Сказка о принце. Книга вторая (СИ) - Чинючина Алина (полные книги txt) 📗
И ректор задвинул свою гордость подальше. Он писал прошения в полицию, заверял следствие в исключительной благонадежности тех, кого арестовывали «по первым двум пунктам: преступления против короля и короны». Напоминал в тысячный раз о «внутреннем праве», по которому судить студентов должна была не городская Управа, а суд Университета. Бывало, совал и взятки. Умолял преподавателей быть осторожнее, не болтать что попало даже в дружеских компаниях, а одного из профессоров предупредил однажды: еще одно такое высказывание – и Университет обойдется без него, профессора. Мало ли что вам не нравится, мне вот тоже… много что не по душе, но я же не кричу об этом на заседаниях Ученого Совета, правда? Наказывал студентов, замеченных полицией в кабаках после полуночи. Ван Эйреку самому было противно от того, что он делал, но он знал: если это нужно будет Университету, он пойдет на что угодно.
А что вы хотели? Короли рано или поздно меняются (здесь Кристофер настороженно оглядывался, даже если был один), а Университет остается. И если сейчас его не станет, то… в общем, восстановить разрушенное гораздо сложнее, чем сохранить построенное. Дай Боже здоровья и удачи его новоявленному родственнику Людвигу, но пока на троне Густав… в общем, нужно продержаться.
Кристофер отдыхал душой только на занятиях. Забыть про дрязги, проблемы, заботы, уйти с головой в Науку, увидеть горящие интересом молодые лица, с кем-то поспорить – не боясь, не оглядываясь, как прежде, потому что в научных спорах те, кому положено доносить, мало что поймут. Объяснять – и видеть, как вспыхивает в глазах искра понимания. Отвечать на вопросы – и знать, что его ответы пойдут дальше, над ними будут думать, а завтра спросят что-нибудь еще. О, так бывало нечасто, не во всех группах, но ведь бывало! Да, часть из них, закончив Университет, пойдет торговать рыбой, часть повесит диплом на стену и забудет о нем, но… есть и такие, кто пойдут дальше. Их мало, но иногда ректор чувствовал, что только ради них и стоит работать. В конце концов, короли не вечны.
А они, молодые, осуждали его. За осторожность, которая кажется трусостью. Кристофер грустно усмехнулся. И это они еще не знают, как выкручивается и лжет господин ректор на приемах у господина министра внутренних дел, или в бумагах, которые он заполняет для следствия, или в отделении полиции, где в очередной раз отвечает на надоевшее «что вы можете сообщить нам об этих студентах?» Ему и самому противно, но что же делать-то? Лучше пусть так, чем завтра кого-то отправят на каторгу или в действующую армию.
Не за всех, конечно, он так бился. Но по странному стечению обстоятельств чаще всего попадали в неприятности те, кто был талантлив или хотя бы просто способен. Порой ван Эйреку хотелось материться: ну что вас тянет-то туда, мальчишки, почему же вы тратите силы не на то, что у вас получается лучше всего? Ну занимайтесь вы наукой и не лезьте в политику, ведь это не ваше дело, дети должны учиться! А они – лезли. И смеялись ему в лицо в ответ на уговоры и упреки.
Гоподин ректор споткнулся на ступеньке и понял, что почти пришел. За три десятка лет, проведенных в Университете, он и с закрытыми глазами, и с самого жуткого похмелья, и пьяный, и трезвый, и здоровый, и больной нашел бы дорогу в любую точку большого, величественного здания на площади Акаций, в котором даже летом стояла прохлада. Ему оставалось подняться по этой маленькой лестнице и повернуть направо, к аудитории, из которой доносились уже голоса.
Четвертый курс, медицинский факультет. Ван Эйрек любил эту группу больше других, даром, что сам – математик, а группа – будущие медики. Мальчишки попались, как на подбор, любопытные и умеющие спорить. Из них всех только усатый Клод Колье был заметно старше остальных, уже за тридцать; остальные – молодежь, азартная, но еще беззаботная. Однако сегодня группа казалась странно притихшей – словно несчастье какое свалилось, брат у кого-то умер или еще что…
Солнце чертило тонкими лучами по столам и крышке кафедры, в распахнутые окна долетали крики торговок с рынка.
- Что это вы сегодня такие притихшие? – поздоровавшись, ректор кинул стопку свитков на кафедру и обвел взглядом своих подопечных. И удивился: - А где, позвольте спросить, Жданич и Рецци? Лекция основная, я просил всех присутствовать. И вчера их не было… что, каникулы решили объявить до срока?
