Аптекарь - Орлов Владимир Викторович (книги бесплатно без регистрации полные .TXT) 📗
–?Можно найти людей взамен пожарников, – предположил Голушкин.
–?Взамен пожарников найти никого нельзя, – сказал Шубников.
–?Ну если не взамен, то помимо… А то вот просятся.
–?Кто просится?
Уважительно просилась витаминная, вкусная и солидная фирма, ближняя овощная база. Она бы хотела стать участником праздника на правах третьего триумфатора. База предлагала и помощь в подготовительных работах, ей ничего не стоило вызвать на перетруску чеснока сколько хочешь и каких хочешь специалистов, можно кандидатов, можно докторов, можно академиков, можно скрипачей, и направить их на улицу Королева. Имелись на базе ледники и холодильные установки.
–?Это ценно, – согласился Шубников. – Но три триумфа для одного вечера много. А что же они раньше терпели?
–?Только теперь сняты путы с поводов для триумфа.
–?В следующий раз. Заявку от них примите. А на гулянье мы их допустим. Пусть себе гуляют в первых рядах.
–?Значит, если согласятся на простое гулянье, – сказал Голушкин, – мы потребуем работников с перетруски чеснока. И попросим фрукты для гуляющих.
–?И семечки.
–?Семечек у них может не быть, – обеспокоился Голушкин.
–?Пусть достают! – решительно сказал Шубников. – И побольше! Жареных и каленых!
–?Жареных и каленых… – записал Голушкин. – Ну вот, отыскались работники на льды. Если уж вам так любезны льды.
–?Но руководить этими работниками должны пожарники. Не трудитесь противоречить. В контракте записаны пожарники, а не перетрусчики чеснока, хоть бы и скрипачи.
Непоколебимая вера в то, что наши пожарники ничем не хуже японских, тем более из их японского, северного, захолустья, сладостно и ревниво существовала в Шубникове независимо от контракта с водонапорной башней.
–?Такой каприз! – сказал Шубников. – Уважьте. А что же, и Васька Пугач пропал?
Стараниями экспедитора Ладошина пожарный водитель Василий Пугач был найден. На три дня он мог предоставить себя в начальники ледяного строительства. На вопрос, не может ли он наскрести еще хотя бы пяток пожарников для руководства, Васька, загоготав, ответил, что может. Однако сказал, что пожарники-то они пожарники, но бывшие, один теперь водит ассенизационную машину, другой грузит на комбинате красную рыбу и копченых лещей. И так далее. Но в душе все они остались пожарниками.
–?Выбраковали их, что ли? – спросил Голушкин.
–?Ну выбраковали, – процедил сквозь зубы Васька и взглянул на Голушкина с интересом: а хочешь, и тебя выбракуем?
–?Василий, – сказал Шубников, – ты читал эпитафию на могиле пожарника?
–?Ну?! – удивился Васька Пугач. – Какую эпитафию?
–?Известную. «Сорок лет стоял на башне, так и умер не едавши». У тебя эпитафия будет хуже.
–?Вот дурень! – рассмеялся Васька. – Я же не на башне, я в кабине!
Постановили: Васька Пугач и пятеро его приятелей, все с несгораемыми усами, станут ледовыми зодчими безвозмездно, их лишь предстоит кормить и поить, чтобы не схватили в жаркие дни у льдов расстройство желудка. И ни в коем случае эти пятеро приятелей никому не должны, даже и за понюшку табаку, открывать, что пожарники они бывшие. Мало ли ведь какие агенты будут шнырять в эти дни в Останкине.
–?Все путем! – загоготал Васька Пугач. – Череп ты мой горелый! Да мы такие дворцы наворочаем, что эти самураи запрыгают!
–?И ледяные горы, – хмуро добавил Шубников.
После ухода Васьки Пугача Шубников раскричался на Ладошина и Голушкина. Что за разгильдяйство! Что за легкомыслие! Ведь сто раз говорил о льдах и пожарниках – и эдакий провал. И все так! И всегда так! Обиженный Голушкин стал говорить, что пока он не давал поводов для крика, исполнял свою службу с усердием и толком и, если им недовольны, готов подать в отставку. Шубников выгнал Голушкина и Ладошина на площадки, но досада не была исчерпана, требовалось разрядиться на ком-либо, и Шубников вызвал Бурлакина.
–?И у тебя такой же бардак, как у всех?
–?Я кричать тоже умею, – сказал Бурлакин. – А голос у меня от природы громче. Другое дело, ты более актер.
–?Хорошо, – утих Шубников. – Докладывай.
–?Возьми вместо меня пиротехника-исполнителя. Пусть он к тебе и бегает с докладами и за распоряжениями. А как я исполню задачу – мое дело. Я не подведу.
