Арджуманд. Великая история великой любви - Мурари Тимери Н. (читать книги без регистрации полные txt) 📗
Шах-Джахан поднял правую руку — так, чтобы было видно с правого фланга, и один раз махнул. Долго, томительно долго ничего не происходило. А потом десять тысяч всадников отделились от основного войска и ринулись на юг. Шах-Джахан повторил жест, но левой рукой, и другие десять тысяч всадников устремились к северу. Если сравнить наш строй с буйволом, то это были рога, предназначенные для атаки на фланги неприятеля. Перед нами двигались пушка и отряд бандукчи. Добравшись до края плато, мы увидели, как далеко впереди пришла в движение армия противника.
Шах-Джахан поднял обе руки вверх, и мы остановились. Это был испытанный метод: заманить неприятеля в центр дуги, позволить ему поверить, что он выиграет атаку. Чтобы достойно встретить врага, на поле были расставлены заграждения для бандукчи, сипахи приготовили оружие. Далеко на юге и севере двадцать тысяч наших конников брали неприятеля в кольцо.
Шах-Джахан обернулся ко мне. Лицо его было спокойно, но темные глаза горели. Он походил на могучего зверя, ощетиненного, готового к прыжку.
— Тебе страшно, Иса?
— Я не умею лгать. Да, ваше высочество, я не привык к войне.
— Мне нечем тебя утешить. У каждой армии цель одна: победа. И одна из задач — убить вражеского полководца. Если мои люди не будут видеть меня, если я скроюсь хоть на миг, они решат, что я мертв, и отступят. Я — их сердце. Если я погибну, воины падут духом. Враги будут изо всех сил стараться добраться до меня. Так что ты выбрал не того слона.
— Вы могли бы отказать Арджуманд в этой просьбе, ваше высочество… Вы могли бы настоять, чтобы я остался с ней.
— Кто же может отказать Арджуманд хоть в чем-то…. Ты можешь?
— Нет, ваше высочество.
Внимание Шах-Джахана вернулось к приближающемуся неприятелю, мое — к молитве. Трусость — ужасная вещь. Упиваясь жалостью к себе, я давал несбыточные обещания божеству, умолял любой ценой спасти мне жизнь, ради этого я был готов на любые жертвы.
В тот момент я был неспособен притворяться, что не боюсь, душа моя была обнажена. И я не мог вспомнить ни изречений из Корана, ни самой сути этой веры.
В глубине души я взывал к Шиве. Я умолял его простить мне предательство, отказ от богов моих предков. Я надеялся, что Шива поймет — у меня, смиренного индуса, был всего лишь один способ выжить в мире мусульман (а о большем я и мечтать не мог): объявить — одними губами — о том, что я исповедую их веру. Если я останусь в живых, то совершу пуджу, совершу и хомам в его честь, отдам в храм все свои сбережения, буду кормить бедных, совершу паломничество в Варанаси, Бадринатх [79], куда пожелает божество. В знак смирения я обрею голову…
Молитвы мои были прерваны нарастающим гулом голосов. Воины-мусульмане начали выкрикивать сначала тихо, а потом все громче: «Ба-куш! Ба-куш!», индусы кричали: «Мар! Мар!» Я в запальчивости подхватил:
— Мар! Мар!
Шах-Джахан вздрогнул и обернулся:
— Так ты тоже хочешь убивать, Иса? Мы дадим тебе меч.
Внезапно его оружие оказалось у меня в руке. В неразберихе он не расслышал — а может, услышал, но не придал значения, — что я кричал на хинди.
Неприятель наступал на нас — клубящаяся масса пыли, людей, коней, слонов. Казалось, все они вот-вот будут здесь, подомнут и уничтожат нас. Враги рассчитывали на лобовое столкновение двух армий, никакой особой тактики у них не было. Шах-Джахан рассмеялся, увидев, как близко они подошли, не заметив конницы на флангах. Я заметил, что в отличие от нас пушек у них не было. Когда они оказались в пределах досягаемости, Шах-Джахан взмахнул правой рукой. Наши пушки тут же открыли огонь. Железо врезалось в плоть и пропахало борозды в рядах противника. Еще залп — и новые борозды. Крики людей и животных до нас не доносились, заглушаемые орудийными залпами и пальбой из мушкетов. Шах-Джахан широко развел поднятые руки и медленно свел их вместе, соприкоснув ладони. Сквозь синий дым и клубы бурой пыли я едва различал нашу конницу вдалеке, которая ринулась в атаку с флангов. Солнце сверкало на оружии, отражалось в лужах крови, сталь ударяла о сталь, трубили слоны, ржали лошади. Люди рубили людей, как если бы рубили деревья, отсекали головы и конечности, вспарывали животы. Кровь фонтаном била из ран, земля впитывала ее, становился мокрой и темной. Воздух звенел от боевых кличей: «Ба-куш! Ба-куш! Мар! Мар!» Байрам был непоколебим и недосягаем — никто из неприятелей не мог до нас добраться.
