Создатель. Жизнь и приключения Антона Носика, отца Рунета, трикстера, блогера и первопроходца, с опи - Визель Михаил
Но Антон и здесь рационализовал свой порыв: он вспомнил, что служба в армии – священный долг всякого израильтянина. И отправился проходить трёхмесячный резервистский сбор.
В интервью 2001 года для «Jewish.ru» Носик представил свой армейский опыт в таком виде:
– Почему Вы решили служить в израильской армии?
Мне это было интересно. У меня в Израиле было собственное дело. Я был сам себе советник, сам себе бухгалтер, и в то время, когда я стал «вставать на ноги», мне прислали повестку – и я согласился сменить обстановку.
– Как на Вас повлияла армия?
Меня – дипломированного врача и редактора крупнейшей русскоязычной газеты в Израиле – призвали в армию рядовым в возрасте 28 лет. Меня призвали в армию под начало 18-летних ребят, которые только закончили школу. Они не читали книг, не знали иностранные языки, и кроме группы «Prodigy» им было мало что интересно. Для меня это было хорошим социологическим опытом в общении с аборигенами.
– Вам приходилось участвовать в боевых действиях?
В армию призываются 100 % населения, а в стычках принимали участие только специальные боевые подразделения. В то время, когда я служил, мирный процесс ещё не начался – и обстановка отличалась от сегодняшней. Я ходил с автоматом, охранял поселения, склады.
Как мы видим, Антон и впрямь осознавал необходимость пройти резервистскую службу, а не просто выйти с её помощью из патовой кипрской ситуации так, чтобы ни один израильтянин не бросил камень: служба – это святое.
Потому что это действительно так.
Там, где я живу, защищать свою страну – это нормально и обыденно. Ну, представьте: взвод «ребят» (которым может быть уже за 40), которые в 18 лет вместе глотали пыль в пустыне, а потом каждый год встречаются на сборах, но по мере хода жизни кем-то становятся. Один заводит фалафельную, другой становится банковским служащим, третий создаёт несколько программистских стартапов, и к сорока годам он миллионер (что не освобождает его от резервистской службы). Только у нас может быть, чтобы резервист притащил на свою базу великолепную барную стойку – потому что вообще-то он владелец нескольких ресторанов. Я понимаю, российскому читателю в это трудно поверить, но это так. Такова домашняя реальность этой страны.
Так объясняла мне в 2014 году в интервью Дина Рубина. [107] Антон, впрочем, не разделял безоговорочного восхищения Дины Ильиничны призывом миллионеров и программистов. И отзывался о своём армейском опыте критически не только из-за несовпадения с музыкальными вкусами сослуживцев:
Визитная карточка Израиля – армия. Помню, стоим мы, резервисты, на плацу. Менеджеры компьютерных фирм, врачи, адвокаты, финансисты. Нам раздают мётлы и лопаты, а мимо проходят восемнадцатилетние пигалицы. Их направили в вычислительный центр, в отдел публикаций, в пресс-службу ЦАХАЛа. Я уже не говорю об экономическом ущербе, когда человеку, машущему веником, государство компенсирует многотысячную зарплату. Нельзя было безработных нанять на должность дворника? [108]
А 8 мая 2004 года в собственном ЖЖ он написал ещё жёстче:
Ровно 10 лет назад я был призван на действительную военную службу в рядах Армии обороны Израиля.
8 мая 1994 года зафрахтованный под военные нужды автобус доставил меня из призывного пункта Шнеллер в Иерусалиме на сортировочную скотобазу Тель ха-Шомер.
За 100 дней армейской службы я больше узнал и понял про Израиль, чем за предшествующие 50 и последующие 13 месяцев жизни здесь.
Впечатления незабываемые.
Врагу не пожелаю.
Там, конечно, ничего не было из классических свинцовых мерзостей армии советской – ни дедовщины, ни драк, ни самострелов, ни издевательств со стороны офицерства, ни каких-нибудь тягот особенных, вроде кросса на 50 км по Негеву в противогазе. Сравнительно лёгкая была служба, включая и курс молодого бойца на базе под Дженином. Кормили сносно, спать давали, домой отпускали в увольнение (а когда служил в Црифине – просто дома ночевал, на службу рейсовым автобусом добирался).
