На сердце без тебя метель... (СИ) - Струк Марина (читать полные книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
Возвращаться в пустые арендованные комнаты гостиницы не хотелось, как и коротать время в одиночестве. Потому Александр велел кучеру отвезти его на Большую Дмитровку, к дому купца Самохина. Головнин снимал у купца весь второй этаж и всегда останавливался там во время поездок в Москву. Он, конечно, мог уже съехать после того, как решил оставить должность главного управителя в Заозерном, но оставался все же небольшой шанс застать его.
На счастье Александра, Борис все еще был на квартире, хотя и занимался сборами, судя по паре распахнутых дорожных сундуков в небольшой гостиной. Он весьма удивился визиту Дмитриевского, но о причинах приезда в Москву не спросил. Только поинтересовался, не голоден ли тот, и, получив утвердительный ответ, послал своего камердинера в ближайший трактир за холодным ужином и вином.
— Пусть лучше водки возьмет, — с усмешкой посоветовал Александр, стягивая перчатки. — И пошли одного из моих молодцов. Твой Архип старше летами, негоже его гонять по вечерней прохладе.
Только когда лакеи, спешно сервировав принесенный ужин, удалились из гостиной и приятели остались одни, Борис накинулся на Дмитриевского:
— Решительным образом ты сошел с ума! Какого черта ты здесь делаешь? Особенно нынче, когда столько толков о предстоящем визите государя. Вся Москва на ушах стоит. И тут ты — собственной персоной…
— Да будет о том! Ты мне лучше скажи, есть ли у тебя знакомцы в епархии местной? Необходимо кое-какие сведения получить, — перебил его Александр.
Слуг они отпустили, потому и служили себе сами. Дмитриевский сам разливал водку по рюмкам, пока Борис раскладывал в тарелки холодное мясо и сыр. Раньше Головнин всенепременно бы пошутил, мол, не собрался ли Александр отмаливать свои грехи или что-нибудь в этом духе. Ныне же только внимательно посмотрел, будто пытаясь проникнуть в мысли друга и понять причину его просьбы.
— Знакомцев нет, но можно поискать, ежели надобно. Только…
— Только — что? — поднял рюмку Александр.
Немного помедлив, за свою взялся и Борис.
— Я бы рад тебе помочь. Но… через несколько дней уезжаю, наконец, в Херсон. И так порядком задержался с передачей дел. Я же писал тебе о том в письме, что отправил с рекомендациями господина Маркевича. Ты ведь помнишь, что он отныне твой новый управитель?
Александр письма не читал. Тогда его больше интересовала осада Лиди Зубовой. Теперь же ему стало стыдно за то, с каким пренебрежением он отнесся к письму от Бориса. И даже водка застряла где-то в горле, когда он опрокинул в себя рюмку.
— Быть может, господин Маркевич имеет такие связи. Я напишу ему. Что за дело? — спросил Головнин, когда Дмитриевский откашлялся после выпитого.
— Пустое, — отмахнулся Александр. Он вспомнил о том, что Борис оставлял должность из-за болезни матери, и потому перевел разговор на другое. Никуда не денется от него ни обитель московская, ни игуменья. — Как твоя maman? Как ее здравие? Что говорят доктора?
И с каждым словом Бориса на душе почему-то становилось все хуже и хуже. Даже хмель не заглушал этого гадкого чувства. Мать Головнина в январе разбил удар, после чего у нее была обездвижена правая сторона. Доктора, как один, твердили, что при должном уходе мадам сможет прожить еще год, не более.
И почему-то в этот момент Александру вдруг вспомнилась тетушка с ее смешными кудряшками и кружевными митенками. Сжалось горло от понимания, что она старше годами матери Бориса, и что с ней тоже в любой момент может случиться беда.
— Василь давеча писал ко мне с просьбой о заступничестве перед тобой, — проговорил Головнин, отвлекая Александра от тягостных мыслей. — Теперь, когда с турками мир, он хочет морем выехать за границу. Жаловался, что ты не даешь своего согласия.
— Он в совершеннолетии, волен делать, что пожелает, — Александр лениво откинулся на спинку стула. — Но денег ему не дам. Не люблю, когда договоренности нарушают. На Рождество он так и не явился в Заозерное. И ни словечка тетушке не отписал. Лучше вот что… Не помнишь ли ты ту историю с Парамоновым?
— Отчего ты вдруг заговорил о ней? — удивился Борис.
