Окрась это в черное - Коллинз Нэнси (книги бесплатно .txt) 📗
– Вы, ребята, отлично друг другу подходите.
– Никогда не видели такой счастливой пары.
Даже незнакомые восхищались. Обычно Сэм был с ней предупредителен, внимателен и нежен, но сегодняшний вечер оказался исключением. Серьезным. Почему-то Сэм был в дурном настроении и сидел у телевизора, тянул пиво банку за банкой и ничего почти не говорил – только бурчал что-то обидное насчет ее веса, ее вкуса в выборе друзей и одежды и насчет ее умственных способностей. Пару раз она поймала на себе его взгляд – довольно-таки неприятный. Стоя возле мойки и перемывая тарелки, Синди задумалась о своих отношениях с Сэмом. Он был кое-как перебивающимся актером, она работала в инвестиционной компании. Синди была на семь лет старше. Фактически они жили на ее зарплату, поскольку Сэм подрабатывал официантом, чтоб иметь возможность принять любую работу, если агент предложит. Хотя оба они работали по восемь часов, Синди как-то находила время мыть посуду, заниматься стиркой и прибирать в доме. И чем больше она сейчас об этом думала, тем обиднее ей становилось. Это он все нарочно.Наверняка он бросит ее ради какой-нибудь молоденькой вертихвостки, если его карьера пойдет на взлет. Синди затянулась так, что дым чуть не из ушей пошел, и бросила в мыльную воду вилки и ножи.
Церковь Отца Нашего Искупителя
Отец Игнатий закрыл глаза и помолился, чтобы видение исчезло. Святым полагаются видения – по крайней мере так говорится в Библии. Но видение, поразившее отца Игнатия, было далеко не духовного свойства.
Мать сидит на кресле у окна, обмахиваясь веером и глядя сквозь ситцевые занавески на улицу, где они когда-то жили – на Адовой Кухне. Потеет и обмахивается. Потеет и обмахивается. Платье распахнулось, обнажив массивные груди. Потеет и обмахивается. Потеет и обмахивается. И глядит на улицу, будто его и в комнате нет. Потом подбирает юбки выше бедер и, не отрывая глаз от улицы, трет то, что у нее между ногами. В комнате пахнет зверями. Она дергается и стонет, будто сделала себе больно. Потом глядит прямо на отца Игнатия и улыбается голыми деснами – челюсти не вставила. Матери семьдесят два года.
Соня оседлала Другую, колотя ее затылком о черный лед. Ветер бессловесно визжал в ушах, пролетая над замерзшим полем. Никогда еще в жизни Соня не была так счастлива. Никогда еще не удавалось настолько дать себе волю, снять все запреты. И это было хорошо,как у стайера, у которого тело перешло за грань простой усталости. Это было ощущение свободы, отделения от места и времени, от собственной личности. Было только здесь и сейчас.
Другая зарычала и полоснула ее острыми когтями, разорвав Соню от горла до паха. И мрачно захихикала, когда Соня неловко стала засовывать внутренности обратно в тело.
(Он тебя хочет убить. Ты что, еще не поняла?)
~~
Тело Сони изогнулось вверх, мышцы напряглись. Она стояла на пятках и на голове. Парапсихический шум стал сильнее, и Морган заскрежетал зубами от боли. Такой резкой реакции на свое вмешательство он не ожидал. С визгом псионической дрожи из диафрагмы Сони вырвалась темная энергия, ударив в телевышку, будто молния на негативе. Дыра в небе стала расширяться, будто заполняемая гноем.
Ветер набирал силу, свежел. Морган придвинулся к распростертому телу Сони. Когда он потянулся к ее горлу, раздался громкий треск, запахло озоном, сверкнула черная молния. Морган отдернул руку, зарычав от боли. Пальцы правой руки воняли горелой свининой. Он забыл это чертово серебряное распятие, которое сам ей подарил! Выругавшись себе под нос, он вытащил пистолет из внутреннего кармана своей пелерины. Обычно ему не нужны были такие грубые орудия разрушения – он убивал либо собственным разумом, либо чужими руками. Но Соня – это очень особый случай.
Он наклонил ствол, метя ей в голову.
Очень жаль, что все так выходит. Она могла бы ему обеспечить столетия – если не тысячи лет – интереснейших дуэлей. Но она слишком опасна – это он ей сам сказал. Она отказывается играть по правилам. Для нее месть – это больше, чем игра, чтобы заполнить время. Она поклялась уничтожить его, и сделает это, рано или поздно. Но что еще хуже – она соблазняет его. Соблазняет любить. Любить – это значит быть слабым, а быть слабым – значит быть рабом. Этого Морган не допустит никогда. Никогда.
