Химмельстранд - Линдквист Йон Айвиде (читать книги бесплатно полные версии txt) 📗
У Петера появилось ощущение, что фермеры что-то недоговаривают. Как ни симпатичны они ему, но... что-то есть в них пугающее. Настолько непроницаемы и немногословны, поди знай, что у них на уме и какие тайны они скрывают.
Он даже тряхнул головой, чтобы отогнать неприятную мысль.
— Слушайте, ребята... тут такая история... может, у вас можно купить что-нибудь из сладкого? Моя жена... — он запнулся и поправился: — Изабелла больна. У нее такая болезнь, что ей иногда нужно срочно съесть что-то сладкое.
Леннарт и Улоф некоторое время смотрели друг на друга, затем Улоф многозначительно поднял бровь, а Леннарт вздохнул и сказал:
— Ну... есть кое-что.
Улоф оперся на плечо Леннарта, встал и пошел в кемпер. Леннарт исподтишка посмотрел на Петера и сказал Улофу в спину:
— Половину, ладно?
Улоф, не оглядываясь, поднял руку — пожелание учтено.
Леннарт удовлетворенно кивнул и повернулся к Петеру.
— Ты уж извини за скупость, но это у нас... ну, как субботнее лакомство.
— Что это?
— Да что это я... откуда тебе знать. Короче, у нас пакетик «Твиста». — Леннарт выглядел очень смущенным, даже начал для вида ковырять пушистую землю вокруг чуть поникшего кустика герани. — По пятницам. У нас вроде... ну, вроде праздника.
У Петера чуть не навернулись слезы.
— Простите... тогда не надо. Спасибо огромное... Как-нибудь обойдется.
— Нет-нет. Сделаем так. Нам-то что? По одной ириске вместо двух — все одно праздник, если уж на то пошло.
Слезы Петер поборол, но в горле остался ком. И он знал название этому кому: потеря. В детстве пакетик «Твиста» — надо же, именно «Твиста» — был для него желанным сокровищем, которое стоило дожидаться целую неделю. И как потом взамен этому пришли куда более дорогие и изысканные удовольствия, которые не давали и сотой доли того счастья и наслаждения, как эти незамысловатые тянучки. И он это счастье потерял. Потерял то, что Леннарту и Улофу удалось сохранить на всю жизнь.
— Не хочу лезть в твою жизнь... но вид у тебя какой-то грустный... — тихо сказал Леннарт. — С чего это?
Внезапный импульс: рассказать все. Если бы на месте Леннарта был Улоф, он бы так и сделал. Леннарт... он казался более толстокожим. Петер только покачал головой — ничего, мол, не грустный, хотя и веселиться особенно не с чего. Постарался легкомысленно улыбнуться и подумал: Ничего нет, а поле бесконечно.
Пакетики «Твиста», память о пакетиках «Твиста», и те чувства, которые вызывает память о пакетиках «Твиста», — вполне достаточно, чтобы сделать вывод: в основе своей ничто в жизни не имеет ровно никакого значения. Поле бесконечно.
Петер выпрямился и взял протянутый Улофом полиэтиленовый пакетик с ирисками. Штук десять-двенадцать.
— Надеюсь, поможет, — только и сказал фермер и опять опустился на корточки.
— Спасибо огромное, — сказал Петер и полез в задний карман брюк за бумажником, но Леннарт скорчил гримасу и предостерегающе поднял руку.
— Не смеши, — сказал он. — Ты за кого нас принимаешь? И, кстати, что нам делать с твоими деньгами? Здесь-то?
Петер убрал руку. Тем более что сообразил: у него и бумажника с собой нет — лежит в кемпере. Посидел немного, глядя, как фермеры аккуратно сыплют семена укропа в самую маленькую из трех ямок.
Слаженные и синхронные движения... Когда они закончили, Петер не удержался:
— Извините, я тоже не хочу лезть в вашу жизнь, но... как это получилось, что вы отдыхаете таким образом?
Леннарт и Улоф переглянулись непонимающе, и Петер почувствовал, что мысль надо развить.
— Я имею в виду... довольно необычно.
Зря спросил. Испортил хорошую, трогательную минуту. Он же прекрасно знает, насколько щекотливым может быть подобный вопрос.
Но нет. К его облегчению, ответ Леннарта прост, но от того еще более необычен.
