Вольно дворняге на звезды выть (СИ) - Чацкая Настя (первая книга .txt) 📗
Но не судьба. Всё, что делает Хэ Тянь в понедельник — пристраивается рядом. Идёт, прикрывая глаза, ловит носом оставшийся запах ночного дождя и влажной земли: довольный, как хорошо выгулянный доберман. Косится краем глаза — к этим взглядам Рыжий привык, от этого взгляда ему даже становится немного теплее. Но, думает Рыжий, это потому, что сегодня первое ноября. Холодает. А на школьном дворе ветер почти утих. Только поэтому.
Когда спины касается ладонь, Рыжий вздрагивает.
Поворачивает лицо, но Хэ Тянь уже убирает руку, теперь только смотрит, слегка наклонив голову, как будто пытаясь заглянуть в глаза. Как будто не в первый раз обращается к нему.
Спрашивает:
— Ты не опоздаешь на работу?
Рыжий отмороженно моргает, дёргает телефон из кармана, проверяет время. И правда, уже почти три. Нужно ускориться.
— Блин, — отстранённо говорит он, закидывает в рот остаток сэндвича. Сминает в кулаке бумажку. Прячет мобильный обратно в карман, поднимается на ноги. Хэ Тянь потягивается, как ленивый зверь. Говорит:
— По пути зайдём в магазин, я покажу пару специальных штук для укрепления вашего почтового ящика.
— Ты опять собираешься тащиться за мной?
— Мог бы привыкнуть.
— Тогда жопой шевели, я не собираюсь ждать тебя.
— Когда ты меня ждал? — усмехается мажорчик и, не торопясь, поднимается следом.
Ван и Йонг молча переводят взгляд с Рыжего на Хэ Тяня и обратно. Взгляд этот то ли удивлённый, то ли настороженный. Йонг хлопает глазами, как филин. Ван прикусывает нижнюю губу, как ребёнок, которому пообещали конфету. Рыжий натыкается на их недоумение первым. Бросает прохладно, почти огрызается:
— Что?
Они отвечают: «ничего». Синхронно. И Ван добавляет с улыбкой:
— Хорошо, что вы помирились.
Рыжий уже открывает рот, уже вооружается своим бесконечным потоком дерьма, но Хэ Тянь, посмеиваясь, подталкивает его в плечо:
— Пошли. Опаздываешь.
И, на самом деле, выполнять его просьбы оказывается на удивление просто.
На самом деле, если прислушаться к себе, приглушить все те волны своего сознания, которые орут в оба уха (избавься от него, пошли его нахуй, забей, забудь, удали номера и мосты тоже сожги — пусть горят), кто-то очень уставший и заебавшийся внутри Рыжего с удовольствием ослабляет контроль. Сдаёт смену кому-то, кто тоже умеет вести по правильной дороге. Это тот же перец, который однажды понял, что своё бесконечное раздражение и ярость можно направлять не только на себя, можно переключиться на Хэ Тяня. И это хорошо, очень хорошо. Непонятно только одно.
Почему Хэ Тянь продолжает всё это терпеть.
Рыжий скашивает взгляд, смотрит, как осеннее солнце бьёт мажорчику в глаза и ему приходится щуриться, глядя в сторону, рассматривая пейзажи, которые он видит каждый день, потому что маршрут у них ни хрена не меняется, с таким интересом, как будто видит их впервые. Рыжий рассматривает его квадратную челюсть и острый кадык. Застёгнутую мастерку, обтягивающую плечи. Тень ресниц и густые волосы. Упрямый подбородок и впавшие щёки.
Он думает о том, что этот парень мог бы точно так же бродить по городу с девчонками, они бы штабелями к его белоснежным найкам валились, они бы устраивали бои насмерть с перегрызанием глоток только ради того, чтобы он пригласил их пройтись. Они бы что угодно делали, только бы гиенисто отхватить кусок его бесценного внимания. Даже жрали бы с его рук, наверно.
И Рыжий вдруг думает: каково это? Есть с его рук.
Если бы мажорчик поднёс к его губам яблоко, — а он любит яблоки, это Рыжий уже понял, — каково было бы откусить кусок, почувствовать сок, собирающийся и пекущий в незаживающих трещинах на губах. В этом было бы… что-то?
Во всём, что делает Хэ Тянь, было что-то.
И Рыжий путается, он страшно путается в каждом ощущении, которых теперь оказывается так много, что не разберёшь.
