Долбаные города (СИ) - Беляева Дария (читаем книги бесплатно TXT) 📗
Мы оросили миссис Уокер градом наших приветствий, следуя за Рафаэлем. В гостиной было почти жарко от огня в настоящем камине, над которым грелись настоящие вязаные рождественские носки. Вирсавия сказала:
— Круто. Почти как в старых фильмах.
Она достала телефон и сфотографировала себя, рука ее вдруг показалась мне такой хрупкой, что косточки под тонкой кожей Вирсавия должна была своровать у птичек. У нее был бы шанс к ним подкрасться — губки уточкой она смастерила очень натурально.
Из кухни доносился запах яблочного пирога, и Вирсавия, почувствовав его, сморщила нос. Я вспомнил, как она говорила, на одной из наших встреч, что голод делает ее свободной. Свободной, потому что она контролирует свое тело, как никто другой. Ни у чего нет власти над ней. Эта экзистенциальная тирада чокнутой малолетки очень меня впечатлила.
— Тирада чокнутой малолетки, — сказал я вслух. — Это подходит под любые мои слова, а, Леви?
— Ага, Макси.
— Мама, — сказал Саул, и было видно, что это слово ему непривычно. — Мы пойдем наверх, ладно? Мы надолго.
Все его обаяние плохого парня слетело мгновенно, и Саул мне даже понравился. Миссис Уокер чуть вскинула аккуратно выщипанные брови, затем губы ее растянулись в улыбке еще шире.
— Да, конечно, ребята.
Казалось, для миссис Уокер не было ничего радостнее факта, что у ее сыновей есть друзья. Леви это тоже замечал, вид у него был напряженный, он готовился отбивать атаку в случае, если миссис Уокер решит нас расцеловать.
— Скоро будут печенья, — объявила она. — И если у вас есть какие-то проблемы — обращайтесь.
— У меня аллергия на имбирь, — предупредил Леви.
— И на все ныне существующее, — сказал я. — Кроме манго.
— Да, точно, на манго нет никакой аллергии. Хотя это странно.
Миссис Уокер кивнула, сказала:
— Я учту, малыши.
И мы поднялись вверх по лестнице вслед за Саулом и Рафаэлем. Надо признаться, за семь лет в этом доме практически ничего не изменилось. Все тот же скандинавский уют из журналов, оставленных в самолетах, все та же гордость среднего класса, от которой Рафаэлю приходилось открещиваться в интернете. Саулу, должно быть, очень нравилось здесь. Это место было похоже на то, что называют своим домом персонажи фильмов. Еще на картинки, которые иллюстрируют цитату "дом там, где сердце", красивым шрифтом пущенную поверх. А вот комната Рафаэля (теперь и Саула) была совсем другой. В ней я видел войну, которую вели двое новоявленных братьев.
— Вы живете вместе? — спросила Лия.
Саул пожал плечами.
— Ну, пока что. Родители хотели дождаться меня и сделать ремонт в моей комнате по моему вкусу. По-моему, это здорово.
— А по-моему — нет, — сказал Рафаэль.
Комната была разделена, и напряжение между двумя половинами было такое сильное, что стоило ожидать приказа о возведении Берлинской стены. Половина Саула выглядела какой-то по-особенному необжитой, словно бы он не верил, что его вещи останутся тут надолго. О, приютское очарование потерянных мальчиков безо всякого Питера Пэна. Саул жил, как в гостинице, и вещи его (любимый цветок на столе, книжки, тетрадки, перочинный ножик с царапинами, идущими по корпусу, как годовые кольца на срезе пня) лежали как-то нарочито временно, не слишком удобно, с тайной уверенностью в том, что вскоре соберутся в рюкзаке. На стене висела парочка плакатов из старых фильмов, я узнал "Касабланку" и "Унесенных ветром", и раскрашенный им, когда Саул, наверное, был еще ребенком, постер из журнала "Дисней" с мультяшным лисом Робином Гудом. Я подумал, что сочетание странное, и еще подумал, что у Саула совершенно не получается создать вокруг себя то уютное ощущение места, в котором живут. У всего был привкус больницы и гостиницы, даже немытый стакан из-под кока-колы выглядел каким-то заброшенно забытым, унылым.