Но общее впечатление тупого бреда, почти китайской бессмысленности в распределении людских ресурсов, недоговороспособности разных слоёв израильского общества, вынудило к очень серьёзному пересмотру представлений об этой стране и моём в ней месте.
Может, я и не прав.
Но это не очень важно. [109]
Но газетные репортажи во время самой службы выполнены в совсем ином ключе. Виктория Мочалова уже после смерти Антона вывесила один такой репортаж у него в фейсбуке. [110] Он заставляет вспомнить «южную школу» (Катаев, Олеша) и, конечно, Бориса Носика. Но в первую очередь, пожалуй, Бориса Акунина – точнее, коварного турецкого шпиона Анвара-эфенди, способного на пари написать блистательный репортаж о чём угодно, хоть о собственном старом сапоге.
Но резервистская служба состояла не только из описанных в том элегическом тексте одиноких медитаций под Моррисона. Приходилось и тесно общаться с палестинцами. Причём это общение было взаимонеприятно. Особенно для московского интеллигента, только несколько лет назад увлечённо игравшего в доктора Чехова. На них приходилось орать и заставлять под дулом автомата делать то, что им делать совершенно не хотелось.
В Секторе Газа без моральной правоты никак. Невозможно подавлять огневые точки на территории больниц, школ и мечетей без сознания своей моральной правоты, —
напишет Антон в ЖЖ гораздо позже, 29 августа 2014 года, в комментах к записи о боевых действиях на территории Украины.
Впрочем, привычный образ жизни служба существенно скорректировала, но не отменила. Потому что, разумеется, состояла не только из патрулей, но и из заслуженных увольнительных. У солдата выходной – пуговицы в ряд.
Я припарковался прямо возле дверей студии <…> В моей каморке только что потолок не обваливался. Впрочем, меня это как-то мало волновало. Функционально – значит красиво, как говаривал старик Корбюзье. А свою функцию холостяцкого гнезда разврата и творчества, иногда – творческого разврата, обшарпанная студия выполняла добросовестно. Я переснял её у популярного в Израиле писателя Аркана Карива. <…>
Чего мог хотеть Гарик? Скорее всего, просто забыл, что я уже две недели в армии, и решил поинтересоваться, почему присылаю в последнее время так мало материалов. У них там в редакционном конвейере те ещё понятия о бешеной эксплуатации в условиях полного бардака. Они нам и после смерти звонить будут – требовать некрологов. Подставляться было ни к чему, даже имея официальную отмазку, и перезванивать Гарику я не стал.
С животным удовольствием я смыл с себя под душем армейскую грязь, покидал в цивильную сумку тренировочный костюм и полотенца и поехал в «кантри клаб». Ничто не даёт мне такой заряд оптимизма и бодрости, как проведённый в качалке час. <…>
Качалка была, среди прочего, превосходным местом для медитации. Выполняя жим штанги лёжа, я пришёл к заключению, что, если Алина не материализуется в ближайшие час-два, надо будет обеспечивать себе на вечер альтернативное женское общество.
Закончив тягать железо, я попарился в сауне, принял душ и отправился на Бен-Иегуду в кафе «Атара», где мы часто тусовались, особенно по пятницам. Я занял столик, заказал кофе с круасоном и подошёл к телефонной стойке у кассы. У Алины опять никто не ответил.
Записную книжку с девичьими номерами телефонов американцы называют little black notebook. Русское название более сочное и, к сожалению, более жизненное: «сто обломов». Но мне повезло: начав с наиболее достойной по ранжиру кандидатки, я её застал дома и заручился немедленным и радостным согласием провести вместе вечер. Ночь подразумевалась в скобках. У Светочки были зелёные глаза, светлые вьющиеся волосы и роскошные, прямо из шеи растущие, загорелые ноги. Будем надеяться, что загар за зиму не сошёл. Страшно довольный собой и жизнью, я вернулся за столик.
