Чувствуй себя как дома (СИ) - Британ Мария (читать лучшие читаемые книги TXT) 📗
На следующий день мы с Ди как ни в чем не бывало работаем вместе. Мы — Стая. Нам нельзя ругаться.
Я все время думаю о Вороне и граммофоне. Молюсь небесам, чтобы Тора меня пригласила — на пирог с яблоками. Но Ди… Будет лучше, если она узнает о произошедшем как можно позже. Я должен убедиться в Ториной нелюбви сам, без ее подсказок.
А потому — не бледнеть.
Не терять контроль.
И еще тысяча «не», о которых я забываю при виде Ворона.
Сославшись на головную боль, я мчусь домой раньше обычного и вновь лечу к холму. Вновь крадусь к огромной птице, к моему немногословному другу. Граммофон на месте. Тишина — тоже. Она живет здесь. Она — подруга Ворона.
Где-то там, за обнимающимися яблонями, белеет моя ладонь. И как же страшно, как, черт возьми, страшно ничего там не обнаружить.
Шаг.
Второй.
Я упираюсь взглядом в стену. Легкие будто кто-то постирал и повесил на ребра — сушиться. Аккуратно зажал прищепками.
Я скольжу пальцами по своему рисунку. А рядом… Рядом еще две ладони: моей Хлопушки — ее я не спутаю ни с какой другой — и совсем крохотная, детская. Чужой мини-девочки.
Или… мальчика?
Мы тебя любим.
Сейчас я ощущаю проклятое «мы» каждой клеточкой. До боли отчетливо.
Они были здесь, а я снова все прозевал. Я старался. Как же я старался не вспоминать о фразе Торы. Но сейчас она скручивает мои органы, оплетает позвоночник, охлаждает кровь.
Тора отняла у меня десять лет. Десять лет счастливого «мы». Глупая, глупая Хлопушка.
Я бы похоронил ее заживо, если бы не любил так сильно. Но — придется хоронить себя.
И я воплю:
— Ты ведь дома! Открывай!
Надо мной каркают вороны. Они недовольны, что я их потревожил.
— Открывай!..
Возможно, в каком-то доме вздрогнула старушка, услышав меня. Возможно, укуталась в одеяло, а возможно, задернула шторы. Никто сюда не прибежит. Чтобы выжить среди Zahnrad, нужен постельный режим.
Я молочу по двери, сбиваю костяшки в кровь, но мне отвечают лишь птицы.
От кого ты их прячешь, Ворон?
Где твое сердце?
Почему оно так слабо тикает?
Я пинаю дверь в последний раз и, спотыкаясь, ухожу прочь. Кулаки саднят. В легкие набивается холодный воздух, я задыхаюсь и проклинаю Хлопушку за дурацкое «мы».
Я бы выжег на ней эти десять лет — каждый год выгравировал бы на ее коже птицей, но я сдохну, если сделаю ей больно.
Не бойся Торы, пока она не скажет: «Здравствуй. Как поживаешь?»
Я сбегаю от Торы, от Ворона, от нашего «мы» — к морю. Шум волн всегда отрезвляет меня, как бы паршиво ни было. Обычно вечером на пляже безлюдно, но сегодня я опять встречаю странную девочку.
И она тонет.
Барахтается мотыльком, не может взлететь — у нее намокли крылья. Кричит — громче моря, а волны вновь и вновь накрывают ее. Над макушкой летает чайка.
Конечно, я лезу в воду. Конечно, вытаскиваю ее. Делаю все, лишь бы ее спасти и заодно — загладить вину.
Лежа на берегу, она продолжает верещать, и в тон ей верещит чайка. Летает над нами, как привязанная.
— Тебя птицы любят.
Девочка умолкает и поворачивается ко мне, словно я сам — птица.
— Спасибо.
Я помогаю ей подняться.
— Пообещай мне кое-что. В следующий раз не лезь в море во время шторма. И научись плавать.
— Спа-си-бо, — повторяет она.
Я улыбаюсь — как же хорошо. Да, я не спас ворона, но — спас ее. Девочка машет мне ручкой и бредет в сторону поселка. За ней летит чайка. А я сижу на берегу и думаю, думаю, думаю о странных родинках.
О родинах еще одной мини-девочки.
Я в кухне. После вчерашнего я почти не спал — писал книгу и вырывал страницу за страницей, уж слишком жестокий, переполненный ненавистью получался текст — и сейчас едва не падаю. Пахнет жареными блинчиками. Матушка суетится у плиты и, зачерпнув в половник очередную порцию теста, шепчет:
— Ты не приболел, сынок?
