Чувствуй себя как дома (СИ) - Британ Мария (читать лучшие читаемые книги TXT) 📗
Дома умеют хранить тайны. Их рты залеплены шторами, закрыты на щеколду и четыре замка.
Люди перешептываются за моей спиной, и только матушка невозмутима. Она в курсе. Мы не обсуждаем Zahnrad, но Воробей сумел объяснить ей что-то важное перед смертью. И она молчит об этом уже одиннадцать лет.
Пролетает очередная рабочая неделя, потертая, как старый журнал, который хранят, чтобы отмахиваться от мух.
Мы с Ди стараемся не вспоминать о том вечере. И изо дня в день ищем, где тикает его сердце, чтобы вытащить батарейки и забыть этот нелепый поцелуй.
В пятницу Ди спотыкается на лестничной площадке и сдирает кожу с колен и локтей, поэтому весь вечер матушка обрабатывает ей раны. А после ужина я провожаю ее на автобусную остановку — она по-прежнему живет в корпусе.
Небо покрывается кляксами туч.
Пересекая улицу, мы натыкаемся на маленькую девочку. Она застыла у обочины и пристально на меня смотрит. На лбу — две родинки-вишенки, держащиеся на тонких прядках русой челки. Девочка мнет ладошки, да так усердно, будто в них нет костей.
— Ты кого-то ждешь? — интересуется Ди.
Та поправляет помятое платьице.
— Вас и жду.
— А зачем тебе мы? Где твои родители?
— Птичка умирает, — едва не плачет девочка. — Спасите ее!
Я опускаюсь на корточки и спрашиваю:
— Где?
— На дороге. Во-о-о-н там. — Она тычет пальчиком куда-то за мое плечо. — Ворон. Он не может взлететь. Ему грустно, потому что его бросила ворона.
Я оглядываюсь. Птицы нигде нет.
— Тебе показалось. Беги домой, скоро начнется дождь, — выдавливаю я, а у самого сердце вот-вот проломит ребра. — Ты же… местная?
— Да.
Невдалеке ухает автобус, и мы прощаемся с девочкой. Она не плачет. Не зовет. Только визжит что есть мочи, как раненная птица, а я считаю шаги, чтобы скрыться за углом.
Один.
Два.
Три.
Четыре.
Пять.
Больно, как же ей больно расставаться с воображаемым другом!
Что, если она и правда кого-то видит? Что, если у нее тоже воспалилась фантазия? Что, если она скорбит вовсе не о птице?
Ди ныряет в автобус. Помахав ей, я пару минут топчусь на пыльной остановке — гоню паршивые мысли. Крик девочки затихает. Ругая себя за трусость, я иду домой той же дорогой.
Девочки уже нет. Есть только ворон. Мертвый ворон, тонущий в жухлой траве.
А мы… Мы просто его не заметили.
Пролетает четыре дня. Сегодня опять дождь. Небо поет «Дьявольскую трель». Поселок тонет в тумане, точно в кипящем молоке. Скоро, скоро оно убежит — никто его не мешает. Никто не убавляет огонь. Люди на пределе — пенятся, испаряются, сворачиваются.
И вот мы с Ди, мокрые и взлохмаченные, у меня дома. Плотно запираем двери. Сбрасываем ботинки. Радуемся, как дети, что из кухни доносится аромат сырников.
Ди в очередной раз содрала коленки — иногда мне кажется, что она делает это специально, лишь бы… Лишь бы что? Матушка вновь обливает ее перекисью.
— До завтра не уедешь, дороги размыло, — сообщаю я Ди. — Переночуешь у нас. На втором этаже есть комната с телеком и приставкой, тебе понравится. А пока давай-ка поищем, во что тебе переодеться.
Я отвожу Ди к себе и роюсь в шкафах, но — тщетно. У меня нет ничего на нее, худую и мелкую. Ничего, кроме… одежды Торы.
Стопка цветных нарядов лежит на верхней — запретной — полке.
— Выбирай, что хочешь. Но… верни потом, — буркаю я и вылетаю из комнаты.
Во время дождя я люблю сидеть на веранде. Вот и сейчас я здесь. Ночное небо все в трещинах — кто-то тревожит его по ту сторону. Кто-то швыряет в него камни, а оно рыдает и испепеляет нас молниями.
Слева веранда застеклена. Справа — нет. Ремонт в самом разгаре. По стеклу текут капли. Некоторые из них обгоняют друг друга и не соединяются. Некоторые — соединяются и мчатся в два раза быстрее. Теперь они навсегда вместе.
