Подмастерье. Порученец - Хотон Гордон (читаем книги бесплатно txt) 📗

Но сейчас было иначе. Ощущалось как меланхолическая пустота живого.

Я лег на теплый лоскут солнца на ковре, закрыл глаза и поплыл — то прочь из сознания, то обратно. Вообразил себя сновидцем в «Перле» [43] — семисотлетней поэме, которую я читал в школьной библиотеке, где в видении открываются религиозные и философские истины. Пересказал себе историю Лазаря, заменив Иисуса Смертью, а старика — самим собой. Вспомнил персонажа по имени Билли-Враль [44] из книжки с таким же названием, защищавшего себя от невыносимой действительности живым воображением. И, неизбежно, смытый с борта морской груз моего личного крушения всплыл на поверхность.

Я вспомнил последний случай, когда разговаривал с Эми еще как ее возлюбленный. Мы были в шестидесяти трех милях друг от друга, потому что она переехала в Лондон и устроилась на работу, подробности которой я больше не помню. Мы говорили по телефону, я не видел ее уже два месяца — после нашей последней беседы в кафе «Иерихон». В конце разговора я сообщил ей, что наше насильственное расставание опустошило меня изнутри. Пытаясь заполнить хоть малую часть этой пустоты, я добавил, что люблю ее.

— Зачем? — спросила она.

И я положил трубку, потому что не смог придумать ответ.

По-прежнему не могу, даже теперь.

Я двигался вспять все дальше, и на меня плыло все больше смытого.

Впервые мы с Эми поговорили в доме у общего друга. Шла большая вечеринка для публики из нашего класса, и пригласили всех — даже меня. Помню старый магнитофон, обилие алкоголя и блевотину на коврике в туалете. Примерно в середине вечера я заметил ее: она сидела на полу, скрестив ноги, спиной ко мне. На ней были синие джинсы и белая футболка. Мы замечали друг друга и в школе, но я был слишком замкнутым, чтобы с ней заговорить, а она никогда не выказывала чрезмерного интереса. Она обернулась и застукала меня — что я на нее смотрю.

— Привет, — сказала она и улыбнулась.

— Привет, — сказал я.

— Я Эми.

— А я… очень рад познакомиться.

Она рассмеялась, хотя я не собирался ее веселить.

Ее смех спас мне жизнь, потому что накануне я помышлял о самоубийстве. Такое с подростками случается настолько часто, что и упоминать об этом не стоило бы, да только в тот раз все было очень серьезно. Дело не только в отсутствии смысла, в чувстве, что мое будущее несет меня к хаосу, и в ощущении, что распались все очерченные элементы моей жизни, — это все в порядке вещей. У меня же случилось внезапное и всепоглощающее осознание, что бытие — не уютный, узкий взгляд, в какой я верил, глядя на родителей. Мне открылось: я увидел будущее не как неизбежное продолжение безусловно счастливого детства с его ясными нравственными границами и простыми решениями, а как устрашающую гидру, что проступает в густом тумане. Ответственность, сексуальность, совесть, многосложность, власть, самоопределение, смертность — эти слова перестали быть абстрактными понятиями, какие обсуждают в читанных мною книгах, и сделались единой злобной тварью с семью рептильными головами, от которой мне никак не удрать. И ужас ее заставил меня желать себе смерти. Помню, шел я в уборную и повторял: «Это чересчур… Это чересчур…» Хотел вскрыть себе вены и растаять в забвении — мысленным взором я уже видел, как течет кровь. Но когда я добрался до уборной, обнаружилось, что мой отец недавно переключился на электробритву, и мне пришлось остаться в живых еще на целый день — день, который принес мне смех Эми, затем ее дружбу, а в конце концов — ее любовь… Но с того кошмарного мига откровения и далее я всегда осознавал, что гидра прячется где-то в тумане, и счастье мое навсегда осталось условным.

Видимо, я имел суицидальные наклонности, поскольку был букой. Все подростковые годы я себе казался несуразным, неслышным и незримым. Часто шутил так, что никто не смеялся, сердился и за это бывал высмеян, делал заявления, которых никто не слышал, входил и выходил из помещений незамеченным. И у меня не нашлось никаких больших талантов. Я был пытливым книгочеем, но не одарен интеллектуально, а из-за болезней в детстве до выдающегося образчика физической силы так и не развился.