Было видно, что Саул здесь так недавно, что ему страшно ко всему этому привязываться. А еще он старался занимать как можно меньше места. Рафаэль же владел этой комнатой безраздельно с самого рождения и по недавнее время. Так что от его половины комнаты наоборот исходило ощущение тесноты, вынужденной сдавленности. Плакаты с полуголым Игги Попом и печальным Куртом Кобейном висели друг к другу так близко, что легенда панк-рока нарушала личное пространство гранж-идола девяностых. Порвалась связь времен, подумал я, или что-то вроде того приключилось. На половине комнаты Рафаэля царил такой порядок, что ему, как человеку, который борется с Системой, должно было быть немного стыдно. Я увидел листы с печатным текстом, тут и там исправленным шариковой ручкой. Рафаэль редактировал очередной рассказ. Я взял первый лист, прочитал предложение из случайного абзаца.
— И он почувствовал, будто плоть его разрывают сотни миллиардов насекомых.
Я сказал:
— Надеюсь, это не эротическая сцена.
Вирсавия и Леви засмеялись, а Рафаэль вырвал у меня лист, послышался треск бумаги.
— Это личное. И я уже исправил.
— Ты исправил "миллиардов" на "миллионов".
— Отвали, сказал же, Шикарски!
Я достал сигареты, но Рафаэль заворчал:
— И не кури у меня дома.
— А когда ты скажешь, что я тебе вообще не нравлюсь?
— Ты мне вообще не нравишься.
Вирсавия сказала:
— Давайте-ка лучше разберемся, что нам делать, м?
И мы вдруг молча расселись на кроватях Саула и Рафаэля и надолго замолчали. Надо было подумать, что нам, в сложившейся ситуации, предпринять, но мой взгляд то и дело возвращался к Саулу. И я подумал, что его бы тут не было, если бы не одна ужасная ситуация.
Рафаэль рассказывал об этом полгода назад. А случилось все, когда он был еще совсем малыш, было ему пять лет, и в доме появился младенец. Его маленький брат. Но прожил он совсем недолго, в четыре месяца с ним случилась беда безо всяких на то причин. После этой истории Рафаэль, как он сам говорил, убедился (и слишком рано), что все бывает просто так.
Его мама гуляла с малышом, он лежал в коляске и, по ее задумке, наслаждался свежим воздухом. В какой-то момент, когда миссис Уокер нагнулась, чтобы заботливо поправить на нем одеяльце, она увидела, что младенец не дышит. Так все и закончилось для еще одного маленького Уокера, и никто не мог объяснить, почему.
В общем-то, Рафаэль называл его несбывшимся братом и никогда не произносил его имени. Поэтому мы его и не знали. Просто маленький Уокер, мальчик, который никогда не пошел в первый класс.
У меня от таких историй всегда было страшное ощущение всеобщей несправедливости. Почему маленький Уокер умер, еще не научившись ходить, а Калев умер до того, как засунуть свой член в место более социально приемлемое, чем дышло пылесоса, а мамина двоюродная сестра разбилась на машине в неполные двадцать, и это тоже так мало. Короче говоря, почему мы не можем непременно доживать до славных восьмидесяти пяти, безо всяких таких сюрпризов? Невротиков, развязывающих войны, стремясь остаться в истории было бы меньше, и мы бы разумнее относились к себе и миру, зная, что не умрем завтра.
Хороший, короче говоря, проект, свести к минимуму глупую смертность, только несбыточный.
Но, короче, вот крошка Уокер покинул сей мир несправедливым, обидным образом, и это сделало, много позже, счастливым одного несчастного маленького человека. И мне не верилось, что такова была задумка, потому что она жестокая, но если все это случайность, то парадоксальным образом какая-то высшая справедливость вдруг появляется.
А у маленького Уокера на том кладбище тоже есть могилка, только безо всяких подземных светлячков, потому что у его смерти нет разумного объяснения, и неразумного тоже.
Я сказал:
— Так, ребята, мы сделаем вот что...
Вирсавия перебила меня:
— Убьем их всех?!
— Что?
— Лопатой!
— Ты дикая!
— Я думаю, что трупоеды опасны.
— Неа, — сказала Лия. — Если бы я не попыталась убить его, он бы меня не обжег.
— Так-так-так, — сказал я. — Мы не знаем, что это такое, и чего там с ним делать. Но давайте-ка я напомню вам, дорогие друзья, что нам четырнадцать, и верх нашей озабоченности — вопросы, связанные с венерическими заболеваниями и техниками минета, да, Лия?