Жаль, что с людьми это не работает. Люди не умеют бежать с одинаковой скоростью.
— Мы найдем ее, — раздается за моей спиной. — Не переживай.
Ди опускается рядом. На ней фиолетовые колготки и платье в горошек. Из всей одежды, что я ей предложил, она выбрала именно эту.
Дура.
Мы молчим, считая изредка проезжающие машины. Серая. Синяя. Черная. Вдруг кто-то из водителей видел Тору? И если да, догадался ли, что в ее жизни что-то пошло не так? Или, наоборот, порадовался, потому что она гуляла с мужем и дочкой?
Нет. Этого не может быть.
Она моя.
— Ты ее любишь?
Я ныряю лицом в ладони и киваю. В конце улицы смеется влюбленная парочка. Счастливые. Им хватило лестницы, чтобы добраться до звезд.
— Забудь ее, — продолжает Ди.
Я резко выпрямляю спину и поворачиваюсь к ней. Вот ниточки-косички. Вот глаза-божьи-коровки. Вот тонкие губы-проволочки. Неужели это она? Девочка-подросток не способна произносить такие слова. Не имеет права.
— О чем ты?
— Если бы Тора любила тебя, она бы не повела себя как типичная шлюха. Ты не достоин ее. Да и вообще, на что ты надеешься? Девять лет от нее ни слуху ни духу!
— Заткнись, — рычу я и вспоминаю поцелуй Ди. Мозг спрятал эту сцену далеко, закопал и проткнул крестом, а она выбралась и теперь хочет закопать меня.
Ди смотрит куда-то вдаль, сквозь машины, сквозь дома, сквозь поселок. В ее глазах больше нет божьих коровок. Они улетели, а на смену им приползи черные жуки с огромными клешнями.
И я вдруг отчетливо понимаю, что от дружбы Торы и Ди остались только странные имена.
— Какой же ты идиот. Иногда люди не здороваются, если плохо знакомы. А иногда не здороваются, если знакомы чересчур хорошо. Это о вас, Захар. Забудь о ней.
— Заткнись!..
Я вскакиваю и несусь в дом. Подальше от черных жуков. Подальше от фиолетовых колготок и от девочки без божьих коровок.
Подальше.
Я запираюсь в спальне и раз десять проверяю замок. Не стучись ко мне. Иди к Лиде. К Пашке. К дьяволу.
Теперь мы знакомы чересчур хорошо.
Я дожидаюсь, когда Ди исчезнет в своей спальне и, надев кофту, выскальзываю из дома.
Дождь прекратился, на улице — темно-темно, как под землей. Раз — и вечер умер. Поселок обезличился. Финал, занавес.
Я бреду к Ворону. Высокому, мускулистому Ворону. Косметологи поработали на славу.
Как и раньше, дом пустует. В нем никто не смеется и не плачет, я бы услышал. И лишь идеально подстриженная трава наталкивает на мысль, что здесь кто-то появляется.
Ночь давит на плечи. Я горблюсь и надеваю капюшон. Вцепляюсь в забор, а он вцепляется в меня, как дворовая собака.
Здравствуй, друг. Это я. Я.
Затерявшийся кирпич.
Я перелезаю через ограду. Мышцы дрожат — слишком давно Лида меня не гоняла. Слишком давно Лида заперлась в своем доме. Иногда я к ней заглядываю, но она не открывает. Так и стоим — по разные стороны, ждем, кто первый сдастся.
Я взбираюсь на холм. Старая земля по-новому стелется под ногами. По-новому дышит дом.
Ворон расправляет крылья, взлетает.
Я одними губами приветствую друга, но он не отвечает. Двери заперты. Окна — тоже. Ступеньки не скрипят. Ворон снова молод. Снова немой.
Тик-так.
— Живой… — шепчу я. — Пожалуйста, впусти меня, друг.
Но Ворон по-прежнему молчит. Дома преданы тем, кто в них живет.
Я обхожу его со всех сторон, а затем замечаю граммофон. На втором этаже, у окна.
Это она. Она! Больше некому.
Мы ведь мечтали сделать ремонт.
И я стучусь. Долго. Нестерпимо долго.
— Тора! Не прячься от меня!..
Внутри раздается шорох. Или… всхлип? Это длится всего миг, но я готов поклясться, что мне не померещилось.
Трясущимися руками я достаю из кармана мелок — к Ворону без мелков нельзя — прислоняю ладонь к стене и обвожу ее. Это единственный способ понять, что здесь творится.
Она не сотрет ее. Не посмеет.
Прими меня, старый мир. Я так по тебе соскучился.
