Любовные чары - Арсеньева Елена (книга жизни .txt) 📗
Марина с тоской поняла, что безумно, мучительно жалеет об этом, и наконец-то дала волю слезам… последним своим слезам о Десмонде.
Обитель смерти
Когда она наконец подняла исплаканные, измученные глаза, ей почудилось, будто едет бесконечно долго.
Ветки уныло, тревожно перестукивались над головой, словно пугая, а может, пытаясь предупредить о чем-то. В полях выл и стонал ветер; река вся потемнела, ревела зверем, бешено била темной волной в берега. Небо наливалось ночью и непогодою.
До Марины донесся запах дыма, и она встрепенулась. Остро захотелось есть. Сейчас уже глубокая ночь, едва ли она дозовется кого-то из слуг, чтобы подали ужин. Придется, пожалуй, самой пойти на кухню…
Марина едва не хлопнула себя ладонью по лбу. Она напрочь забыла о своем положении преступницы! Едва мисс Марион ступит на порог замка, ее могут снова схватить и отправить в тюрьму. Да, Хьюго и Линкс признались в преступлениях, но в замке-то обелить ее некому. Стало быть, Маккол-кастл в распоряжении Джессики.
Темная громада, увенчанная двумя башнями, проступила на фоне мутных туч, затянувших небо, и Марина вдруг почувствовала острейшее желание очутиться как можно дальше от замка. Зачем она здесь, в настоящем людоедском логове? Ах да, нужны деньги, чтобы добраться до дому. «Ничего, через час меня уже тут не будет», – уговаривала себя Марина, однако против воли, против разума страх леденил ее душу.
Привязывая гнедого к коновязи, Марина шепотом пообещала, что завтра поутру у него будет вволю и зерна, и отдыха, а вот ночью ему придется потрудиться. Ночь покровительствует беглым, а кто теперь Марина, как не жалкая иностранка, со всех ног удирающая из мрачного Маккол-кастл, в котором не призраки прошлого витают, а тени будущих, еще не свершенных злодейств.
Наконец она ступила во двор, напряженно вглядываясь в окна и пытаясь определить, кто еще не спит. Одна башня была темна, а в другой виднелись два-три светлых пятна. Джессика в замке, но, пока она сидит в своей комнате, угрозы от нее никакой. Марине остро захотелось внезапно появиться на ее пороге (желательно прежде надев наряд леди Элинор) и замогильным голосом объявить, какая она греховодница, ежели замышляет брак с собственным братом, а потом сообщить, что все ее замыслы рухнули. Джессика ведь еще не знает, что Хьюго и Линкс во всем признались! Но Марина окоротила себя. Знает, не знает – теперь дело Десмонда разбираться с единокровной сестрицей и ее шалостями. А ее, Марины, дело – оказаться отсюда подальше.
Крадучись она вошла в дом. Как и ожидала, двери еще не заложили на ночь (хозяин-то пока не вернулся!), а ночной лакей сладко похрапывал на стуле.
На кухне нашлось немного хлеба да сыру – хватило и поесть, и прихватить с собой в дорогу. Марина поискала, во что налить воды, но под руку попалась только малая глиняная бутылочка. Спасибо и на том. Затем она двинулась к своей комнате.
Она не очень хорошо знала эту отведенную под разные хозяйственные службы часть замка и двигалась неуверенно. Каким-то образом удалось добраться до столовой (Марина узнала ее по огромной люстре, низко нависающей над обеденным столом). И Марина уже было вздохнула с облегчением, почти добравшись никем не замеченной до цели, как вдруг впереди мелькнул огонечек и послышались слабые, шаркающие шаги. Она отпрянула в темный угол – и вовремя, ибо в коридоре показался… Сименс.
Свеча бросала неровные отблески на его мрачное, изнуренное лицо с облезлыми бакенбардами – жалкими остатками былого величия. На голове бывшего дворецкого белела повязка, и Марина мимолетно улыбнулась: крепко же она приложила лиходея!
Похоже, она не только улыбнулась, но и хмыкнула нечаянно, потому что Сименс вдруг насторожился и, подняв свечу повыше, принялся вглядываться в темноту.
Марина заслонила лицо рукавом, отчаянно жалея, что при ней нет подсвечника преизрядной тяжести. Уж она бы от души добавила кое-что к первому удару!
