Вольно дворняге на звезды выть (СИ) - Чацкая Настя (первая книга .txt) 📗
Один-единственный раз. Один раз ведь можно, так? Такие ведь правила в этом их пидорском сообществе: один раз — не пидорас?
Тем более никто, совсем никто этого не видит. Ни одна сука не заглядывает в окно и не пыхтит у замочной скважины. Никто не осудит, никто не узнает.
Всему виной это сраное место. Эта студия… она словно жрёт их, питается ими. Скоро не останется ни Рыжего, ни Хэ Тяня — только обглоданные кости и спущенные тормоза.
Здесь какой-то ебучий бермудский треугольник. Здесь Рыжий теряется — и это не хорошо. Это опасно.
Хэ Тянь слегка отстраняется — по крайней мере, перестаёт касаться кончиком носа переносицы Рыжего, — скользит взглядом вниз, едва ощутимо проводит подушечкой пальца по корочке затянувшейся раны в углу рта. Кажется, что он может сейчас спросить что угодно.
Что на тебя нашло? Какого хрена? Что это было?
Но он спрашивает:
— Больно?
И Рыжего пробирает от его голоса. Глухой и хриплый. Только сейчас понимает: да, действительно, корка лопнула. Болит, печёт. Но настолько насрать на боль ему не было уже очень давно.
Нужно было ещё шире пасть распахивать, — глумится какой-то придурок внутри него. Тут бы и целый рот треснул.
Хэ Тянь ждёт, так что Рыжий коротко отвечает:
— Нет.
И пытается отвернуться, но Хэ Тянь ловит за шею, притягивает обратно.
Всё, пиздец, обречённо думает Рыжий. Он ведь теперь не отпустит.
И он действительно не отпускает. Приходится упереться сжатой рукой ему в грудину — под кулаком быстро колотится сердце. Хэ Тянь будто обдолбан: у него плывущий взгляд и очень горячие, сухие ладони. Улыбка, отдающая дурниной. Мудаческие черти в глазах. Подсыхающие волосы падают на лоб. Появляется иррациональное желание их убрать, завести назад, но Рыжий только сильнее сжимает пальцы.
— Ну и? — говорит с деланным раздражением. — Дальше что?
— Дальше… — Хэ Тянь облизывает губы, задумчиво щурит глаза, скользит взглядом по кухне. — Салат заправишь. Приберёшься тут.
Рыжий резко отстраняется:
— Да ты охуел, что ли?
Но Хэ Тянь смеётся, и Рыжий понимает — всё.
Ему, Рыжему, жопа. Он, блядь, пропал. Потому что зубы у Хэ Тяня, как у здоровой, породистой псины — ровные и крепкие, со скошенными клыками, и улыбка у него идеальная, с острыми, глубокими ямочками, какая бывает только у мажоров, и теперь становится ясно, почему у каждой тёлочки в школе шлюпка протекает каждый раз, когда Хэ Тянь одаривает их этим восьмым чудом света в лицо, будто курок спускает. Улыбнулся — и снёс башку, как из двустволки. Вокруг него мир сраных Куртов Кобейнов.
Но тут такое дело — Рыжий подыхать не хочет. По крайней мере, не так.
— Пусти, — твёрдо говорит он.
И Хэ Тянь отпускает. Продолжает улыбаться, но разжимает руки. Даже делает шаг назад. Рыжий одёргивает на себе футболку. Зыркает исподлобья. Протягивает руку и сгребает в кулак мобильный.
— Эй. Всё нормально?
— Нифига нормального не вижу, — отрывисто бросает он. Смотрит на подсвеченный экран. — Сука, и автобус просрал. Что ты за мудень, а.
Но мудень становится на пути, когда Рыжий собирается выйти в комнату.
Приходится остановиться, собрать всю свою силу воли в кулак, чтобы не огрызнуться, не сказать чего. И смотреть на Хэ Тяня сложно, особенно сейчас, когда пальцы всё ещё слегка влажные от его волос, и губы у Хэ Тяня припухшие, зацелованные.
— Мы могли бы поговорить, как нормальные люди, — произносят они, эти губы. Такую здравую мысль. Такую, блядь, здравую, что тошно становится.
Рыжий отводит взгляд, как пластырь срывает. Бесится пассивно-агрессивно:
— С тобой? — и сглатывает вкус Хэ Тяня. — Ага. Чё б и нет. Я ж теперь никуда не спешу. Говори.
Хэ Тянь не отвечает — просто разводит руки в стороны. Вот он, мол, я. Больше ничего. Больше нечего говорить, нечего предлагать. Бери, дворняжка. Бери, не отказывайся.
