Долбаные города (СИ) - Беляева Дария (читаем книги бесплатно TXT) 📗

— Понимаете, с собственной матерью я разрушил отношения в детстве, когда слишком громко орал. Но я ведь просто был маленьким, нервным детенышем, и очень хотел любви.

— Хорошо, что ты это признаешь, Макс, но я не твой терапевт.

— Моя мама любит все цветное. Но даже когда я болел ветрянкой, во мне не хватало оттенков, чтобы заменить ей палетку "Urban Decay".

— Макс, пожалуйста.

— Ну хоть вы меня любите?

Она сдалась. Открыла бардачок, достала упаковку ирисок и протянула мне.

— Люблю, Макси.

— Я думаю, вы еврейка.

— Что?

— У вас семитские глаза. О, этот взгляд, отражающий избранную природу нашего народа!

Я принялся выпутывать ириски из плена упаковки, и мне стало так тепло и приятно оттого, что миссис Гласс возила в бардачке закуску для меня. Она то и дело посматривала в зеркало заднего вида, чтобы наткнуться взглядом на спящего Леви. В какой-то момент выражение ее лица изменилось, стало по-мышиному напряженным, испуганным.

— Твои ботинки, Макси. На них кровь.

— У меня обалденно длинные ноги, правда?

— Откуда на твоих ботинках кровь, Макс?

— Вы все время повторяете свои вопросы, как будто я их не понимаю.

— Потому что ты делаешь вид, что не слышишь меня. Откуда кровь?

— Шла у меня из носа, — сказал я. — Вчера, когда Гершель врезал мне. Я просто не мыл ботинки.

Миссис Гласс задумчиво кивнула, заправила прядь волос за ухо, и взгляд ее вернулся к дороге.

— Будь осторожнее, Макс. Хорошо?

— Если вы так просите, моя прекрасная дама.

— "Прекрасная дама" нравится мне больше, чем "солнышко". Давай начнем с этого.

— Давайте начнем с поцелуев.

Она раздраженно цокнула языком и замолчала. Я всегда вызывал у миссис Гласс странную досаду, словно она понятия не имела, как объяснить мне, что я живу неправильно, а ведь это было важнейшей частью ее профессии.

— Ты чувствуешь себя лучше? — наконец, спросила она.

— Ну, да. Жду, пока подействует литий. Кстати, а "Золофт" подействует?

— Я думаю, твой отец делает большие успехи.

— Он плачет.

— Да. Он плачет. Это намного лучше, чем то, что происходило с ним в прошлом году.

Я смотрел в окно, следя за проезжающими мимо машинами, за вывесками магазинов, за потухшими, мертвоглазыми фонарями. На меня вдруг накатила тошнотворная усталость, и я широко зевнул.

— Поспи, Макси, — сказала миссис Гласс. — Я позвоню в школу и предупрежу, что Леви не придет, а ты задержишься.

Но я уже знал, что тоже не приду. Дождусь, пока Леви придет в себя, и пойду домой: выставлять видео и ждать комментариев. Мои мысли неизменно возвращались к спиралям (по спирали, хе), и я подумал: это и есть журналистский зуд, который заставляет людей бросать свою жизнь в огонь горячих точек, который заставляет их искать правду. Это было азартное чувство, приятное и опасное, и я наслаждался им. Я бы хотел узнать все, даже если это стоило бы мне жизни. Или, может быть, в свои четырнадцать я до конца не верил, что что-то может стоить мне жизни.

Но у жизни Калева ведь нашлась цена.

Я зевнул снова, закрыл глаза, прислонился головой к окну, чувствуя, как мысли внутри тоже слегка потряхивает от движения. Миссис Гласс разъезжала на темно-синем "BMW" представительского класса, и это было забавно, потому что саму ее звали Мерседес. Сокращенно — Мерси. Испанских корней у нее не было, но ее отец был преподавателем испанской литературы в каком-то из университетов Лиги Плюща (в Йеле, кажется), и имя миссис Гласс было прямым свидетельством того, что он был впечатлен своим предметом. Я представлял, как "BMW" мягко продвигается по главной артерии Ахет-Атона в сторону его сердца, и эта однотонная фантазия усыпила меня.