Александр ответил не сразу, сам не понимая, почему вспомнил о том давнем случае: от безрассудного поступка девицы Парамоновой до дуэли с ее братом. Он бы, верно, мог понести более суровое наказание за поединок, если бы не восстание на Сенатской. Но невольное участие в попытке свержения государя затмило его остальные грехи.
— Где она ныне? Девица Парамонова? — сорвалось с языка.
Борис как-то неохотно, словно не желая разбередить старые раны, рассказал, что старшие Парамоновы умерли один за другим, не вынеся позора дочери и потери сына, а сама девица приняла постриг в небольшой обители Калужской губернии.
— Я мог бы все исправить. Тогда. Ежели бы захотел, — отрывисто произнес Александр. — Я мог бы заплатить кому-нибудь из офицеров… Она могла бы ныне быть женой. Не монашкой. Все могло бы быть иначе. Понимаю, что это не умалило бы моей вины. Но… быть может…
Почему это вдруг пришло ему в голову? Был ли хмель тому виной или что-то переменилось в нем самом? Александр не мог дать ответа, как ни пытался его найти. Ни в тот вечер, ни в последующий за ним день, ни далее — вплоть до сегодняшнего летнего дня, когда он проверял недавно приобретенное оружие. Одно не подлежало сомнению — в нем проснулось нечто, что ему определенно не нравилось. Нечто, что делало его слабым, а слабость он всегда презирал. Он привык брать, когда ему было выгодно, делать то, что хотел, невзирая ни на что. А нынче… мог только злиться на себя за все мысли, чувства и за слабину в душе.
Именно эта слабина заставила Александра наутро после ужина с Борисом выехать обратно в Заозерное. Он отказался от предложения Головнина поискать знакомцев в епархии, чтобы похлопотать по его вопросу. Потому что отказался от самой идеи во что бы то ни стало достать из обители ту, что укрылась за монастырскими стенами. От намерения вернуть Лизу в его жизнь любой ценой отказался. И не потому, что не оставь он своей затеи, прослыл бы окончательно безбожником и мерзавцем. Ему не было до того дела. А потому, что это было ее решение, и следовать ему было самым верным, как Александр убедился спустя несколько дней после возвращения из Москвы, когда на подносе среди прочей корреспонденции нашел письмо, написанное аккуратным витиеватым почерком.
«…Я прошу вас простить меня, — писала ему Лиза. — Я прошу вас простить все зло, содеянное мною. Меня не оставляет мысль, что я причинила вам столько худого. Никогда прежде я не творила такого и не имела ни малейшего намерения на то. Никто не заслуживает подобного. Ни одно творение Божье. Мне сказали, что у вас нет души, что вы не верите в заповеди Господни и в Его волю, что для вас нет ничего святого. Вы и сами верите в то, как я успела узнать за время, что провела подле вас. Но вы ошибаетесь… О, как же вы ошибаетесь! Я видела вас иным. Я хочу верить, что вы иной. Я помню ваше трепетное отношение к Пульхерии Александровне. Я помню теплоту ваших глаз и вашу нежность. Такое невозможно сыграть. Я не верю, что то было лишь игрой. Я знаю, что вы лучше, намного лучше… Вы именно такой. И сохраню вас в памяти именно таким…»
Видимо, ей сказали о его визите в монастырь и требовании увидеться с ней, подумал Александр, несколько раз перечитав письмо, полное раскаяния и мольбы о прощении, а еще с заступничеством за того, другого, убедившего ее бежать из дома опекунши. И это вызвало в Александре гнев и ослепляющую ревность, потому что он знал, как никто, — только любящий человек может быть столь великодушен. Значит, даже там, за стенами обители, оставив все мирское, Лиза все-таки хранила мысли о том, другом.
Слова Лизы жгли его изнутри каленым железом. Она знала все его грехи, но все же видела его иным — лучшим, чем он был. Во французской сказке la Belle изменила la Bête, потому что вернулась к нему и осталась подле него. Ему же не было толка становиться иным. Для кого?
И все же Александр распорядился сделать пожертвования Зачатьевской обители, стены которой навсегда укрыли от него Лизу, и монастырю в Калужской губернии. А еще отправил короткое письмо барышне Зубовой, в котором раскаивался за то, что дал ей напрасные надежды и поставил тем самым в неловкое положение. Правда, после он еще около недели злился на себя за минутную слабость, особенно когда письмо из Вешнего вернулось нераспечатанным.
