Арджуманд. Великая история великой любви - Мурари Тимери Н. (читать книги без регистрации полные txt) 📗
— Но и я бы постарела, если бы продолжала рожать. Ты что, не видела крестьянок? Толстых, уродливых, тяжелых, увешанных сорванцами? Ты скоро станешь такой же. — Тетушка бросила на меня лукавый взгляд: — Догадываюсь, тебе, должно быть, и самой это нравится. Но слишком много наслаждений — тоже нехорошо.
Я не могла отрицать, это было наслаждением, но… иным, чем физическое удовольствие. Я не могла воспарять до таких высот страсти, как мой муж, не ощущала уже и желания, которое приходило, когда я была моложе. Иногда мне казалось, что я пребываю в другом мире и оттого не ощущаю прикосновений его губ и рук, напористых движений горячего тела. И все же, глядя на любимого, я радовалась его радости, впитывала ее. И я также ощущала удовольствие. Если телесный экстаз и был притворным, то сердечный восторг был истинным. В ночь победы я не сумела заставить свое тело чутко отвечать на его прикосновения. Оно оставалось безучастным, страдая еще после рождения Равшанар. Боль держалась дольше обычного, и прикосновения жгли, как огнем. Битва разгорячила мужа, моя любовь его успокаивала. Я любила его, я не могла ему отказать.
— Воспользуйся рукой, — продолжала Мехрун-Нисса.
— Я пробовала. Ему не нравится.
— Что за странный мужчина! Обычно им совершенно неважно, как именно облегчиться, — мальчики, другие мужчины, козы, коровы…
— Он хочет только со мной.
Тетушка возвела глаза к небу, потом впала в задумчивость; опершись подбородком на кулак, она молча смотрела на Шах-Джахана. Не следовало обсуждать с ней моего любимого. Боюсь, что теперь это станет вопросом государственной важности. Как знать, каким образом тетушка применит даже столь интимные сведения в своих интересах?
Бой дундуби возвестил о приближении Джахангира. За ним шел мой отец с тяжелой книгой в кожаном переплете. Джахангир ступал медленно, опираясь на руку моего дедушки. Он постарел, в то время как Мехрун-Нисса за это время стала еще моложе.
Падишах приостановился и с трудом втянул воздух, как будто ему что-то мешало сделать свободный, глубокий вдох.
— Он неважно выглядит.
— Он в превосходном здравии, — быстро ответила тетушка. — С ним все в порядке, так что смотри, не начни распускать слухи, а то попадешь в беду. — Гнев не заглушил тревоги в ее голосе. — Джахангир будет жить много, много лет.
— Конечно, будет! — искренне подхватила я, и на миг она успокоилась.
Вместо того чтобы подняться на трон, Джахангир подошел к Шах-Джахану и нежно поцеловал его. Они обнялись, затем, взявшись за руки, повернулись к придворным.
— Я горд сыном своим, Шах-Джаханом. Мой сын еще раз доказал, что он великий воин. Деканские крысы разбиты. Проиграв одну битву, они струсили и отказались от мысли о войне, которой грозили нам. Мира! — взывали они к Шах-Джахану. Они приняли все мои условия, и сокровищница до краев полна данью.
Падишах говорил около часа, прерываясь только, чтобы глубоко, прерывисто вздохнуть, как будто он тонул, и чтобы позволить придворным выразить свой восторг: «Зиндабад Шах-Джахан! Зиндабад!» Джахангир хотел было продекламировать свои стихи в честь сына, но куда-то засунул их и так и не сумел отыскать.
Когда славословия были закончены, Шах-Джахан вновь опустился на подушки. Слуги поднесли Джахангиру один из золотых подносов, он запустил руки в груду драгоценностей, а потом высыпал их на голову сына, словно облил водой. По плечам моего любимого заструилась радуга, камни сияли, как капли росы, у него на тюрбане, на рукавах, переливчатыми озерцами скопились на коленях и на полу.
Джахангир еще раз зачерпнул алмазы и рубины, и еще, и еще, пока поднос не опустел. После этого вперед выступили другие слуги, державшие поднос с золотыми монетами. Монеты падали, как капельки солнечного света, звенели и крутились вокруг Шах-Джахана. Таков был даршан [80] — изъявление отцовской любви и доверия. Окажись здесь сейчас самое драгоценное, что есть в империи, Джахангир благословил бы этим сына.