И выливает тесто на сковороду. Я намазываю готовый блинчик смородиновым вареньем.
— Ты видела тот дом? Ну, в который я часто лазал в детстве… Его отстроили. Там кто-то живет.
Матушкино лицо серьезнеет. Блинчик разрывается, и она в сердцах бросает лопатку.
— В том доме поселился кто-то из них.
— Из кого? — недоумеваю я.
— Из поджигателей. Что-то мне холодно…
— Мам, они не поджигатели.
— Они рядом. Они убьют нас.
— Это неправда. — Я поднимаюсь и опираюсь кулаками на столешницу. — Если ты считаешь их вандалами, то я тоже вандал.
— Ну, или там живут призраки.
— Почему?
Матушка заправляет прядь седых волос за ухо и закутывается в растянутую серую кофту, похожую на мешковатое платье.
— Люди часто слышат по ночам, как в том доме играет скрипка. Одна и та же мелодия. Одна и та же, — хрипит матушка. — Как же холодно…
Ее пробирает дрожь, и она прислоняет ладони к раскаленной сковороде.
— Мама!
Я отталкиваю ее от плиты и хватаю за запястье.
— Зачем? Зачем ты?..
— Мне холодно.
Теперь матушке всегда холодно. Будто в ней сломался внутренний термометр, и ртуть навечно застыла на минус тридцати. С ней что-то творится, но она не позволяет мне вмешиваться. Частичка ее души сгорела вместе с Воробьем. Матушка все-таки его любила. Слепо и глухо, но любила.
Обработав ее ладони, я мою посуду и выбегаю из дому. Проветриться. Забыть себя. Перечеркнуть глупую матушкину болезнь, как ошибку в математических расчетах. И натыкаюсь на Пашку. Он со своей девчонкой — Илоной?.. — шагает в сторону моря и машет мне рукой.
— Здорова, Захар!
— И тебе того же, — через силу улыбаюсь я. — Как жизнь?
— Да отлично. Серфинг и дом. Дом и серфинг.
— Ясно… — Я кошусь на Илону, но она не обращает на меня внимания, — пялится на куст, облепленный розами. — Как думаешь, кто в нем поселился?
Пашка фыркает:
— А хрен его знает. Может, секретная спецслужба по делам привидений. Так что не суйся туда, а то и тебя захапают. Выглядишь как полтергейст!
Я вымучиваю из себя смех, но получается что-то вроде скрипа несмазанной двери.
— Да девчонка там живет, — внезапно отвечает Илона, как ни в чем не бывало нюхая розочку.
— Какая девчонка? — холодею я.
— Махонькая такая. С длинными белыми волосами и родинками на лбу. Она на холме постоянно ошивается.
— А… взрослые?
— Без понятия, — отзывается она. — Ну, мы пошли. Пока-пока!
Мир плывет перед глазами. Пашка и Илона — две кляксы, два размытых пятна, две ошибки художника. И как же отвратительно чувствовать этим художником себя.
Пашка хлопает меня по плечу.
— Держись, друг.
Я моргаю и хватаю его за локоть.
— Не говори никому.
— Без проблем.
Они заворачивают на соседнюю улицу, и меня внезапно осеняет:
— Ты знал! Знал, что она ждет ребенка! — воплю я вслед Пашке. — Урод! Ненавижу тебя! Ненавижу!..
Тора снова доверилась ему. Ему, а не мне.
Я стою посреди дороги и вспоминаю странную девочку. Она умоляла меня спасти ворона. Плакала и тянула ко мне ручки, а я спешил. Преследовал призрачную цель, искал заветное «мы» рядом со звездами, пока оно пряталось здесь, в моем поселке.
Я была ближе некуда, а ты не нашел. Опять считай!
Идиот.
Мы тебя любим.
Мы тебя любим.
Мы тебя любим.
Шепот Торы заглушает уличные звуки и мои мысли.
Я бы превратился в яблоню и пророс бы во дворе Ворона, если бы только она разрешила.
Если бы только разрешила.
Я кручусь, ищу их, но — бесполезно.
Пространство складывается книжкой. Люди прячутся между строк. Они в курсе, как зовут девочку-вишенку, но не проболтаются мне. Я не из этой книги, а читателям нельзя спойлерить.
Ворон возвышается над поселком, наблюдает за мной и молчит. И я лечу к нему, миную дорогу, забор, яблони. Дом не изменился со вчера, а я успел раскроить себя и заштопать по-новому.
Солнце плавит меня, плавит Ворона, плавит лес. Я добираюсь до нашего рисунка и застываю. Над ладонями нацарапано короткое «Приходи на чай. Сегодня вечером».
