Химмельстранд - Линдквист Йон Айвиде (читать книги бесплатно полные версии txt) 📗
Так прошел июнь и половина июля. Работа иной раз была довольно тяжелой, например разгрузить тонну вагонки в пять разных складов, а иной раз неимоверно скучной, когда приходилось сортировать десятки тысяч смешанных в кучу гвоздей. Но несмотря на это, у Дональда остались самые светлые воспоминания. Это было лучшее лето в его жизни.
Как-то в очень жаркий день они с отцом поехали на лесопилку в Риддерхольм. Надо было распустить на доски небольшую партию бревен — за счет заказчика. Поскольку бревна были не толстые, отец решил, что они вдвоем с Дональдом вполне справятся.
Они залезли в высокую кабину лесовоза. Отец показал на коробку с едой и загадочно подмигнул — будет тебе к ланчу сюрприз. Обычно мать клала в коробку бутерброды с крутыми яйцами и бутылку молока на двоих. Почти всегда одно и то же. Дональда немедленно начало разбирать любопытство — что за сюрприз такой?
Продольная циркулярная пила для роспуска бревен на доски была установлена в длинном цеху с жестяной крышей без изоляции. Если на улице жарко, то здесь — истинный ад. И отец, и Дональд работали голыми до пояса. Клубящиеся в воздухе опилки в сочетании с заливающим глаза потом и воем пилы — малоприятные ощущения. Дональд откладывал в сторону горбыли и помогал подтаскивать бревна и устанавливать их на распиловочном столе.
Дело шло быстро, несмотря на жару. Осталось только несколько самых сучковатых стволов — отец оставил их напоследок. Они сделали передышку, вытерли пот со лба, помолчали немного. Отец кивнул — пора.
Притащить тяжелое бревно, опустить на стол, задать направление, отнести и сложить готовые доски; притащить, опустить, задать направление... У Дональда от жары и усталости начала кружиться голова. Даже отец время от времени останавливался и растерянно смотрел по сторонам, будто плохо понимал, где находится. Коротко встряхивал головой, будто отгонял мух, и возвращался к работе.
Предпоследний ствол оказался самым трудным, и в последний момент диск циркулярки застрял в свилеватом сучке у самого конца бревна. Отец кое-как освободил бревно и крикнул Дональду, чтобы тот взял клещевой захват и тянул с тонкого конца, а сам он будет толкать с толстого.
— С разгону возьмет, — добавил он.
Дональд притащил тяжелый захват. Зубья захвата с противным хрустом вонзились в древесину. Он понял замысел отца. Совместными усилиями они с разгону протащат непокорный ствол через пилу. Отец будет толкать, а он тянуть что есть сил.
— Раз, два... три!
Диск прошел сквозь сучок неожиданно легко, и Дональду надо было притормозить бревно захватом, но он хотел показать отцу большой палец и не удержал захват одной рукой. Отец потерял равновесие и упал ничком.
Всю оставшуюся жизнь Дональд будет возвращаться к этой роковой секунде. Конечно, было невыносимо жарко, пот и опилочная пыль застилали глаза, отец тоже устал и потерял бдительность... но почему? Почему диск прошел как сквозь масло через упрямый сучок, где три минуты назад застрял?
Это и было главной причиной, а не то, что Дональд выронил захват и не удержал распиленное бревно. Это и было главной причиной, что отец не удержался, упал на стол — и мощным полуметровым диском циркулярной пилы ему отрезало обе кисти.
Дональд в первое мгновение не понял, что произошло. Отец сполз со стола и стоял на коленях. Из отрезанных рук пульсирующим фонтаном хлестала кровь. Алая струя достигала до бешено вращающегося диска пилы, который разбрасывал кровь по всему цеху. Несколько капель попали Дональду на лицо и руки, и только тогда он осознал случившееся, и сердце провалилось сквозь диафрагму.
На подгибающихся ногах он подбежал к отцу. Тот попытался встать с колен, но не смог. Сел и прислонился к стене.
Фонтан крови бил и бил, теперь все было в крови — и руки, и лицо... на рабочих брюках быстро расплывалось темное пятно.
— Папа... папа!
— Дональд, — еле слышно прошептал отец. — Сдави... перетяни...