По рядам пронесся шепот. Из-за первой парты у окна поднялся высокий рыжий студент по прозвищу Лихой – за привычку лихо свистеть, гоняя голубей с крыш. Свист его знал весь Университет.
- Они арестованы, господин ректор.
Ван Эйрек помрачнел. Слишком часто за последние месяцы приходилось ему слышать эти короткие два слова.
- За что? – поинтересовался он для порядка, даже не ожидая ответа.
- Там не сообщают, - угрюмо ответил рыжий.
- Говорят, дело политическое, - негромко сказал сосед Лихого – чернявый плотный Павич. Лихой ткнул его локтем в бок.
Несколько мгновений в аудитории царила тишина.
Господин ван Эйрек хорошо знал обоих арестованных, а Якоб Рецци, сын старого друга, профессора богословия Карло Рецци, был ему если не за сына, то за младшего любимого родственника уж точно. Парень горячий, дерзкий – и талантливый невероятно, ему уже прочили славу будущего ученого. Вопреки ожиданиям родителей, он не пошел по стопам отца и выбрал медицину… в том, что теперь ему удастся закончить Университет, ректор сильно сомневался.
- Что же, начнем, - непривычно сухо проговорил Кристофер.
Все эти долгие полтора часа, читая хорошо знакомый материал, он, вопреки ожиданяи, не мог отделаться от вновь накатившего пакостного ощущения бессилия. Тупое, безнадежное, оно приводило к отчаянию. Что-то огромное и равнодушное стоит совсем близко и грозит затянуть с головой. Что ни делай, бейся, кричи, спорь – бесполезно.
За два года он уже привык к арестам, если можно к этому привыкнуть, и даже не удивлялся идиотизму приговоров и безжалостности чиновников. И двух преподавателей уже потерял. Но чтобы так близко… бедный отец, бедный Карло. Понятно теперь, отчего его сегодня нет – профессору сегодня не до науки.
Уже прозвенел колокол, возвещая о начале перемены, когда ван Эйрек, аккуратно закончив мысль, взмахом руки усадил вскочивших студентов обратно. Оглянулся, тщательно и плотно закрыл дверь. Подошел к переднему ряду и, опершись на столешницу, негромко, с тихой яростью выговорил:
- Сколько вас можно просить, дети… Да будьте же вы, в конце концов, благоразумны! Зачем вы лезете к волку в пасть, если можно пересидеть, переждать? Поймите же, террор не будет вечным! Вечна наука, а не тюрьмы, а вы… вы, молодые, лишаете себя и нас возможности дожить и сохранить то, что у нас пока еще есть. Зачем вы лезете, если…
Он не договорил, махнул рукой.
Из задних рядов прозвенел молодой, ломкий еще, голос:
- Чтобы не быть трусами, господин ректор!
Говорившего не одернули, не шикнули. В мертвой тишине ректор тихо уронил:
- Дети…
И вышел, тяжело ступая, все в той же тишине.
Смешавшись с толпой, плотным потоком текущей по коридору, Кристофер думал о том, что надо послать к Рецци – узнать, помочь, поддержать. Но поравнявшись с центральной лестницей, увидел Карло – тот шел, словно незряче, медленно, держась трясущимися пальцами за стены. Волосы его, обычно аккуратно причесанные, растрепались, плечи поникли, незастегнутая мантия сидела криво. Ван Эйрек тронул его за плечо:
- Карло….
Тот обернулся. Губы его запрыгали, глаза подозрительно заблестели. Он снял очки и, остановившись, долго протирал их уголком мантии.
- Пойдемте ко мне, Карло, - ван Эйрек крепко взял его за локоть. – Пойдемте.
В кабинете ректора было – о счастье! – не жарко, окна выходили на северную сторону. Толстые стены Университета давали отличную защиту от летнего зноя, и в самое пекло здесь мало где бывало по-настоящему жарко. Другое дело, что зимой это оборачивалось замерзшими пальцами и частой простудой, но – тут уж выбирать не приходилось. Кристофер усадил друга в большое кресло в углу кабинета. Куда запропастился этот Триблец? попросить бы его сделать успокаивающий отвар. Карло долго сморкался, крупными глотками пил воду из высокого стакана. В раскрытое окно тянуло запахом свежей листвы и цветов.