– Прощай, моя совершенная любовь, – шепнул он и спустил курок.
Соня запихнула кишки обратно и запахнула дыру в теле, постаравшись не оторвать печень или селезенку. А потом пнула Другую ногой в рот, рассыпав фонтан зубов-камешков.
(Я тебя терпела, сколько мала! Мне надоел твой вонючий голос, каждый день ты у меня в голове скрипела! Ты все мне испортила! Все! И теперь ты за это заплатишь, наконец!)
Другая утерла кровь и криво ухмыльнулась.
(Дурой ты была, дурой и осталась. А мне, думаешь, приятно было нянчиться с такой чистюлей-белоручкой? Всегда так она себя жалеет, такая она несчастная, оттого что стала таким нехорошим чудовищем! Давай, бей меня как хочешь! Руками бей, ногами, ни хрена не выйдет! Ты же пыталась уморить меня голодом – помнишь, лапонька? И тоже хрен вышло. Допри ты, наконец, дурочка – я здесь, и никак тебе меня не сбагрить!)
Ледяное поле содрогнулось, будто началось землетрясение. Соня и Другая переглянулись.
(Это ты, что ли?)
(Ни хрена не я!)
Раздался треск, будто гигантский сельдерей разломили пополам, и между Соней и Другой открылась трещина. Поднялся рев, луна в небе развалилась на тысячу сверкающих кусков. Еще сильнее содрогнулась земля, и пропасть развернулась вширь, утащив Другую во тьму.
Небо над «Эмпайр-Стейт-Билдинг» показалось бы странным даже случайному прохожему. Кипящие над его вершиной облака напоминали клубы чернил, выпущенные испуганным осьминогом. Но ни одна из ближних служб погоды не обнаружила признаки возмущения на своих радарах. И потому никто не мог объяснить внезапный треск молнии, потрясший все окна в городе в десять минут первого. И этот таинственный гром встряхнул не только окна. Раскололась мембрана здравого смысла, не дающая Нью-Йорку отгрызть себе ногу, подобно койоту в капкане. Потом, вежливо говоря, ад сорвался с цепи.
Синди вышла из кухни, оставляя за собой след мыльной воды. В руке у нее был зажат мясницкий нож. Сэм все еще смотрел телевизор, спиной к ней. Синди видела лишь одно – ямку у него на шее. Все остальное будто перестало существовать. Если прищуриться, то видна еще и пунктирная линия поперек ямки.
Эрнест Тримуй услышал крики за окном и подошел посмотреть. На улицах вокруг Таймс-сквер криком никого не удивишь, но сама громкость, плюс звуки гнущихся бамперов и битого стекла заставляли подумать, что тут нечто большее, нежели обычная свара проституток за территорию. В тот момент, когда Тримуй выглянул, таксист заехал на тротуар и вмазался в толпу пешеходов. Водитель скорчился над баранкой, ухмыляясь как ошалелый, когда машина раскидывала драгдилеров, проституток, трансвеститов и туристов. Второе такси влетело в машину с джерсийскими номерами. Водители выскочили и стали дубасить друг друга по голове и по яйцам, вопя как дикие звери. Собралась толпа – слишком широкие глаза, слишком пустые лица, чтобы это были люди. Таксист сгреб джерсийца и пробил его головой ветровое стекло. Когда таксист отступил и с рук его сыпалась стеклянная крошка пополам с каплями крови, из воздуха прилетел «коктейль Молотова» и плюхнулся на стенку ближайшего киоска, поливая толпу горящим бензином. Воздух наполнился воплями и руганью, запахом горелых волос и поджаренного мяса.
Эрнесту Тримую хватило. Он пошел к чулану, где хранил винтовку. Наступает Конец Света, и пора Избранным постоять за Правое Дело. Он начал с трансвеститов – они ему больше других досаждали. Взял на прицел одного – того, который ему месяца полтора назад разрешил отсосать и содрал за это двадцатку. Эрнест тогда сразу же пожалел, едва это сделал. А хуже всего – этот пидор его запомнил и каждый раз, когда встречал, здоровался. Пристрелив гада, Эрнест завопил. И вопил дальше при каждом выстреле. Вопил, убивая всех и каждого – сам не зная почему. Он убивал грешников, но будто частично и самого себя. Когда трансвеститы кончились, он стал убивать черных.