–?Но и не доверишь мне свои сюрпризы и тайны?
–?Чепуха, – нахмурился Бурлакин. – Никаких тайн нет.
–?Однако о них уже идет молва.
–?Глупая, стало быть, молва. Решения у нас заурядные. При Петре Великом мастера были куда изобретательнее. Мы забыли их ремесло и дерзость. Кстати, для триумфа водонапорной башни мне нужны уточнения. Там два пункта. Сто двенадцать лет башне. Так? И рекорд в напоре воды. Какой именно рекорд?
–?Я не помню, – поморщился Шубников. – Рекорд и есть рекорд, не важно какой.
–?Мне важно, – сказал Бурлакин. – Дай мне точные данные, какой объем башни, какой напор, давление, сколько пролито воды за сто двенадцать лет, сколько…
–?Дадут тебе, дадут! Не зуди!
–?Какой у башни вид? Где стоит она?
–?Откуда я знаю, где она стоит! – возмутился Шубников. – Стоит и стоит. У какого-то моста. Или путепровода.
–?Ты неконкретный человек, – покачал головой Бурлакин.
–?Для конкретностей есть мелкие, бескрылые служащие!
–?Ты вообще неконкретный человек, – сказал Бурлакин. – И это плохо. И для меня. И для тебя. И для всех. Тебя увлекает лишь сам ход дела, процесс, игра, авантюра, лепка ситуации, мечтание о чем-то, что получится и сотворится, а что именно получится и сотворится – об этом ты не имеешь никакого представления да и не хочешь иметь, чтобы не заскучать или не разочароваться раньше времени, а между тем выходят глупости либо гадости, какие можно было бы предугадать или вычислить.
–?Я – творец! – высокомерно воскликнул Шубников. – Пусть вычисляет ваша наука.
–?Какой ты творец! Ты недоучка и игрок, которому долго не везло по мелочам. Но вырастет у тебя седая полынь.
–?Какая же полынь вырастет в день с фейерверками?
–?В этот день – не самая горькая. Этот-то день промежуточный. Но драки, перебранки и скандалы ожидать можно.
–?Только-то? – усмехнулся Шубников. – Это не причина для печалей. И полагаю, что драк и перебранок не случится. Есть кому постеречь спокойствие. А не хватает сторожей – наксерим. Иногда необходимы и персонажи одноразового использования.
–?Их надо отменить вовсе, молодцов и девушек в кимоно.
–?Ба! – чуть ли не обрадовался Шубников. – А кто же это их придумал и завел, не напомнишь?
–?Я, – сказал Бурлакин. – Но был беззаботен или безрассуден. Придумал ради шутки, как пародию. Теперь вижу, что они способны принести лишь пагубы и порчи. Они саморазвиваются и еще возьмут Палату в зависимость. Их необходимо отменить. Но это придется сделать тебе.
–?А ты что же, устраняешь себя?
–?Фейерверк – мое последнее дело на улице Цандера. Я уйду отсюда.
–?Измена? Отступление? Или позорное бегство? – с издевкой спросил Шубников.
–?Я не хочу более играть чужими игрушками, – сказал Бурлакин. – Или по-другому – играть на чужих инструментах.
–?Моими, что ли? Или – на моих?
–?В том-то и дело, что и не твоими. И не на твоих.
–?Хорошо, – сказал Шубников. – Договорим после.
–?Договорим. Каштанова ты ко мне присылал?
–?С чем?
–?С указанием, прозвучавшим, впрочем, просьбой. Восславить в небе тебя. Водонапорную башню. Институт хвостов и тебя. Выдан был даже текст бегущей в небе строки.
–?Я его не присылал.
–?Не присылал, значит, не присылал. Я пойду. И вот тебе смета на фейерверк. А с ней и список необходимого.
Смета и список озадачили Шубникова. В примечании Бурлакина утверждалось, что фейерверк с лазерами и иллюминация на улице Королева должны превзойти огненные и световые эффекты триумфа Ништадтского мира. Но то празднование, успокаивал Бурлакин, было небогатым, а вот однажды только на храм Януса в небе Петербурга пошло двадцать тысяч огней, в небе же двигались и огненные воины, затворявшие дверь храма и подававшие друг другу руки. «Этак он нас разорит», – подумал Шубников. Впрочем, средства он мог не жалеть, к тому же теперь его Палата соединилась делами со множеством контор и фирм, имевших деньги, какие неизвестно на что надо было тратить, деньги эти директор Голушкин научился, к удовольствию многих сторон, пускать в ход. Шубников умел на время забывать неприятности либо использовать их выгодно для себя, и он сразу как бы выпустил из памяти измену или отступление Бурлакина, а вот мысли об украшении неба похлестче, чем после Ништадтского мира, его возбудили.
