Однажды и навсегда - Сигер Мора (чтение книг txt) 📗
ГЛАВА 44
Солнце уже клонилось к закату, когда возле гостиницы стали собираться деревенские женщины. Фолкнер вошел в зал. Морли, как обычно, был занят своими кружками.
— Чего вы желаете? — задал он привычный вопрос. Голос был хриплым от усталости, глаза нервно бегали по сторонам.
— Правду, — сказал Фолкнер. — По-моему, мне теперь все до конца известно, но я хотел бы еще раз убедиться и выслушать вас.
— Я не понимаю, о чем вы говорите. Если вам хочется пива — пожалуйста. А если нет, не мешайте мне заниматься своими делами. Аннелиз куда-то запропастилась… Как будто ей неизвестно…
— Она в приходе, у священника. Там она и останется, пока мы не доведем дело до конца.
— Какого черта?..
— Цыгане застукали вас, не так ли? — спросил у него Фолкнер почти дружелюбным тоном. — Они частенько шатаются по ночам. Такая уж у них привычка. И они увидели что-то такое, чего им знать не полагалось. Вот почему вы их прикончили.
Он наклонился через стойку. Морли смотрел на него в упор, застыв от испуга и изумления. Он был не в состоянии отвернуться и отвести глаза. Фолкнер продолжал:
— Затем Дейви попытался вас немного пошантажировать, и ему тоже пришлось отправиться вслед за цыганами. Правда, признаюсь честно, мне не совсем понятно, что же случилось с последним. Но у Бертрана было отзывчивое сердце. Он чутьем догадался, что Аннелиз загнана в угол, и пытался помочь ей.
Фолкнер выпрямился. Ему хотелось поскорее покончить с делом.
— Поэтому вы решили заодно разделаться и с ним. Или, может, вам показалось, что это Эдвардс? Когда вы поняли, кто ваша жертва? Когда Бертран повернулся и увидел вас?
Лицо трактирщика исказилось злобной гримасой. Он с силой грохнул кружкой по стойке, так, что в ней осталась вмятина, и бросился к Фолкнеру.
— Господи, да я тебя…
— Что вы меня? — слегка удивился Фолкнер. Он был очень спокоен. Он мгновенно ухватил рукой ворот рубашки Морли и пережал ему горло. Трактирщик беспомощно хватал ртом воздух. Фолкнер крепко прижал его к стойке, ноги Морли задергались, руки бессильно повисли вдоль, тела. Фолкнер угрожающе сказал:
— Я не такой, как другие. Убийства — моя профессия. Уж вам-то было бы необходимо знать об этом.
В ответ послышалось что-то нечленораздельное. Фолкнер усилил хватку и вкрадчиво спросил:
— Ну, как вам это ощущение? Нравится? Вряд ли? Примерно то же самое вы сможете испытать на виселице. Если, конечно, вас к ней приговорят. Скорее всего, вас не повесят. За то, что вы натворили, за все ваши преступления полагается дыба и четвертование. Насколько я наслышан — это гораздо хуже.
Морли побагровел, глаза выкатывались из орбит. Фолкнер чуть-чуть отпустил его и с силой оттолкнул от себя. Морли ударился спиной о стену и принялся жадно хватать ртом воздух.
— Но вы можете поступить иначе, — предложил ему Фолкнер. — Дайте Аннелиз возможность жить, как ей хочется, обеспечьте ее и можете спокойно уходить со сцены. И тогда, Морли, можете считать, что Господь вас простил.
Он повернулся к двери. Ему хотелось уйти, ему было тошно смотреть и дышать одним воздухом с этим омерзительным созданием. У дверей он остановился, обернулся и предупредил:
— Советую вам сделать правильный выбор.
Женщины стояли возле гостиницы и молча смотрели, как Фолкнер уходит. Когда он вышел на дорогу, они медленно, но неумолимо двинулись к дверям.
Фолкнер вернулся в дом Сары. Там его ждали сэр Исаак и Криспин. Они сидели в утренней зале подавленные и растерянные. Сэр Исаак задал один-единственный вопрос:
— Когда вы его заподозрили впервые?