Рыжий смотрит на него: бегло, вскользь. Морщит рожу. Хэ Тянь наблюдает за этим мимическим цирком и, в конце концов, спрашивает:
— Чего ты так боишься?
— Я не боюсь! — выпаливает Рыжий слишком быстро, слишком громко. Слишком резко поднимая взгляд.
Хэ Тянь кивает:
— Я вижу. Ты абсолютно точно не в ужасе от происходящего.
В ужасе. Да, он в ужасе. Но не от того, что только что произошло, а от того, с какой силой колотится сердце от близости с этим придурочным. С какой силой оно сокращается каждый раз, когда взгляд натыкается на Хэ Тяня: неважно, где — в школе, на улице, посреди их с Пейджи гостиной, сейчас. Эта секунда, этот пропущенный удар, этот крошечный перебой — вот, от чего в ужасе Рыжий.
Он в ужасе от того, что понятия не имеет, где именно была та граница, когда закончилась его нормальная жизнь и начался этот пиздец.
— Меня дома ждут.
Рыжий проходит мимо, ломится танком, задевает плечом, хотя места вокруг дофигища. Вот он, Рыжий. Вот в этих деталях. Таков его способ сказать: мне не страшно. Не страшно трогать тебя, не страшно быть рядом с тобой. Я тебя не боюсь. Мне, может, вообще поебать.
Краем уха он слышит тихий смешок из-за спины. Ага, конечно.
Бросает глухо:
— Да, оборжаться. Пиздец, смешно.
Хэ Тянь молча опирается плечом о стену уже в прихожей. Смотрит из полумрака, подсвеченный только ночником из-за спины, как Рыжий возится со своей мастеркой.
Ему иногда кажется, что Хэ Тянь может так смотреть на любую хрень, даже если Рыжий будет бродить по городу и распинать щенков. Он вот так обопрётся плечом, наклонит голову, мысленно вылетит в астрал и будет смотреть, пока у него не повылазят болты.
— Проспись, — советует Рыжий, берясь за ручку двери.
Хэ Тянь протягивает нараспев:
— Твоя забота. Так греет.
От оглушительного хлопка двери барабанные перепонки гудят тонким звоном, но Рыжий, как ни прислушивается к себе, не чувствует ни злости, ни бешеного раздражения. Только усталость после слишком долгого дня.
Усталость и запах чайного дерева.
бета Девы
Название звезды: Алараф. Перевод с арабского: лающие псы, несущие дурную весть
Ли не появляется неделю.
В понедельник просто не приходит к школе, во вторник просто не берёт трубку, в четверг Рыжий приезжает к Чжо и оказывается, что в Клетке Ли тоже не объявлялся.
Чжо хмурит лоб, закрывает свой большой учётный блокнот. Говорит:
— Его последний бой был с То.
— И?
— Больше помочь ничем не могу.
— Тебе насрать, что ли? — бесится Рыжий. — Это ж твой, блядь, боец. Лучший.
Чжо прижимает блокнот ладонью к столу и отодвигает на самый край. Выставляет указательный палец, исправляет:
— Один из лучших.
Видимо, что-то в выражении лица Рыжего жалит и кусает, потому что не проходит и нескольких секунд — Чжо закатывает глаза, отводит взгляд. Трёт лицо — бейсболка слегка съезжает на затылок, — и подаётся на своём кресле вперёд. Говорит проникновенно:
— Я их работодатель, а не мамочка. Без обид, но твой друг не тот парень, на которого я бы полагался на все сто.
Вся херня в том, что Рыжий с Чжо согласен. Ли — не тот, на кого можно слепо рассчитывать. В смысле… было бы не очень уютно ослепнуть, если бы рядом находился только он. Он добряк, он не спиздит твой кошелёк, но его плеча может не оказаться рядом, когда ты полетишь рожей в пол.
— Тем более… — Чжо отклоняется на спинку кресла, и она тонко скрипит. — Он всегда возвращается. Разве не ты говорил, что если Ли исчезает, значит, найти его невозможно, пока он сам не объявится?
Да. Говорил. Рыжий опирается в широко разведённые колени локтями и опускает голову, глядя в пол. Молчит несколько секунд, потом решается:
— Что ты знаешь о Толстяке?
Чжо удивлён, он даже слегка застывает на секунду. Потом кривится и выговаривает с почти детским презрением:
— Толстяк? Псина позорная. — А потом что-то складывается там, под его зелёной бейсболкой. — Ты почему спросил?
