Сказка о принце. Книга вторая (СИ) - Чинючина Алина (полные книги txt) 📗
- С чего это? – Патрик лениво потянулся.
- Я все-таки король.
- Дерьмо ты, а не король, - равнодушно сообщил принц.
- Да? – Гайцберг приподнял бровь. – А ты – весь в белом?
Патрик проигнорировал этот вопрос. Он лежал, кое-как повернувшись на бок, и смотрел в потолок.
- Ну, я, собственно, не за тем пришел, - король придвинул тяжелый табурет и сел. Огляделся, зачем-то потрогал свечу. – Я хочу с тобой поговорить…
- А я – нет. Тебя это не смущает? Ах да, тебе же не привыкать.
- Патрик, - Гайцберг помолчал. – Скажи, чего ты добиваешься своим упрямством?
Принц приподнялся на локте, с интересом посмотрел на него.
- Ты до сих пор не понял, Гайцберг? – он захохотал и снова лег. – Уничтожить тебя. Это же так просто.
- Ну, пока что куда вероятнее другой исход. Ты недолго продержишься, Патрик. Ты все быстрее теряешь сознание, все дольше лежишь после допросов. Объясни мне, к чему такое упорство? Я все равно сломаю тебя.
- Удачи в помыслах.
Несколько мгновений король молчал, барабаня пальцами по грязному столу.
- Я согласен пойти на небольшие уступки. Мне надоела эта бессмысленная война, отнимающая время. Подпиши отречение – и можешь убираться на все четыре стороны. Твоих сторонников я вычислю сам, это не так сложно. Тебя устраивает такой вариант?
Патрик покачал головой, перевел взгляд на трещину в потолке.
- Патрик, зачем? Чего ради ты так стараешься? Зачем тебе эта власть, ты все равно лишен ее. По праву наследства трон перешел к Августу, а от него – ко мне. Отец и двор отреклись от тебя, ты не имеешь прав на корону.
- Имею, Гайцберг. Имею. Даже не по праву наследства – по праву крови. И это ты сломать не сможешь никогда.
Король задумчиво смотрел на него.
- Послушай, Патрик, - медленно и чуть недоуменно спросил он, - неужели ты совсем не боишься боли?
Патрик с интересом перевел взгляд на герцога.
- Это в рамках допроса? – поинтересовался он лениво, закинув руки за голову.
Король прошелся по комнате, остановился рядом с топчаном.
- Не сочти притворством, но мне действительно интересно. Ты ведешь себя так, словно тебе все равно. До тебя в руках Мартина побывало много таких, кто считал себя героями – но все они ломались очень быстро. – Он хмыкнул: - Насколько все-таки эффективна простая, добрая боль, тем более в сочетании со страхом. Все мы – только люди, и как все люди, зависимы от тела и его ощущений. И неважно, король ты или простой смертный. Твой отец, умирая, стонал от боли, как последний бедняк. А ты… ты ведь даже не пытаешься притворяться, что ничего не чувствуешь – и все равно молчишь. Почему? Ты не боишься боли и смерти?
Патрик коротко усмехнулся, потер запястья под кандалами.
- Еще как боюсь, - искренне ответил он. – Но знаешь, Гайцберг, есть вещи поважнее этого. И когда у тебя не остается ничего, кроме них, ты перестаешь бояться.
- Вот как. И что же это за вещи?
- Тебе не понять.
- Да? А ты все-таки объясни, я попытаюсь.
Патрик покачал головой.
- Если за столько лет такой, - он выделил слово, - работы ты ничего не понял, то не поймешь никогда.
- Но ведь есть же и у тебя слабина? – почти крикнул король. – Есть? Чего-то же ты боишься в этом мире?
- Есть, - подумав, ответил Патрик. – Ищи. Найдешь – все твое будет…
- Смерть, очевидно, не из их числа, - полувопросительно произнес Гайцберг.
- Не-а, - по-мальчишески улыбнулся Патрик.
- Все живые боятся смерти…
- Не все, Гайцберг. Не все. Ян Дейк не боялся. Не боялась женщина, которую ты не знаешь. Не боялся мой отец. Тебе не понять.
- Нет, отчего же, я понимаю… - подумав, отозвался Густав. – Один человек уже говорил мне это… когда-то давно. Ладно, пусть умирать тебе не страшно. А умирать, зная, что все напрасно? Зная, что то, что ты делаешь, не принесет результата? Этого ты не боишься?
- Боюсь, - подумав, признался Патрик. – Но я надеюсь, что так не будет.
- Да? А я вот другого мнения. Ты сдохнешь здесь, не вернув себе трон. Твои сообщники рано или поздно будут раскрыты. Тебя будут считать беглым каторжником, в истории ты останешься как отцеубийца. К чему такое упрямство?