К полудню битва закончилась. Враг бежал, бросив оружие, бросив своих мертвецов, бросив раненых животных и стонущих людей. Его потери составили пять тысяч человек убитыми, мы потеряли тысячу восемьсот пятьдесят человек. Армия Моголов проехала по полю брани, вонзая мечи в тела умирающих, забирая у мертвецов золотые украшения.
Я глянул вверх: над головами кружили стервятники. Откуда они узнали? Донесся ли шум битвы до их жалких ушей? Или это боги присылают известия с ветром? Стервятники летели со всех сторон, шумно хлопая крыльями, будто рукоплескали бойне. Хорошая работа, хорошая…
1028/1618 ГОД
АРДЖУМАНД
Позади трона было поставлено золотое кресло, но Шах-Джахан остался там, где сидел, — на подушках у подножия. По одну сторону от него был громадный золотой поднос с драгоценными камнями: алмазами, рубинами, изумрудами, жемчугом. За ним — еще один поднос с горой золотых монет. Братья стояли за спиной Шах-Джахана, позади них теснились придворные.
— Ты что-то притихла, — заметила Мехрун-Нисса.
— Я очень горжусь им… — Прижавшись лбом к холодной резной решетке, я уповала на то, что больше побед не потребуется. Каким облегчением было покинуть Декан и возвратиться в прохладную Агру, воздух которой казался особенно свежим после удушливого зноя. Молилась я и о том, чтобы империя пребывала в мире долгие годы и чтобы мы могли пожить в покое, безмятежно радуясь своей любви. — Но я немного устала. Это все от волнения. Всякий раз, как мы возвращаемся, мой муж еще вырастает в глазах отца, и все же я молюсь о наступлении мира, чтобы можно было пожить нормальной жизнью.
— Шах-Джахан — великий полководец. Все зависит от воли его отца и от ситуации в империи…
— Отправь в следующий раз Махабат-хана… пожалуйста, тетушка! Мне так хочется какое-то время побыть здесь.
— Да кто же просил тебя с ним отправляться? Если бы Джахангир поехал в Декан, я бы с радостью отпустила его, а сама осталась дома.
— Мы поклялись друг другу никогда не расставаться.
Она пожала плечами:
— Тогда ты сама виновата. Это безумие — повсюду следовать за ним.
— Но он тоже этого хочет.
— В следующий раз оставайся в Агре. — Она пристально смотрела на меня из полумрака. — Ты выглядишь усталой, Арджуманд. — Ее рука погладила мой круглый живот: — Снова… И когда только вы остановитесь? Тебе необходим отдых, милая. Не допускай его к себе.
— Как можно? — У меня против воли потекли слезы, омрачая великий день. — Я не могу видеть его огорченным.
— Пусть огорчается, — резко бросила Мехрун-Нисса. — Кем он тебя считает, коровой? За пять лет — пятеро детей.
— Четверо, — рассеянно поправила я. — Вот этот пятый. Первый не родился.
— Этого более чем достаточно. Отправь его к другой женщине, пусть с ней удовлетворяет свою похоть. Нужно быть настоящим жеребцом, чтобы требовать от тебя такого. — Она понизила голос: — Я разрешаю Джахангиру возлегать со мной не чаще раза в месяц. Если не удается сдержать похоть, я велю ему спать с одной из невольниц. Хочешь, я подарю тебе несколько рабынь?
— Нет. Я готова удовлетворять своего мужа, а он желает только меня. Он не взял себе другой жены и не хочет ложиться ни с какой другой женщиной.
— Но каждый раз ты умудряешься зачать ребенка! Посмотри на свое тело — и посмотри на мое. Я не выгляжу старой.
Ее талия была тонкой, кожа светилась здоровьем, длинные черные волосы ниспадали до пояса. Безусловно, она оставалась молодой, а моя юность поблекла, как лепесток розы, засушенный между страницами книги, вялый, иссохший, хрупкий…