Я очнулся, когда миссис Гласс затормозила. Делать это мягко она не умела. Наверное, вся ее нежность уходила сыну, остатки разбирали клиенты, а на навыки вождения ничего уже не осталось. Леви жил в самом прекрасном месте, которое я мог себе представить (и я не о том месте, где он жил четырнадцать лет назад). Дом его был небольшим, но таким запредельно благополучным, что казался сказкой. Он был белоснежный, с таким широким, свободным фронтоном, с круглым окном чердачной комнаты, с большой террасой, крышу над которой удерживали колонны. Этот дом был окружен высоким кованным забором. Он был похож на кукольный домик кинозвезды. Кукольный, потому что звезды обычно отстраивали себе особняки протяженнее. Дом Леви был тесно сжат и потому как-то особенно уютен. У них был чудесный сад, заснеженный и мертвый сейчас, зато невероятно цветущий летом. Позади дома был маленький розарий миссис Гласс, где она снимала стресс, ухаживая за кем-то менее проблемным, чем мой папа.

Еще во сне я услышал, как на подъездной дорожке похрустел гравий, а затем нас немного тряхнуло, когда миссис Гласс остановилась. Мерседес Гласс, подумал я сонно, слишком много шипящих для тебя, солнышко.

Затем ко мне пришла еще одна мысль, и уже с ней я открыл глаза.

Саул сделал это.

Он ведь был у могилы Калева до нашего прихода. Это он предложил проверить Шимона и Давида. И он даже гениально предположил, что это чья-то шутка. Какой-то механизм. Я почувствовал такую злость, что мне понадобилось сильно поработать над собой, чтобы прийти в себя. Я помог Леви выбраться из машины. Спать он будет еще часа два, это точно. Я вел его очень осторожно, знал, что ноги у него в таком состоянии заплетаются. Миссис Гласс судорожно искала в сумке ключи. Пока мы с Леви стояли на крыльце, я снова вытащил из его кармана мобильный, нашел в списке контактов Саула и позвонил ему.

— Ты, мать твою, больной! Ты серьезно решил, что мы купимся?!

Я заорал так, что миссис Гласс вздрогнула, Леви только сказал:

— Давай-ка потише, Макси.

Саул неторопливо ответил:

— Привет, Макс! Как Леви? Так ты решил раскапывать могилу или нет?

— Пошел ты, — сказал я, затем грязно выругался, вырвав из пухлых губок миссис Гласс раздраженный стон.

— Ну ты и истеричка, Шикарски, — ответил Саул. — Это даже классно.

Я присовокупил к уже использованным еще несколько ругательств и нажал на кнопку сброса. Леви сказал:

— По-моему, ты с ним слишком груб. Кстати, с кем? И это что — мой телефон?

Миссис Гласс, наконец, открыла нам дверь, и я понял, что угадал. Они уже все украсили к Рождеству. По крайней мере, внутри. Снаружи дом еще ждал своих многочисленных гирлянд.

— Знаете, миссис Гласс, по-моему вам стоит радоваться, что я дружу с вашим сыном. Смотрите, какой он дивно наивный.

— Макси, не ругайся при моем мальчике.

— Вы просто не знаете, что он способен произнести, если наступит на плевок.

Я улыбнулся елке в центре гостиной, как старой знакомой. Хотя, конечно, это была совершенно другая елка, чем в прошлом году, однако украшенная точно так же. Отец Леви не слишком любил перемены, даже крохотные. Так что казалось, будто из года в год в их гостиной стояла одна единственная елка. Она пахла, как джин тоник в мамином стакане и светилась, как мама после того, как опустошит этот стакан.

Дом был украшен блестящими снежинками, столбики под поручнями лестницы увивали, как странный, инопланетный плющ, гирлянды, и у Леви дома всегда было столько света — из-за длинных, широких окон, постоянно чистых, словно время и грязь были над ними совершенно не властны. Все здесь дышало приближающимся праздником, и я смотрел на звезду, застывшую на вершине елки, с детским восторгом. Серебряные и синие шарики, разноцветные диоды, сияющие в своем особом ритме (очень медленно, ведь у Леви эпилепсия), как мне все это нравилось. Под елкой еще не было обернутых в блестящую бумагу коробок с подарками, но я был уверен, что они уже хранились где-то в тайниках отца Леви, он всегда был крайне обстоятелен в этом вопросе. Был у него подарок и для меня, что-то мне подсказывало, что это не ночь с его женой. Наверное, дело было в том, что он спрашивал меня не так давно, как я отношусь к скейтбордам, и я ответил, что положительно, ведь катаясь на скейтборде по оживленной трассе можно стать участником ужасной трагедии, а я так люблю ужасные трагедии.