Даже эти мысли — они сейчас скользят в сознании только потому, что у Рыжего закончился резерв сил, чтоб говорить себе «хватит». Он, похоже, испытывает нечто, что в библии кто-то назвал «смирением». Он всё ещё не пидор, конечно, не пидор, этому не бывать. Но каждый раз, когда Хэ Тянь переводит взгляд и смотрит на него вот так, сердце судорожно спотыкается. А смотрит он прямо сейчас.
Чёрт.
Рыжий быстро отворачивается, уставляется перед собой. Хэ Тянь, на удивление, молчит. Он, кажется, даже не улыбается. Но через секунду его рука касается затылка, слегка ерошит волосы. Обжигает. Сползает на шею. Сжимает легонько.
У Рыжего отнимается дыхание.
— Всё хорошо? — негромко спрашивает Хэ Тянь, и хочется завыть в голос. Просто чтобы не утонуть в этом заволакивающем ощущении. Потому что оно чертовски, охренительно опасное, это ощущение.
— Руку убери, — говорит Рыжий, глядя в сторону.
Пальцы легонько массируют, прежде чем провести по позвонкам и исчезнуть. Ощущение прикосновения остаётся — шея горит и чувствительно покалывает.
— Ты мрачный какой-то, — легко замечает Хэ Тянь, как бы между делом.
Блядь, у меня уйма поводов быть мрачным, — думает тот. Вместо этого говорит:
— Проблемы на работе.
— Начальник опять наезжает за курение?
— На другой работе.
Хэ Тянь тут же напрягается. Рыжий не смотрит на него, но чувствует — напряжение мажорчика всегда легко почувствовать. Он ненавидит Клетку. Реально ненавидит, без приколов. Так чисто, почти по-детски. Если бы мог, он бы стёр её с лица земли, наверно. Поэтому лучше держать его от Клетки подальше.
— Какие проблемы? — спрашивает слегка изменившимся тоном.
Рыжий тут же сжимает челюсти. Отвечает жёстко:
— Нет, в это ты точно лезть не будешь.
Видимо, получается реально жёстко, потому что Хэ Тянь не спорит. Может, просто проявляет… что? Уважение? Уступает? Идёт навстречу? Демонстрирует свою покладистость?
Он молчит пару минут. Потом говорит:
— Проблемы конкретно у тебя?
Да господи.
— Нет.
Они молчат ещё шагов двадцать, потом Хэ Тянь цепляет его за рукав. Рыжий раздражённо оборачивается.
— Да чего тебе, ну? Чего доебался?
— Если проблемы будут конкретно у тебя, — говорит Хэ Тянь, и вопросительная интонация в этом не-вопросе отсутствует, — ты сообщишь об этом мне.
— Ага, — выплёвывает. — Обязательно. Как прикажете. Десять раз.
Взгляд тёмных глаз скользит по лицу Рыжего. Вот это уже реально бесит. Эта суперзабота или что это за херня. Как с ребёнком. Как будто Рыжий может обделаться в любой момент. Он, блин, семнадцать лет как-то сам справлялся. А теперь…
Сложно понять, о чём думает мажорчик, потому что губы у него сжаты, но взгляд слишком мягкий для злости. Внезапно становится жаль, что они на улице, и мимо — как раз — неторопливо проходит мамаша с коляской, в которой спит какая-то малявка. Потому что хочется много чего сказать, много чего не-для-чужих-ушей.
Много чего о том, на кого Хэ Тянь может вот так смотреть, и на какую глубину ему следует пройти нахуй.
Но напряжение покидает его лицо так же быстро, как появляется. Его губы, — как можно было вообще родиться с такими губами? — растягиваются в кривой улыбке, которая тут же трогает глаза. Собирает гладкую кожу тонкими морщинами. Дразнит ямочкой.
Сука, беспомощно думает Рыжий. Так это и происходит. Одна улыбка — и мир заканчивается.
— Не злись, — говорит Хэ Тянь.
Рыжий смотрит на его зубы. Мелькнувшие, нижние. У него, как у волчонка, клыки слегка выступают. И сверху, и снизу. Залипнуть можно, если заметишь. И взгляд отодрать от этого зрелища нереально.
Потому что мозг, сучий мозг, сучий больной мозг уже представляет себе, как эти зубы прихватывают его, Рыжего, нижнюю губу, во влажном укусе. В таком укусе, который с языком, с частым, горячим дыханием, с жёсткими, сильными руками, сжимающими челюсть. Привлекающими к себе за шею.
И в животе тяжело опускается, почти сводит. Сводит поясницу. Сводит лопатки. Сводит сердце.
Бля-ядь.
Это не честно. Он не соглашался. Он ни хрена этого не хотел!
