Град огненный (СИ) - Ершова Елена (читать полные книги онлайн бесплатно .txt) 📗
Я хмурюсь. Нервно тереблю рукоять стека. Последние слова Буна напоминают те, что в бреду обычно повторял Торий.
— И ты больше не убивал? — произношу я и гляжу пытливо, исподлобья.
— Никогда! — отвечает Бун. — Вот уже девять лет как.
Разливает по стаканам остатки, толкает мне и произносит с жаром:
— За новую жизнь!
Мы чокаемся и пьем, хотя я не понимаю толком, какую жизнь он имеет в виду. Явно не мою, полную дождя, и голода, и вечных скитаний. И я говорю это вслух:
— После смерти Королевы у васпов нет жизни и нет будущего.
Бун мотает головой.
— Будущее есть у всех, — возражает он. — А Королева… Что ж, она оставила на память это, — он поднимает левую трехпалую руку. — Когда она погибла, я понял: сколько бы лет ни прошло, как бы я ни старался выглядеть человеком, я никогда не стану им снова. Я — васпа. Преторианец мертвой Королевы.
— Ты резал себя снова?
— Да, — просто отвечает Бун. — Это был мой второй и самый сильный припадок. Но я смог пережить и его. А теперь мне стало много спокойнее. А рука… что рука? — он пожимает плечами. — Я все еще могу держать пилу и молоток. Знаешь, — Бун наклоняется через стол и заглядывает мне в лицо, — тогда, в Улье, я не успел сказать тебе самого важного. Пусть это будет мой последний и главный урок, который я вынес за девять лет — лучших девять лет своей жизни: счастье, как и горе, тоже имеет свою цену. Чтобы что-то приобрести — надо что-то потерять. Оторвать от себя с кровью, с болью, со слезами. Пусть у меня будет семь пальцев и любящие люди вокруг, чем десять — и черная пустота в сердце.
17 апреля (пятница)
Бун немного кривил душой: черная пустота навсегда с нами. Открытая рана, которая никогда не зарастет, и которая постоянно будет болеть. Но васпы умеют контролировать боль — это умение проникло в кровь вместе с ядом Королевы.
Иногда она снится мне. Королева….
Мое божество. Моя любовь. Моя болезнь.
Чем привлек ее я, недоучка-сержант, убивший своего наставника? Я был не более жесток, чем другие. Я был менее надежен, чем многие. Но я был упрям и безрассуден. А еще помечен экспериментом. Королева выбрала меня потому, что почуяла зверя, в которого мне предстояло превратиться в одной из лабораторий Дербенда. Но это случилось много позже, а тогда…
Я шел к Ней впервые: в новенькой преторианской форме, в скрипучих сапогах, и при каждом шаге стек бил меня по бедру, а я еще не знал толком, как им пользоваться: мое обучение должно было начаться гораздо позже. Но уже ощущал власть, которой наделила меня Она. И гордость оттого, что мне дозволили прикоснуться к тайне — прекрасной и темной, вокруг которой вращался наш мир.
Под куполом душно. Туман стелется по низу, обтекает голенища сапог. Он тяжелый и густой, как вода, и белый, как молоко. И мне хочется зачерпнуть его ладонью — должно быть, на ощупь он будет шелковистым и скользким. Но рядом идет преторианец Рихт, с которым мы всегда были на ножах и который больше всех противился принятию в преторию "молокососа, выкормыша Харта". И я не мог взять в толк, зачем меня сопровождать на первую аудиенцию к Королеве. Но теперь понимаю — зачем.
Сначала радость сменяется беспокойством: по коже пробегает первый холодок и появляется ощущение преследования. Потом приходит чувство головокружения и удушья. Под подошвами что-то лопается с сухим хрустом, а я не могу рассмотреть ничего ниже своих колен — туман скрадывает все очертания. Я неосознанно хватаю Рихта за рукав и не боюсь оказаться высмеянным. Но он и не смеется.
— Ну-ну, — хрипло говорит Рихт. — Почти пришли.
Ему тоже не по себе. Его гладко выбритый затылок блестит от пота, но Рихт не пробует вытереться: страх уже пустил в нем корни и разрывает изнутри. Мы оба замедляем шаг, и туман густеет. Сырые щупальца проникают под одежду, льнут к коже, забивают дыхательные пути. Словно я тону не в тумане, а в жирной грязи, но ощущаю не прелую вонь болота, а сладкий, дурманящий аромат, и понимаю — так пахнет смерть.