— Когда Сара ночью пришла в гостиницу, — ответил Фолкнер. Злость и отвращение уже покинули его. Но во всех его движениях и жестах ощущалась глубокая скорбь. — Морли примчался в комнату Криспина, как только услышал шум. На нем была ночная рубашка. Что, впрочем, вполне понятно. Ведь ему полагалось спать. Но он забыл снять башмаки. Когда же окончательно выяснилось, что Джастин Ходдинуорт все еще в Лондоне, а Эдвардс совершенно не подходит на роль подозреваемого, мне неожиданно вспомнилась эта деталь.
Сэр Исаак кивнул, и в зале снова воцарилось напряженное молчание. Некоторое время спустя он снова посмотрел на Фолкнера и заговорил:
— Не кажется ли вам, что в некоторых событиях прямо-таки видно предначертание судьбы? Словно это часть некоего колоссального замысла, если так можно выразиться. Как по-вашему, возможно ли такое?
Фолкнер удивленно приподнял брови. Он очень сомневался, но был не прочь выслушать теорию ученого. Как много изменилось за столь короткое время. Еще несколько недель назад он просто посмеялся бы над таким, по его понятию, суеверным мировоззрением. Теперь же он всерьез задумался.
— Это бы означало, — медленно продолжал развивать свою мысль сэр Исаак, — что то, что мы принимаем за реальность — прошлое, настоящее, будущее, — должно чередоваться в четкой последовательности. Но это вовсе не значит, что так все обстоит на самом деле. Возможно, время способно искривляться, закручиваться в кольцо. В таком случае можно сделать вывод, что…
Голос ученого постепенно затих. А сам он, казалось, затерялся в бездне догадок и размышлений, где вихрем кружились созвездия и раздавалось мерное тиканье Великого Маятника Времени. Сэр Исаак поудобнее устроился в кресле, бесконечно довольный течением собственных мыслей. Его лицо озарилось мягкой рассеянной улыбкой.
Фолкнер сидел задумавшись. Мысли его были далеко не из приятных. Он мрачно думал о том, что вовсе не хотел бы знать, какая участь ждет Морли. Каким образом его предадут смерти. И чьей рукой будет приведен в исполнение приговор. Но он предполагал, что, скорее всего, убийцу заставят принять яд. Он ясно понимал, что Сара будет играть во всем этом главную роль.
После того, как они вернулись от викария, он успел заметить, что она прошмыгнула в кладовую и через какое-то время появилась оттуда с закрытой корзинкой.
А сейчас он ждал ее возвращения в уютной зале. В клетке весело и беззаботно посвистывала канарейка. В окна лился яркий солнечный свет. Растения в саду упрямо тянулись к небу и солнцу.
Фолкнер удивился: почему он думает о том, что сейчас происходит в гостинице, с таким спокойствием? И, наконец, осознал. Совершенно справедливо и оправданно то, что Хозяйка Эйвбери должна очистить деревню от поселившегося в ней зла. И это было справедливей, нежели приговор любого суда. В конечном счете, они поступали более милосердно. Причем не только по отношению к тем, кто пострадал, но и по отношению к самому Морли.
Время шло. Стало смеркаться. Открылась и снова захлопнулась входная дверь. Сэр Исаак и Криспин переглянулись. Фолкнер вышел в коридор. Вернулась миссис Дамас. Она вошла в залу, молча кивнула всем и снова спустилась вниз, направляясь в кухню.
От гостиницы неторопливо, парами и поодиночке, расходились женщины Эйвбери. Они возвращались домой к привычным повседневным делам.
Правосудие свершилось.
Морли закопали на рассвете. По христианскому обычаю, его похоронили в дальнем конце кладбища. На этом настоял Эдвардс, выделив место на кладбище, как он выразился — исключительно ради детей. Пока шла заупокойная служба, дети находились под присмотром миссис Гуди. Но Аннелиз была на похоронах отца.
Когда все закончилось, Эдвардс и Аннелиз ушли вместе. Они не прикасались друг к другу, но шагали в ногу, печально склонив головы.
Глядя им вслед, Фолкнер размышлял, что пройдет очень много времени, прежде чем Аннелиз наконец-то вырвется из плена мучительных воспоминаний об отце, чудовищным образом лишившем ее невинности. А потом, чтобы скрыть отвратительный грех кровосмешения, Морли убил четырех человек.
И все это произошло здесь, в древней Эйвбери. Где испокон веков оберегали и соблюдали естественное течение жизни.
Разумеется, насилие и надругательство были бы сочтены преступлением не только здесь, но и в любом другом месте.
