глубоко вздохнул, повёл шеей, будто избавляя её от напряжения. Распрямил спину.
Кроули смотрел на его профиль и думал о том, что никогда, никогда не будет по-настоящему лоялен Аду.
========== Лондон, Голдерс Грин, 1907 AD ==========
Комментарий к Лондон, Голдерс Грин, 1907 AD
Мой разум-врач любовь мою лечил.
Она отвергла травы и коренья,
И бедный лекарь выбился из сил
И нас покинул, потеряв терпенье.
Сонет №147
Кроули пребывал в тихой безмятежной пустоте вроде той, в которой он пребывал в самом начале времён. Она была холодна и нежна. Она была наркотически равнодушна ко всему, что существовало за её пределами. Она была самодостаточна, проста, понятна. Она была нежива.
Эта тихая пустота была свёрнута вокруг Кроули, как горизонт коллапсирующей звезды. Она была в нём и вокруг него, и долгое время её ничто не тревожило.
Пока в неё, наивную и безмятежную, не проник предательский шум. Поначалу он был так слаб, что Кроули его почти не слышал. А когда услышал — отмахнулся и выбросил его за пределы досягаемости своего сознания.
Но шум не исчез, он слышался всё яснее и яснее — грубый, назойливый гул, ритмичные глухие удары, далёкий грохот. Он то уплывал, то возвращался, и в конце концов стал так силён, что игнорировать его было уже нельзя.
Следуя дурному примеру очнувшегося из небытия слуха, прочие чувства тоже начали приходить в сознание.
Пустота уже не была пустой. В ней существовал запах земли и пыли, чьи-то голоса. В ней, оказалось, у Кроули затекло и почти отнялось плечо, а на носу что-то отчаянно щекоталось. Недолгое время он боролся со своими чувствами, не желая признавать их существование, распихивая их обратно по углам туда, откуда они вылезли — но они упрямо ползли и ковыляли обратно, как игривые щенята, неспособные и минуты выдержать в одиночестве.
Кроули открыл глаза.
Было темно, холодно. Лицо кололи какие-то сухие травинки, воздух был тяжёлый, землистый. Пахло каменной крошкой, гниющим деревом.
Кроули поднял голову. Потом сел. Какая-то солома зашелестела, скатываясь с него. Он провёл руками по спутанным волосам, машинально выбирая из них мусор. Темнота вокруг была настолько привычной, что Кроули ей совершенно не удивился.
Встав на ноги, он распрямился. Постоял, чуть пошатываясь, шагнул вперёд — и врезался пальцами во что-то твёрдое. Зашипел. Обошёл преграду, путаясь в каких-то тряпках на полу, роняя что-то стеклянное себе под ноги, нетвёрдо качнулся — и с размаху встретил краем виска холодную железную балку. Голове стало горячо и больно.