Демонстрация щедрости и любви на этом не закончилась. Джахангир взял из рук моего отца книгу и вознес ее над головой, словно она была высшим символом его неограниченной власти.
— Самый драгоценный дар, который отец может передать сыну, — это собрание его мыслей. Через них он передаст ему не только любовь, но и наблюдения, опыт, знания. Это — первый экземпляр «Тузук-и-Джахангири». Шах-Джахан обнаружит в ней вещи, с которыми не будет согласен… Что же, я допускаю это. Но он не найдет здесь ни слова лжи. Правдивы и мои слова о любви к нему. Во всех отношениях он первый из моих сыновей, и я молю Аллаха, чтобы этот, самый ценный мой дар, принес ему процветание. Другие экземпляры будут доставлены в города империи, чтобы всякий мог узнать о любви отца к своему сыну.
Шах-Джахан, смиренно приняв книгу, поцеловал ее обложку и руку отца. Джахангир помог ему подняться, подвел к золотому креслу рядом с троном и усадил. Никогда ни одному принцу прежде не дозволялось сидеть вот так, в золотом кресле, в присутствии падишаха, на виду у придворных… В довершение всего ранг моего мужа был повышен до тридцати тысяч затов и двадцати тысяч соваров.
Первой читательницей книги стала я. Это было издание редкостной красоты. Почти каждую страницу украшали рисунки, выполненные любимым художником Джахангира, индийцем Бишандасом. Я принялась за чтение не только для того, чтобы узнать, какие похвалы были отпущены моего любимому (признаюсь, на этих местах я задерживалась дольше всего и даже гладила пальцами строчки с его именем), — но и чтобы понять Джахангира. Он делал записи на разные темы: например, о Лейле и Меджнуне — журавлях, пойманных птенцами и выкормленных им собственноручно. Путешествуя по империи, он всюду брал их с собой и имел возможность наблюдать за повадками птиц: как они легонько ударяли друг друга клювом, сообщая, что пора меняться, когда по очереди высиживали яйца; как Лейла ловила саранчу и сверчков для своих птенцов. Я прочитала о том, как, проследив за падающей звездой, Джахангир нашел место ее падения и обнаружил там кусок металла; из звездного металла он приказал выковать для себя меч, Аламгир. Желая докопаться до истинной природы мужества, Джахангир внимательно исследовал внутренности льва, но так и не смог найти органа храбрости. В обширной империи не было ничего, что он счел бы не заслуживающим внимания, — будь то будничные мелочи или сверхъестественные явления, чудеса природы или метод разведения свиней. Я действительно очень многое узнала о свекре. Так, я нашла признание, что это он приказал убить придворного Абдул Фазиля, фаворита своего отца, и собственноручно выбросил его голову в отхожее место. Книга и впрямь была честной, искренней. Джахангир даже признавал, что слишком много пьет: ежедневно по двадцать склянок вина с подмешанными к ним четырнадцатью крупинками опиума. Он писал и о трагедии своей безответной любви к отцу, Акбару. Как больно может ранить любовь — не только недостаточная, но и чрезмерная!
Когда у меня начались схватки, небо потемнело, как в сумерках. Земля раскисла от дождя, а зелень была сочной и яркой, как оперение попугая. Ночи стояли шумные от неумолчного пения лягушек. Муссоны заливали страну, ломали деревья, как прутики, проточили новое русло для реки, которая ревела и бушевала за дворцом, красная от ила, будто от крови. Вода была везде: капала с листьев, лилась с крыш по сточным желобам; в дворцовых двориках лужи стояли глубиной по щиколотку. Когда дождь делал короткую передышку, воздух пах свежестью.
Ночь превратилась в день от холодных голубых вспышек, гром сотрясал стены дворца, когда Аурангзеб издал свой первый крик. Он кричал не от испуга — его темные глаза смело взирали на мир, он бесстрашно слушал, как грохочет стихия, — но кричал будто бы в гневе. Младенец ярился, сжатым кулачком колотил по воздуху, словно пытался отправить молнии обратно в небо. Он был слабеньким, и я не думала, что будет жить, хотя неукротимый дух и решимость выжить отметила сразу. Ребенок реял между небом и землей, готовый сразиться со стихиями… Могла ли я полюбить его, если в нем так ощущалось присутствие смерти? Я отвернулась и предоставила кормить его другим. Умри он, это не причинило бы мне боли.
