Песня сирены - Карр Филиппа (книга жизни .TXT) 📗
Бокалы были наполнены, и мы выпили за здоровье нового монарха — королевы Анны.
У Эверсли всегда были тесные связи с двором. Мой дед Карлтон Эверсли ходил в больших друзьях у Карла II. Потом он, правда, оказался замешан в мятеже Монмута и вместе с пресловутым Джеймсом , разумеется, попал в немилость. Хотя Вильгельм и Мария приняли его, он никогда уже не достигал тех вершин, что при Карле. Но как бы там ни было, присутствие наше на коронации представлялось само собой разумеющимся, и мы занялись необходимыми приготовлениями к отъезду.
На дворе уже стоял апрель. Дочери Карлотты исполнилось два месяца, так что ей о Лондоне думать не приходилось. Харриет тоже не поехала. Должно быть, она впервые в своей жизни пропускала такого рода событие, но, мне кажется, тут начал давать знать о себе возраст, все-таки она была на несколько лет старше моей бабушки.
Никогда еще из Эверсли не отправлялась столь большая компания: бабушка с дедом, мои родители, дядюшка Карл и я.
— Дамми, — заметил дядюшка Карл, — тебе будет весьма полезно увидеть хотя бы кусочек жизни.
— Она еще слишком мала, Карл, — сказала матушка. — И зовут ее, между прочим, Дамарис.
— А я разве спорю? — парировал дядюшка Карл. — Еще с тех пор, когда держал ее, совсем кроху, на руках, я помню, что нельзя называть маленькую Дамми «Дамми»
Матушка раздраженно щелкнула языком, но не рассердилась. Было в дядюшке Карле что-то невыразимо привлекательное. Он на несколько лет младше матушки, и иногда, вспоминая былые дни, она рассказывала мне, как безумно любил ее отец Карла и как, казалось, почти не замечал ее.
«Но пришло время, и все переменилось», — проговорилась она как-то. Я почувствовала недосказанность в ее словах, но когда спросила, что она имела в виду, матушка лишь сжала губы и ни единой фразой не обмолвилась больше на эту тему. «Тайны, — подумала я. — Семейные тайны. Вероятно, и я в один прекрасный день буду посвящена в них».
Итак, мы двинулись в Лондон. Отъезд наш сопровождала веселая суматоха. Если бы Эдвин был дома, он, несомненно, сыграл бы немаловажную роль в этой церемонии. Бабушка горевала, что он сейчас на службе, за границей. Мы, однако, восторга своего не скрывали.
— Если не веселиться на коронации, то когда же? — заметил дед. — У тебя появился новый монарх, и ты с чистой совестью можешь тешить себя мыслями о том, как хорошо будет теперь жить. Так что такой момент, как коронация, упускать нельзя.
Выехали мы в самом приподнятом состоянии духа, вся семья плюс шестеро слуг, да вдобавок три лошади с поклажей — надо же нарядиться, когда пойдем ко двору.
Я во все глаза смотрела на птиц. Я знала, где и кого можно увидеть: иволгу — на открытом пространстве, свиристелей — всегда возле деревьев, горлиц — в лесу. В это время года я любила слушать их веселое пение — бедняжки так радуются, что зима, наконец-то, кончилась.
Я сказала матушке, что для меня счастье просто слышать птиц. Она ответила мне теплой одобрительной улыбкой. Позже я расслышала, как она негромко шепнула бабушке:
— Дамарис, я уверена, никогда не даст мне повода для беспокойства.
А бабушка ответила:
— Не зарекайся, Присцилла. Беда иногда приходит оттуда, откуда ее меньше всего ждешь.
— У вас сегодня странное настроение, матушка.
— Ты права, — согласилась бабушка. — Это, должно быть, оттого, что мы все едем в Лондон. Мне невольно вспоминается побег Карлотты.
— О, как я благодарна Господу, что все уже позади!
— Да, с Бенджи она в безопасности.
— И теперь у нее есть ребенок, а он способен образумить даже Карлотту.
Они замолчали и всю дорогу, покуда не показались серые стены лондонского Тауэра, не проронили больше ни слова.
Прибытие в Лондон — событие, всегда волнующее. На улицах бурлит жизнь, кругом шум, гам. Я никогда еще не видела столько народу, сколько в Лондоне, не похожих друг на друга людей, об образе жизни которых мы, деревенские, можем лишь догадываться. Тут были джентльмены в элегантных платьях, блистающих то ли настоящими, то ли фальшивыми алмазами; леди, напомаженные и напудренные; продавцы и их ученики, стоящие в дверях лавок и зазывающие прохожих купить товары на любой вкус. Тут была восхитительная река, по которой плавали самые разнообразные лодки и суда. Мне бы никогда не надоело смотреть на лодочников, покрикивающих гребцам: «Раз, и раз, и раз!»— доставляющих пассажиров с берега на берег, либо предлагающих им увлекательное путешествие мимо достопримечательностей Вестминстера и Тауэра. Мне нравились песни, которые они пели, а когда не пели, то громко бранились между собой.
Матушка меня к реке и близко подпускать не хотела. Я слышала, как она говорила, что люди, едва ступив в лодку, напрочь забывают свои манеры и происхождение и даже представители высшего света допускают грубость, которая вряд ли приемлема в добропорядочном обществе.
Пусть Карлотта с какой угодно насмешкой называет меня «деревенской девочкой», я ничего не могла с собой поделать: Лондон меня очаровал. Здесь было много того, чего никогда не увидишь в деревне. Кареты на улицах, в которых восседали царственные дамы и кавалеры, ошеломляли меня ничуть не меньше, чем уличные сценки. Мне довелось увидеть в балаганчике на Чаринг-кросс героев кукольного представления, а на Чип-сайде на каждом шагу встречались шпагоглотатели и фокусники, проделывавшие свои трюки на потеху прохожим. Попадались гиганты и карлики, показывающие «представление всем на удивление»; продавцы баллад, распевающие свои песни хриплыми голосами, пока какой-нибудь доброхот не позовет их в дом и не накормит.
Самым главным аттракционом была, конечно, казнь через повешение в Тайберне, но вот чего-чего, а ее я смотреть никак не хотела, да если бы и захотела, мне б не позволили. Карлотта однажды видела, как вешают, и потом описала все это мне — не то чтобы ей очень уж это понравилось, а просто она иногда любила меня напугать.
Гранвиль взял ее на церемонию казни с той целью, чтобы, как он говорил, она поняла «почем фунт лиха». По ее словам, ужасно смотреть на то, как на специальной повозке доставляют к месту казни приговоренных; как она старалась не упустить ни одной детали, хотя глаза сами по себе зажмуривались. Она рассказывала, как несчастные, обреченные на такую смерть, произносят последние слова и каются…