- Все равно ты ничего не понял, - вздохнул принц. Лег поудобнее, закрыл глаза. – Понимаешь, Гайцберг, бывают моменты, когда приходится идти до конца – даже если кажется, что все потеряно. Не надеясь ни на что. Просто потому, что иначе – нельзя, невозможно. И идешь. Потому что по-другому не можешь.
Густав помолчал.
- Мысль твоя мне ясна, но… Ладно, это, в конце концов, твоя жизнь, а не моя, даже если ты ломаешь ее своими руками. Но тебя хватит ненадолго, Патрик. Подумай. У тебя есть время до завтрашнего вечера; я жду только отречения.
Патрик улыбнулся.
Несколько мгновений король смотрел на него испытующе и внимательно. Потом пожал плечами и вышел из камеры.
Патрик вцепился зубами в костяшки пальцев и застонал. Он выдержит? Еще бы сам он был в этом так уверен!
* * *
Холера пришла в Ружскую провинцию еще весной, едва просохли дороги и установился конный путь. Пришла с юга, с границы, откуда с возобновлением военных действий снова потекла река беженцев. Первыми заболели, как водится, бедняки, но в этот раз болезнь не пощадила и поместья богачей, и даже принятые наместником меры оказались недостаточными. А запереть провинцию в карантине, выставив военный заслон, теперь, на третий год войны, не было возможности – в войсках внутреннего охранения служили зеленые мальчишки и старики, да и тех не хватало. Спасибо и на том, что удалось закрыть дорогу для беженцев, которые теперь искали пристанища в Леренуа или на юге Приморья.
Раннее тепло, суматоха и забитые людьми дороги быстро принесли заразу в Руж. Лечебница Староружского монастыря уже к концу марта была забита больными, а скольких еще монахини пользовали в деревнях, уезжая туда с благословения настоятельницы. Работали на износ; деревенские дурачки кричали на папертях, что холера эта – наказание Господне за то, что… впрочем, версии расходились в разных деревнях, и выслушивать их очень быстро стало некогда: больным было не до того, а еще не заболевшие либо ухаживали за больными, либо пытались уехать, а там уж – кому как повезет. Но почта в Ружскую теперь не приходила, и из самой провинции написать стало практически невозможно: даже королевские гонцы обходили зараженные города стороной.
Изабель молилась теперь только об одном: пусть Патрик останется на месте, где бы он ни был, не приезжает сюда, ни за что не приезжает сюда. Зная брата, она не сомневалась, что он сходит с ума от тревоги за нее, но уже несколько месяцев от него не было вестей, и каждое утро она просила Бога: «Пусть он не приедет!» - и каждый вечер вздыхала облегченно: не приехал, жив, убережется, какое счастье!
За эти полтора года они так и не увиделись, но раз в несколько месяцев ей приходили от принца вести: запыленный, пропахший лошадиным потом гонец – всегда в штатском, всегда ночью, в самой дальней келье – говорил что-то вроде «Господин Людвиг ван Эйрек просил кланяться и справиться о вашем здоровье». И каждый раз она отвечала:
- Передайте господину ван Эйреку, что я здорова и молюсь за него.
Мать-настоятельница, пряча маленький, но увесистый мешочек, звенящий монетами, кивала благосклонно, и человек исчезал за дверью – словно и не было его, словно приснился, и только стук копыт за окнами говорил, что это не сон, что брат ее жив и на свободе, а значит, жива и надежда – на то, что когда-нибудь она вернется домой.
Впрочем, жилось Изабель не так уж плохо. Мать-настоятельница перестала заговаривать с ней о постриге, а сама принцесса старалась об этом не думать. Стирала, мыла полы, помогала в трапезной, полола грядки в огороде, вечерами шила или вязала – и уже совсем далеким и неземным казалось время, когда носила она красивые платья, когда на руках не было мозолей и пальцы были не жесткими и черными от въевшейся земли, а мягкими и нежными… подумать только. Впрочем, что за беда! Главное, что Патрик жив. Изабель улыбалась и каждое утро благодарила Бога за это, а грубая одежда и мозоли – это ли главное в жизни? Вечерами, глядя на закатное небо, она чувствовала странное успокоение. Хотелось взлететь туда, в небо, или убежать из монастыря, уехать, умчаться вскачь в мужской одежде и верхом, а дальше будь что будет… что-то неясное манило за собой, гнало прочь сон, томило обещанием неведомого и странного. Потихоньку уходили из памяти, стирались воспоминания о страшном гнете последних месяцев жизни во дворце, все чаще принцесса замечала, как поют на рассвете птицы, а однажды и сама запела – тихонько, вполголоса, перебирая крупу, не замечая удивленных взглядов работавших с нею сестер.
