Чувствуй себя как дома (СИ) - Британ Мария (читать лучшие читаемые книги TXT) 📗

— Зря ты так, — обижаюсь я. — Что, если эта книга поможет нам выжить?

— Разве что если примет на себя удар топора.

— Ты не понимаешь…

— Нет, это ты не понимаешь, Захар. Ты знаешь ее лучше песен «Наутилусов»! — серьезно заявляет Тора. — Зажмурься.

— Что? Зачем?

Она закрывает мне глаза ладонью и тараторит:

— Вообрази: дом запер нас. Замуровал. Мы в каменном гробу, среди мертвых зеркал и перегоревших лампочек. Пахнет пылью и чем-то сладким. Конечно, скажешь ты, так пахнут яблоки. Так пахнет моя Хлопушка. Где-то в темном углу тикает сердце, но этих углов в доме десятки. Тебе сложно, ты ищешь Zahnrad, и все бесполезно. Тебя оглушает собственное сердцебиение. Дом ждет, когда ты сдашься. Он больше не называет тебя другом… И лишь мне, твоей Хлопушке, известно, в каком из темных углов он прячет сердце. Но я в отключке. У меня из шеи торчит — о ужас! — вилка. Сладкий запах постепенно вытесняет запах пыли. Я умираю. А теперь ответь, Захар: ты что, полез бы в учебник?

— Тора… — хриплю я. В горле пересохло. Я пытаюсь выкинуть из головы эту сцену, но с каждой секундой она обрастает новыми деталями. — Я сделаю все, чтобы с тобой ничего не случилось.

Только не будь черно-белой фотографией. Я разрисую тебя фломастерами. Поставлю в рамочку. Повешу на стену.

В дверь начинают барабанить.

— Хватит нежиться, голубки! — доносится из коридора ворчание Ди. — Нам нужно спешить!

И мы берем с собой скрипку и спешим — на первое в моей жизни задание. Бруно выделил нам машину — старую-старую «Волгу».

— Чур, я за рулем! — восклицает Тора и приземляется на водительское сидение.

До поселка мы доезжаем быстро. Чересчур быстро для того, чтобы мои молитвы о ложном вызове были услышаны.

Мы минуем полосы улиц и Ворона, пляж и россыпь прибрежных кафе. Дальше, дальше, дальше — к скалам. Отшельник — белый двухэтажный дом — приютился у самого моря. Выбился из стаи, как беззащитная овечка, и — заболел.

С хозяевами мы не знакомы. И мне легче от этой мысли, спокойнее. Спасателям запрещено… скорбеть.

В детстве, когда мне было четыре, я часто гулял по соседнему пляжу. Строил башни из песка, гонял чаек. Тогда родители даже не подозревали, что у меня воспаление фантазии. Поэтому… Что бы ни ждало нас в доме, я буду думать о замке из песка.

И о чайках.

Мы притормаживаем вдалеке, у леса, — чтобы на машину ненароком не упал кирпич, а затем идем навстречу монстру. Молча. Сосредоточенно. Готовясь к худшему.

Калитка приоткрыта. Из-за забора выглядывает огромная магнолия. Здоровается колышущимися на ветру ветками.

— Я звонила пожарным и в скорую, — сообщает Тора, доставая из футляра скрипку. — С минуты на минуту должны приехать. Но мы не будем ждать. Мало ли что там. Ди, ты обыщешь подвал, я — первый этаж. — Она сжимает мое запястье. — А Захар… Захар — второй.

Мы выбиваем дверь. К черту вопрос «есть ли здесь кто-нибудь?»

Есть.

По крайней мере, дом.

Я сую руки в карманы и нащупываю учебник. Заметив это, Тора шепчет:

— Удачи.

Мы ныряем в пищевод дома и каменеем. Вот же он, коридор, тонкой змейкой тянущийся в никуда. Обычный, как миллионы мертвых коридоров. Полосатые обои. Пыльный ковер. Искусственные цветы в вазах.

Дом-могила. Дом-убей-себя-сам.

Мы разделяемся и шагаем — каждый в свою мухобойку.

Почти не дыша, я поднимаюсь по лестнице. Главное помнить: дома любят кожу без морщин, потому что ею легко обтягиваться. Косметическая хирургия в действии. Главное помнить: дома не оставляют выбора. Они высасывают из нас энергию, чтобы выжить, пьют нашу кровь, чтобы их сердца бились как можно дольше.

Но я найду часы. И растопчу. Размажу по полу, как бутербродное масло.

Теперь я понимаю, почему слышу их — чтобы убивать.

Лестница приводит меня в просторную комнату. На стенах — десятки фотографий, с которых улыбается маленький мальчик. Щель между передними зубами, веснушки, неестественная бледность… Готов поклясться, я его где-то видел.