— Ну... так вышло, что наши жены, Ингела и Агнета, поехали вместе отдыхать. На Канарские острова. А потом вернулись и через неделю усвистали. Обе усвистали.
— Усвистали? — Петер впервые слышал такое выражение.
— Ну да. Должно быть, договорились там, на пляже. И решили, что так им лучше. И усвистали. Не вместе, а кто куда.
— Семь лет назад, — вставил Улоф.
— Но... как же это можно — просто так взять и усвистатъ? Так ведь не делают...
— Не. Не делают. А они сделали.
— И мы остались одни, — продолжил Улоф, — и потихоньку поняли... как бы получше сказать? Поняли, что незачем мучиться в одиночестве, раз мы такие старые друзья.
Леннарту было нечего добавить: он кивал чуть не на каждое слово. И Петер тоже покивал. Он хотел бы задать еще пару вопросов, но не знал, как их сформулировать, чтобы не показалось, что на этот-то раз он точно лезет в чужую жизнь. Они сидели и молчали, пока тишину не нарушил грохот.
Петер обернулся. Стефан свалился со стула на крышу кемпера.
***
Жестяная банка с хлебом... печальное зрелище. Три вялых, будто ватных ломтя белого нарезного хлеба того сорта, что можно есть, лишь подсушив в ростере. Может быть, сделать гренки, или, как их называют, французские тосты? Тут Карина вспомнила, что и спирта для походного примуса осталось очень мало. Надо экономить. По крайней мере, пока им не вернут газовый шланг. И вспомнила шведское название французских тостов — «нищие рыцари». Почему рыцари и почему нищие?
Намазала хлеб маслом и начала строгать сыр, то и дело поглядывая на Эмиля. Мальчик успокоился и занялся лего.
Нужна осторожность. История с шлангом... по-видимому, очень чувствительна для мальчонки, и она мучительно пыталась понять — почему? Почему он так реагирует?
Она поставила тарелку с бутербродами перед Эмилем с таким грохотом, что вздрогнула и не сразу сообразила: грохнула не тарелка, а что-то упало на крыше кемпера — очевидно, Стефан спрыгнул со стула.
— А что делает папа?
— Пытается оживить телефон.
— Чтобы можно было звонить? — спросил Эмиль с набитым ртом.
— Именно так.
— В полицию?
Что на это ответить? В самом деле -— куда? Куда имеет смысл позвонить? Тому, кто нарисовал кресты на кемперах? Но этот крестоносец, кажется, не оставил номер...
— В пожарную команду, — предложил Эмиль, увидел, что мама улыбнулась, добавил: — Или в парикмахерскую.
Карина прекрасно понимала: отчаянные попытки Стефана наладить связь продиктованы одной целью — позвонить родителям. Ей-то звонить некому. Вообще некому. Родители умерли, а с бывшими друзьями она порвала. И рвать-то особенно было не с кем — многие поумирали, а остальные сидели по тюрьмам. Все ее близкие здесь.
Эмиль мужественно прожевал сухой бутерброд и с гримасой отвращения сделал пару глотков тепловатого молока. Но ничего не сказал. Остался один ломоть хлеба и полпакета хрустящих хлебцев.
Надо срочно отсюда выбираться.
Немыслимое, нелепое положение. Как они здесь оказались? Выдернуты из нормальной жизни, даже не выдернуты, а вычеркнуты — как еще объяснить эти кресты...
Она взяла несколько кубиков лего, слегка подбросила на ладони. Что же это за гигантская рука, которая подняла их кемперы, как эти кубики, подмяла, помедлила и швырнула на это непостижимое, не описанное ни в каких географических справочниках, бесконечное поле?
Ее зазнобило — настолько грозной и мистической представилась ей эта картина — рука, сгребающая в горсть человеческие жизни.
Нет, это настолько противоречит всем тысячелетиями законсервированным в мозгу смыслам и представлениям, что она наверняка ошибается. Что-то произошло с углом зрения. Если привыкшего к двухмерному миру муравья посадить на шар, он никогда не сообразит, что если двигаться вперед и только вперед, он может вернуться на исходный пункт. Муравей не в состоянии представить шар, поскольку шар для него — понятие неизвестное. Что-то в этом роде произошло и с ними... Как можно направить ход мыслей в не только непривычное, но и вообще незнакомое русло?