Впрочем, обошлось: Сименс поозирался да и побрел себе дальше. Марина выскочила из своего укрытия и ринулась вперед. Ей казалось, что она движется совершенно бесшумно, однако, оглянувшись на повороте коридора, заметила вдали промельк света.
Чертов Сименс! То ли он почуял недоброе, то ли просто так повернул обратно, то ли…
У Марины упало сердце – а ведь в замке ее ждут! Сименс не случайно ходит туда-сюда именно здесь. Можно держать пари, что Сименс каждый раз заглядывает в ее комнату. Значит, у Марины будет всего несколько минут на сборы. Впрочем, голому собраться – только подпоясаться: невелики ее богатства, одна только шкатулочка.
Однако Сименс уже близок.
Марина откачнулась за портьеры, красивыми складками обрамлявшие огромную картину (помнится, она изображала прекрасную леди, которая в крайнем отчаянии била кулаками в стены комнаты, не имеющей ни окон, ни дверей), и вжалась в стену. А та вдруг отступила. Каменная же плита, на которой девушка стояла, перекосилась… Марина запрокинулась навзничь в какую-то тьму, не имеющую ни верха, ни низа, ни крыши, ни дна… больно ударилась обо что-то спиной и головой – и лишилась сознания.
Ее заставил очнуться солнечный луч, бивший прямо в лицо. Открыв глаза, Марина тотчас зажмурилась: солнце светило сверху. Заслонилась рукой, огляделась.
Она лежала на каменном полу, грязном и пыльном, а солнце пробивалось сквозь узкие щели, прорезавшие потолок, который находился как-то очень высоко. Преодолевая головокружение, девушка встала, но потолок приблизился ненамного. Щели в нем были единственным источником воздуха и света, потому что комнатушка, в которой оказалась Марина, не имела ни окон, ни дверей.
Мелькнуло воспоминание о картине, висевшей в коридоре, но оно было слишком страшным, и Марина отогнала его. Морщась от странного, отвратительного запаха, наполнявшего комнату, пошла вдоль стен, ощупывая их ладонями в надежде найти какое-то отверстие, выход, и вдруг обнаружила, что она здесь не одна: в углу, на полу, сидел скелет.
Захлебнувшись криком, Марина в ужасе уставилась на шелковый камзол с золотыми пуговицами, на пожелтевшее, полусгнившее кружевное жабо. Такие наряды носили лет тридцать-сорок назад. Ткань и башмаки изрядно истлели, однако некогда это был нарядный костюм: на пряжках сверкали бриллианты. Почему-то их блеск вызвал слезы на глазах Марины: ради какого торжества нарядился сей несчастный, будто жених для встречи с невестой? Не для того же, чтобы повенчаться со смертью?
И вдруг мелькнула некая мысль, некая догадка… столь страшная, что Марина невольно прижала руку ко рту, подавляя крик. Словно из дальней дали долетел, заглушая доводы перепуганного рассудка, надтреснутый, дрожащий голосочек:
О нет, о нет! Но по всему выходило, что – да.
Марина с трудом подавила нелепое желание присесть в реверансе перед скелетом, который печально и жутко таращился на нее пустыми глазницами.
– Сэр Брайан, – пролепетала она, – встретились ли вы уже с Урсулой?
Так вот где он был, безвестно сгинувший жених, обездоливший свою невесту! Кабы знала Урсула… Но, видимо, сия каморка составляла какую-то особенную тайну замка, и непосвященные не имели о ней представления. Если уж Урсула не ведала о ее существовании, то, верно, и никто из ныне живущих. Возможно, сэр Брайан попал сюда так же нечаянно, как сама Марина: что-то задел (какую-то панель), на что-то наступил (на какую-то плиту) – и оказался навеки отрезан от невесты, от счастья… от самой жизни. Судя по всему, из каморки не может вырваться ни звука. Несчастный, конечно, кричал, пока голос его не превратился в стоны, а затем в последние хрипы умирающего. Наверняка бился в непроницаемые стены, ощупал каждый дюйм, пытаясь привести в действие секретный механизм, отпирающий невидимый выход из ловушки, но постепенно силы его иссякли, и он простерся на полу, не в силах шевельнуть даже пальцем. И в конце концов страдалец испустил дух, уже отчаянно желая смерти, которая прекратит его муки, и в то же время мечтая отдалить ее приход, ибо пока человек жив – жива и надежда.