Кожаный диван у окна, точно пластилиновый, четко отчерчивает изгибы хозяев. За ним лежит разбитая люстра. Перламутровый паук, не иначе.

Я спрашиваю у дома:

— Что с тобой?

А он отвечает:

— Я разучился летать.

Раньше дома были птицами, но потом болезнь сожгла их перья и крылья. Крыши начали протекать, слезы — разъедать половицы, и все, здравствуй, тахикардия.

Я запрокидываю голову: на меня смотрят пожелтевшие обои.

Как тебя звали? Сокол? Ястреб? Гриф?

Где твои крылья, птица? Кто их украл?

Мне по-прежнему страшно убивать. Да, этот дом болен. Да, он сдохнет через полчаса, и, если не повезет, — мы тоже. Но я ненавижу запах смерти, а здесь он повсюду, от подвала до чердака.

Дом молчит. Он не сдался и не сдастся — он ждет нашего решения. Эта тварь благородна и дает нам время на побег.

Но мы не сбежим — вот, в чем проблема.

На полке выстроились невымытые чашки и масленка с бутербродным ножом. Значит, совсем недавно хозяева пили чай и обсуждали кинопремьеры, погоду, надоедливых туристов — да что угодно. Важно только одно: сейчас их нет.

Сквозняк треплет занавески, танцует. Я настораживаюсь: за моей спиной начинает играть скрипка. Музыка плавно набирает высоту, летит — бесстрашно, наперекор ветру, а через миг раз — и чья-то пуля попадает в самое сердце; мое или механическое, не знаю.

«Дьявольская трель» погружает меня в дом, ведет за собой. Наверное, это Тора. Я мечтаю, господи, как же я мечтаю быть ее смычком. У нее отличный музыкальный вкус…

И все же я боюсь оглядываться. Вдруг на скрипке играет не Тора, а дом? Вдруг он поет, как Воробей пел Наутилусов? Он хотел, чтобы я уснул и больше никогда-никогда не открывал глаза. Обнять меня, как умеют обнимать лишь дома. Но я не оправдал его ожиданий, и, без сомнений, если бы Воробей выжил, он бы мне мстил.

Сжимая кулаки до боли, я оборачиваюсь.

Тора. Конечно, Тора. Дома так не умеют.

Хлопушка топчется на лестнице и играет своего Тартини.

— Прекрати, — буркаю я.

— Это ведь успокаивает его. А еще… — Тора замахивается и ни с того ни с сего запускает в меня скрипку.

— Что?!

Я едва успеваю отскочить. В инструменте застревает нож.

— Сейчас бы он был в твоей шее, Захар. Так что повремени с обвинениями, — морщится Тора. — И почему я должна тебя учить?

— Часы в подвале! — раздается приглушенный голос Ди.

Мы срываемся с места, и с каждым шагом все отчетливее слышим, как бьется сердце дома. Он боится и не сдастся просто так.

В подвале душно. Ди плавает в облаках пыли, как буек в море. Столы и полки забиты шестеренками, повсюду валяются сломанные часы. Этот дом… Он принадлежит кому-то из нас. Тому, у кого тоже воспалена фантазия.

— Небо! — ужасается Тора. — Чей же он…

— Думаю, хозяин запудрил ему мозги и смылся, — предполагаю я.

Ди роется в выдвижном ящике и извлекает оттуда будильник.

— Они тикают. Единственные.

Сердце дома крутит шестеренки, гонит стрелки по циферблату и спешит, спешит — в преисподнюю.

Прости, дом. Ты не имеешь права жить. Ты опасен. У таких, как ты, часто… едет крыша.

— Как-то он подозрительно спокоен, — хмурится Тора.

Я прислоняюсь ухом к стене и спрашиваю:

— Как тебя зовут?

А дом отвечает:

— Чайка.

— Ты больна, Чайка.

Подвал заполнен тяжелыми и острыми предметами. Вот отвертка, вот ржавый молоток, а вот — половицы, широкие, как крышки гробов.

— Позволь нам тебя вылечить. Отправить на море. Ты же Чайка. Твой дом там, где волны.

Так говорят неизлечимо больным. Да, друг, ты объездишь весь земной шар. И картину нарисуешь, не сомневайся. Акварелью, да. Ты свяжешь самый длинный в мире шарф и войдешь в книгу рекордов Гиннеса. Твое имя запомнят.

Но больные чуют ложь так же хорошо, как понимают: все потеряно. Они не успели, и это самое страшное. Бедняги не погуляют по Риму и Парижу и не нарисуют новую Мону Лизу. Они никогда не купят спицы и пряжу.