Дональд в панике огляделся — ни веревки, ни ремня, ничего такого, из чего можно было бы сделать жгут. Его чуть не вырвало, когда он увидел отцовские кисти на столе в кровавом комке опилок. Их рубашки...
Рубашки!
Они оставили их во дворе, повесили на дерево. Дональд, задыхаясь, выскочил во двор, потянул на себя рубашки и громко всхлипнул, когда его старая рубаха зацепилась рукавом за сучок.
Дернул изо всех сил. Рукав оторвался, и он помчался назад, в цех.
Открывшаяся картина выжжена на сетчатке на всю жизнь.
Отец из последних сил встал. Он вышел из цеха и замер в дверях, словно его остановили льющиеся с неба потоки света. Он поднял руки к небу, кровь залила лицо, и только глаза страшно белели сквозь кровавую маску. Постоял так несколько секунд и упал на колени. Уже ничто в нем не напоминало отца. Страшный, кровавый призрак.
Дональд заставил себя подбежать и начал трясущимися руками лихорадочно стягивать предплечья. Кровь уже не била фонтаном, текла медленными ручейками.
— Папа, папа... ну пожалуйста, папа...
Отец словно не видел его. Он смотрел в небо, тело его медленно и страшно вздрагивало. Дональду удалось остановить кровотечение на одной руке.
Может быть, может быть, может быть...
Все вокруг исчезло. Уже не пели птицы, солнце погасло. Во всем мире был только он, Дональд, который должен любой ценой не дать последним каплям крови покинуть тело отца.
Он уже оторвал рукав от отцовской рубахи, изготовился наложить жгут на вторую руку... но у отца отвалилась челюсть, взгляд помутнел. Он успел только прошептать: «Мой... мальчик... » Последняя судорога сотрясла его тело, и он затих.
Дональд кричал, плакал, перетянул жгутом вторую руку, умолял отца открыть глаза, сказать что-то, не оставлять его одного.
Ничто не помогало. Руки его были красны от крови. Он поднялся на ноги и тупо посмотрел на диск пилы — тот по-прежнему вращался с монотонным воем на единственной доступной ему ноте. На ватных ногах подошел к рубильнику и выключил ток. Подумал, не положить ли отпиленные руки рядом с отцом, но понял, что не сможет к ним прикоснуться. Пошел и сел в кабину грузовика.
Он долго сидел, не шевелясь, отупевший от горя и страха, лишь изредка поглядывая на пустое водительское место — а вдруг отец вернулся? Вдруг все ему только приснилось, и сейчас они поедут домой как ни в чем не бывало?
Дело уже шло к закату. Взгляд упал на коробку с завтраком на полу. Он поднял, открыл крышку и увидел, что там лежат их обычные бутерброды, завернутые в вощеную бумагу, а сверху — плитка шоколада. Большая плитка дорогого швейцарского шоколада с орехами, его любимого, шоколада, который они почти никогда не покупали из-за цены.
Сейчас они сидели бы с отцом рядом на уступе скалы. Нашли бы местечко в тени — усталые, довольные сделанной нелегкой работой. Разломили бы плитку пополам и медленно, с наслаждением ели...
Дональд начал всхлипывать, потом зарыдал и продолжал плакать с плиткой дорогого шоколада в руке, пока на большой дороге не остановился грузовик и он не рассказал все, что произошло.
Посреди стонов, плача, приходящих и уходящих соседей он постепенно осознал: отец не вернется никогда. И решил, что никогда не будет есть этот шоколад.
Весь вечер Дональд просидел с плиткой на коленях на шатком стульчике под дубом, где раньше висели качели, сделанные из автомобильной покрышки, и отец, смеясь и шутливо пугая сына: «Сейчас улетишь в небо», раскачивал его, а он визжал от счастья и приятного страха.
Постепенно он примирился с мыслью, что никогда не увидит отца. Что отец как живой человек уже не существует и никак не может ни помочь, ни помешать ему в его жизни. Что отец уже ничего не значит для него... Но еще страшнее и непостижимее была мысль, что он сам уже ничего не значит для отца, что глаза его никогда не остановятся на Дональде, потому что они погасли. Они мертвы, глаза его отца. И это значит, что сам Дональд тоже в каком-то смысле перестал существовать. Он сидел на стуле и с каждой секундой становился легче и прозрачней. Все, что составляло его жизнь, постепенно растворялось в беспощадной кислоте вечности.