Я останавливаюсь. Ноги дрожат. Руки дрожат. Спазмы скручивают желудок, и я зажимаю ладонью рот, но все равно не могу сдержать приступ рвоты.
— Была рекомендация: воздержаться от приема пищи, — сквозь зубы чеканит Рихт.
Он ждет, пока я справлюсь со спазмами. Его осунувшееся лицо со впалыми щеками кажется зеленоватым в тусклом фосфоресцирующем свете — под куполом гораздо темнее, чем на других ярусах Улья, что тоже дезориентирует меня. Но где-то впереди, за белесой завесой тумана, я замечаю медный отблеск гигантского панциря, и жар окатывает от макушки до пяток. Я ладонью вытираю рот и ощущаю, как Рихт стискивает мое плечо.
— Сейчас… станет легче, — обещает он.
И лжет: в следующую же секунду меня настигает удар.
Это похоже на волну, которая со всего маху бьет в лицо. Заливает глаза и ноздри, засыпает уши песком. Я слепну и глохну. Захлебываюсь приторной сладостью, а в легких начинает саднить от нехватки кислорода. Все мышцы гудят, будто высоковольтные провода. Мозг вибрирует. И сквозь эту вибрацию и гул вторгается что-то еще — шепот, подобный опадающей листве, или белому шуму помех в радиоэфире. В этой какофонии я едва различаю глухие слова Рихта:
— Слушай… Она говорит с тобой.
Я вглядываюсь в клубящийся туман. Там ворочается что-то черное, невообразимое. Что-то из моих детских кошмаров. Чудовище под моей кроватью. Тень за моим окном. То, чего нельзя разглядеть, но что всегда будет мучить меня долгими безлунными ночами. Я вижу только медные и золотые узоры, жидко перетекающие по исполинскому панцирю. Их хаотическая мешанина кружит голову, а шепот становится все настойчивее, все громче — сверло, таранящее черепную коробку. Хочется закрыть уши ладонями, хочется бежать прочь, спрятаться под одеяло, как в детстве, и чтобы рядом оказалась женщина с ласковыми руками, которая скажет: "Это страшный сон, дорогой. Нет никаких Ульев и никаких васпов. И монстров под кроватями не бывает…"
Но Рихт поднимает мою голову за подбородок, не разрешая ни отвернуться, ни опустить взгляд.
— Не сопротивляйся… — хрипит он. — Впусти…
Я пытаюсь расслабиться и дышать ртом. Я почти ничего не вижу, но ощущаю Ее присутствие всеми клетками кожи. Ее шепот наполняет меня, как вода наполняет пустой кувшин. Наконец, острая и невидимая игла ментального щупа с мучительным, но лишь мне одному слышимым хрустом, проламывает кость и ввинчивается в пульсирующий мозжечок.
И я отключаюсь.
Нет больше Рихта. Нет пещеры с покатыми сводами, ни сырого тумана, ни страха. А есть только Она, заменившая и Бога, и мать. И мир в Ней. И Она — весь мир. И солнце в Ней, и Она — солнце. Эта встреча стоит всех пыток Харта, всей тьмы и всего одиночества.
"Служи…" — доносится до меня шелестящий шепот. Принадлежит он Ей или Рихту, или это всего лишь галлюцинация моего одурманенного сознания? Так ли это важно сейчас?
"Всегда", — истово обещаю я. И падаю на колени. А кажется — в огненную бездну, в океан восторга и света. Экстаз переполняет меня, прокатывается по телу волнами удовольствия. Внизу живота сладко тяжелеет, натянутые нервы пульсируют. И, не в силах удерживать больше этот жар, и эту сладость, и этот экстаз — даже не прикасаясь к себе, — я содрогаюсь и истекаю прямо в новые галифе. Щеку тоже опаляет огнем, и я машинально вытираю лицо дрожащей ладонью, но не понимаю, что это просто слезы.
— Все… теперь все…
Реальность переворачивает мой мир, как песочные часы. И вместо света приходит мрак, а вместо тепла — сырость. Рихт вздергивает меня с пола, почти вывихнув мне плечо, но это совсем не больно: я все еще чувствую пульсацию в своем мозге. Я все еще слышу ее вкрадчивый шепот, похожий на электрические помехи. Она приняла мою жертву и напиталась моей энергией, и это правильно и важно для меня. Продолжая беззвучно плакать, я упираюсь горячим лбом в плечо Рихта и чувствую: его мундир тоже мокрый насквозь.