А вот и совсем старые плавучие обломки. Совсем маленьким я болел, потому что мама держала меня в стороне от других детей. В результате у меня получился никчемный иммунитет, и, когда меня сдали в детский сад, я цеплял любую заразу. В больницу попадал через месяц и в три года едва не умер — на двадцать пять лет раньше срока.

Почему же я родился? Единственный осмысленный ответ: потому что мои родители меня хотели. Без этого желания я бы никогда не был ни хворым, ни пытливым, ни суицидальным, ни онемелым, ни счастливым. Я бы не познакомился с Эми, не имел бы любовниц, не стал бы сыщиком. И не соскользнул бы по мокрому скату крыши в Оксфорде однажды поздним летним вечером, вопя от ужаса.

Окончательный вывод неизбежен: мне было суждено умереть лишь потому, что мои родители желали, чтоб я жил.

Это и есть весь смысл бытия?

Я дернулся к слуховому окну, однако лишь без толку захлопотал руками по осклизлой краске. Тысячу мгновений, содержавшихся в той единственной первой секунде, мне казалось, что я смогу затормозить, но мое тело скользило вниз по крыше все быстрее, по серой черепице, по крутому склону, скольжение ускорялось, ветер и дождь секли меня по лицу. Я бил руками и ногами по мокрому скату, надеясь задержаться, пытаясь замедлить нисхождение, но отчаянный юз продолжался.

Пока мои штаны не зацепились за отставшую черепицу.

Застрявшая ткань штанины дернула вверх левое колено. Край черепицы заскреб по голени, обдирая кожу, остальное тело продолжило движение вниз, и всего меня свернуло в узел. Я крутнулся вбок, чтобы избежать кувырка, но из-за этого лишь перекатился и теперь лежал спиной к краю. Моей импровизированной гимнастикой выломало черепицу, и я ощутил, что скольжу дальше. На сей раз головой вперед и на спине.

Я закричал.

Даже зная, что того и гляди нырну в восьмидесятифутовую пустоту над площадью, я первым инстинктом закрыл голову руками. Кратко попытавшись создать хоть какое-то трение пятками, но крыша оказалась слишком скользкой, и мои попытки лишь усилили ощущение падения, подчеркнули беспомощность. Я закрыл глаза и распахнул рот, как младенец, — но никакого звука не вырвалось.

Уклон делался более пологим: нижняя часть крыши впивалась мне в верхнюю часть позвоночника. К тому времени, как я осознал, что происходит, все мое тело сползло в неглубокий желоб. Я тут же вжал руки и стопы в черепицу, уцепился изо всех сил. На краткий миг я висел между жизнью и неминуемой гибелью, между воскрешенной надеждой и отчаянием — мое движение к краю замедлилось. Я опустил голову на грудь и смотрел, как удаляется конек крыши, пока постепенно и счастливо не замер, упершись плечами в шершавую угловатую кромку.

Я был в таком ужасе, что едва дышал. Видел белизну своих костяшек на фоне черепицы, ощущал, как выгибаются ступни в ботинках. Проливной дождь промочил мне одежду насквозь, бедра — черное «V» на фоне неба. Я чуть-чуть расслабился и опустил голову — облегчить напряжение в шее. Но там, где рассчитывал на кромку крыши, оказалась пустота, и миг спустя черепица, которую я расшатал штаниной, доехала до меня и стукнулась в левый ботинок.

Я запаниковал.

От неожиданности вскрикнул, и это усилие ослабило сцепку моего тела с крышей. Через мгновение та же черепица ударила меня по руке, и я инстинктивно отдернул ее. Утратив крепкую хватку, перевернулся и скользнул вбок, призывая на помощь. В последней отчаянной попытке спастись, я бешено замолотил руками, ища хоть что-нибудь, что поддержало бы мой сместившийся вес.

Почувствовал, как все тело переваливается через край. Но беспорядочные махи руками спасли меня: локоть застрял в водостоке, и этого рычага хватило аккурат для того, чтобы прервать падение. Давление у меня в груди и горле было таким громадным, что, казалось, оно меня раздавит. Вновь опустив голову и глядя дальше своих ступней, я увидел, что, прокатись я еще на дюйм — нырнул бы к собственной погибели.